И вроде не сезон был для холодов…
Помню, как мы пытались согреться, помню тот вечер, когда я со спутником своим, черной жабой, пересек горную цепь — чтобы добраться до равнин, по которым текла черная кровь земли. Щедра наша земля, много в ней черной крови, и если бросить в нее уголек, вспыхнет черная кровь ярким пламенем. Помню, еще в молодости зажигали мы реки черной крови, плясали вокруг бешеного пламени, согреваясь его теплом. Помню, как подпалили какой-то лес, в котором скитались грешники, нас, молодых, ругали, хлестали плетками, все ждали, что повелит сделать с нами Он, Темный. Но Темный ничего не сказал…
Кто его знает, что Он, Темный, думал о нас…
Мы пересекли потоки застывшей смолы, кое-как пробрались через лес, полный острых шипов, миновали скалы, где грешники были заточены в камне, спустились в долину, по которой бежали реки черной крови, и я шел по заснеженным камням, и подле меня скакала жаба, огромная, ноздреватая, источавшая терпкий болотный дух.
— А-а-вро-е-е-е… е-е-е-с-с-с-ь… — прошамкала жаба, когда мы выбрались на равнину.
— Да, вроде здесь, — согласился я, оглядел темные холмы, поросшие колючими иглами. Но сколько я ни разглядывал туманный морок, я не видел ни одной черной реки.
— Не-у-у-у…
— Да… нету…
— А-а-а-л-ш-е-е…
— Дальше? Да нет, здесь должны быть черные реки…
— Жо-о-о…
— Что, думаешь, сжег их кто-то? Как мы в молодости? Да, очень похоже… Слушай, пойдем-ка отсюда, а то еще подумают, что мы сожгли всю кровь земли, и будут нас хлестать плетками…
— Бо-о-о-но-о е-с-та-а-а-ат у-у-у-у-т…
— Да, больно хлестать будут…. Пойдем.
Мы осторожно начали подниматься в горы, и я подсаживал скользкую жабу, и все думал, как не разбить свою лютню, на которой играл по вечерам у костров. Мы уже почти вскарабкались на невысокую гору из человечьих костей, когда и без того темное небо потемнело еще больше, и я увидел, как под лиловыми тучами мелькнул демон, кто-то из приспешников Его, Темного. Красными глазами он оглядел равнину, высохшие черные реки, взгляд его скользнул по склону, где затаились мы двое — и демон, шелестя крыльями, метнулся к северу.
— Влипли мы, — шепнул я жабе, — сейчас пойдет, расскажет Ему, Темному…
— Н-е-е…
— Думаешь, нет? Тоже верно, что ему до нас!
Тревога не оставляла меня — вечером в свете костров играл я на лютне, пел печальные песни миров возмездия, глядел, как пляшут по раскаленным угольям демоны вперемешку с грешниками, то и дело ждал, что явится ко мне гонец от Него, Темного, и скажет… иди к нему.
И не давала мне покоя черная кровь земли, кто выпил ее, кто сжег ее, кто…
— Иди к нему.
— А?
— Иди… к нему… — кто-то маленький, крылатый, хвостатый опустился на мое плечо, коснулся моего острого уха.
Моя аура сжалась и потускнела. Так и есть, не может такого быть, чтобы Он, Темный, чего-то не видел, не знал… Да нет, ему другое что-то нужно от меня, думал я, поднимаясь по чугунному мосту над огненной рекой, сейчас вызовет меня и скажет, Аштарот, за верную службу даю тебе сто грешных душ, терзай их, пей страдания их — досыта…
Я вошел в кованые ворота, увенчанные головами грешников, взошел по ступеням из навеки окаменевших тел, и безмолвные церберы пропустили меня в его покои. Во мраке передо мной вспыхнуло что-то переменчивое — не то звериная морда, не то человечье лицо, не то безликая маска. И захочешь — да не прочитаешь ничего в этих мерцающих глазах, ни эмоций, ни мыслей…
— Ты был на темных холмах? — спросил меня Он, без слов, без звуков.
— Был, — ответил я, чувствуя, как холодеет аура.
— И черная жаба была?
— Была.
— Ты видел черную кровь земли?
— Не видел.
— И черная жаба не видела?
— Не видела.
— Ты знаешь… куда девалась черная кровь земли?
— Не знаю.
— И жаба не знает?
— Не знает.
Захолонула моя аура, стало страшно. Вот теперь и скажет Он, Темный, что это мы сожгли черные реки… и не докажешь никому, что это не так…
— В землю они утекли… — прошелестел Он, Темный, — на ту сторону земли…
— В землю?
— Так ступай.
— Куда?
— Ступай… — вспыхнули ледяные глаза, казалось, самый воздух в зале окаменел, — на ту сторону земли… Поди, посмотри, куда утекают черные реки.
— Это туда… где люди живут?
— Где люди… Людей не трожь, живых трогать не велено, мы только мертвых терзаем… боль людскую не пей… Про реки узнай и назад ступай… А то еще расшалишься, перекинешься инкубом, очаруешь юную грешницу…
Тихий смешок… Я склонился перед ним низко-низко, поцеловал заснеженную землю, влажную от крови…
Я вышел в мир — вырвался с потоком магмы из жерла вулкана, побрел по шоссе из ниоткуда в никуда, искать, где текут черные реки, и почему текут в подлунном мире, а не у нас. А без черных рек-то не жизнь, не зажечь огня, не согреться, не проплыть в утлом челноке от одного края света к другому, не запустишь черную мельницу, где тяжеленные жернова перемалывают грехи…
Плохо без черной крови…
Из сосновых зарослей мне навстречу выпал мужичонка с двустволкой, завизжал, бросил ружье, метнулся в чащу. Боятся нас люди, что ни говори, боятся… Вроде бы давно уже не выбирается наш брат в подлунный мир, не забирает живьем грешных людей… Говорят, было что-то такое — во времена савонарол и торквемад, когда к какому-нибудь проворовавшемуся торгашу или небезгрешному монаху, или без пяти минут властелину мира в тишине полуночи являлся демон и забирал туда, где в ледяном безмолвии трещат костры…
Боялись нас — и вызывали нас, и приходили темные духи к молодым и дерзким, и подписывали договора — на двадцать, на тридцать лет, и человек по трупам и костям других рвался до самых высот, а после забирали его, вдоволь согрешившего, из его хором…
Сейчас не то… приелось, перевелось, как инквизиции и крестовые походы… Я уже не застал той эпохи, но все равно то и дело представлял, как врываюсь в покои какого-нибудь богача, волоку в ад его грешную душу, рву и терзаю когтями…
Мальчишеские мечты…
Не о том думаю… кровь земли, кровь земли… найти бы черные реки… Я прислушался к пустоте подлунного мира, к непривычным далеким звукам, крикам, голосам — да, черная кровь была где-то совсем рядом, вон там, за частоколом соснового леса, рукой подать. И правда что, текла она не к нам, в темный мир, а от нас, в мир подлунный, кто-то высасывал ее… какие-то силы…
Я пересек лес, я выбрался в синие сумерки, на снежную равнину, я сразу увидел эту силу, пьющую кровь земли — стальную вышку, еще каких то стальных зверей, качавших головами, эти-то звери и качали из земли черную ее кровь… И слышал я стоны земли, истекавшей кровью…
Я шагнул к вышке.
Вот здесь-то люди и начали стрелять… Не пускали меня к Страшной Вышке, верно, не хотели возвращать нам черную кровь земли…
— Черт идет, черт!
Я слушал их вполуха, меня послали сюда не для того, чтобы кого-то слушать. Цель была рядом, зловещая стальная вышка, что может быть проще, поднять Страшную Вышку в небо, швырнуть ее оземь…
Не пейте кровь земли…
Нашу кровь…
Кто-то бросился мне навстречу. Я хотел подкинуть его в облака, но тут же с удивлением заметил, что человек бежит без оружия, и сколько я ни сканировал его, не искал под одеждой гранату или револьвер, ничего не было. Он шел ко мне — и странно, что не в защитной одежде, хаки, что ли, называется, а в костюме. Что-то выдавало в нем главаря, вождя этого племени, или что у них там было, у людей, живущих возле вышки.
Я искал оружие в хлебе, который он нес на белом полотенце — оружия не было, и даже соль в чашечке была просто солью, не каким-нибудь тротилом…
— День добрый, — он смущенно улыбнулся мне, — добро пожаловать… на нашу грешную землю.
— День добрый, — согласился я, не зная, что сказать.
— Если вы не возражаете… разрешите пригласить в мой дом…
— Зачем?
— Я думаю, нам необходимо больше узнать друг о друге… Очертить круг ваших интересов… и наших интересов.
Когда он говорил — наших, он как-то изменил интонацию. Я не знал, что это значило, да что говорить — я вообще ничего не знал про людей…
Кажется, я попал в какую-то ловушку… Знать бы еще, в какую…
Я смотрел на Него, Темного, я не знал, как сказать ему, как признаться, что мир на грани войны. Да что мир, два мира, две вселенных, та, что над землей, и та, что под землей…
…и что у нас нет шансов…
Подземный мир казался непривычным — вроде бы не так долго не было меня дома, а кажется, прошла тысяча лет. И холод подземного мира был непривычен мне, и жуткие ландшафты, где бездонные пропасти перемежались с остроконечными пиками, и вечная ночь, безлунная и беззвездная, чуть разбавленная всполохами редких костров. И звоны лютни, и завывания труб, и крики грешников были непривычны мне, и когда я попробовал сыграть Песнь Печали на собственной лютне, вышло только жалкое подобие мелодии. Слишком разные измерения, слишком разные вселенные, и даже отблески костров далеко внизу казались неестественными после жаркого солнца там, в мире людей.
— Ты был там? — спросил Он, Темный, чуть покачнувшись в бесконечном мраке.
— Был… в мире людей.
— Ты говорил про вышки, пьющие кровь земли. Ты сжег их?
Пауза. Слышны завывания труб и звон лютней далеко внизу.
— Нет.
Я ожидал его гнева — но на переменчивом лице не отразилось ни одной эмоции. Это и было страшнее всего, никогда не знаешь, что он думает, что он чувствует, и чувствует ли… Я вспомнил, как Он, Темный, вот так же расспрашивал о чем-то гонца, зачем-то летавшего за край вселенной, вернувшегося ни с чем. Ни проблеска ярости не мелькнуло в сияющих глазах, когда Он, Темный, поблагодарил гонца и бросил в бездну, на вечные муки.
— Отчего?
— Я… они… вступили со мной в переговоры.
Что за словечки из меня вылетают, понабрался я от людей, долго я говорил… с этим… Который был их вождем, хозяином, он пригласил меня в свой дом, большой дом из камня, и велел своим близким выйти ко мне, и сказал мне, как зовут его жену, всю красную от страха и смущения, и его сыновей, один был маленький, и ничего не понимал, другой все думал, когда его отпустят играть на электронной машине…