– Да ладно, я же не за коробку плачу…
– Тоже верно, за коробку красивую еще бы содрали… Держите… вы смотрите, открывать-то осторожненько надо, а то знаете, с месяцами хуже нет, увильнет, только вы его и видели… Это годы, века, еще куда ни шло, дни, они слабенькие, силенок не хватит сбежать… А эти… Хуже кота нашего, был у нас этот… британец… на дачу повезли, к теще, клетку запереть никто не догадался… как дунул, фр-р-р, только его и видели…
Считаю деньги. Что-то многонько, как бы меня с такой суммой сейчас не заловили, что да как, да почему, да по кочану, вон, парню одному кусочек прошлого продал… И паршиво так на душе, чувствую, что краснею, сколько мать, покойница, говорила, обманывать нехорошо…
Это не круто…
Уходит – в зиму, в ночь, кажется, подхватит его сейчас ветер, унесет куда-нибудь за полярный круг… как-то некрасиво все вышло, очень некрасиво, потом ведь с кулаками ко мне прибежит, какого черта коробка пустая… какая пустая, я тебе русским по белому сказал, держи крепче, открывай бережно…
Куда он пойдет-то сейчас… отгоняю мерзкие мысли, не мое дело, не моя беда, всех не пережалеешь… Прыгаю в машину, только сейчас понимаю, как замерз…Он идет – через ночь, через холод, ступает из скрипучих сугробов в вешнюю траву, замирает на перекрестке. Она уже идет к шоссе, машет ему рукой, почему не осталась, куда спешит?
Он машет ей рукой, вспоминает что-то, черт, было же, было…
– Анна!
Окликает – громко, отчаянно, ну только посмей не остановиться… нет, замерла, ну давай же, иди ко мне, родная, милая, черт бы тебя драл, иди ко мне… идет, давай же, быстрее, чтоб тебя… Прижимает к себе, родную, единственную… Черт, отвернуться бы… парни не плачут, это не круто…
Матерая фура прогромыхивает мимо, нарисованный китаец на борту фуры тащит куда-то свой узелок…
Май тает, исчезает в каких-то мирах, вытолкнутый из нашей вселенной холодом зимнего вечера, со всех сторон наступает город со своими холодными огнями, гонит прочь синее небо, нежную зелень, Анну и этого, как его по имени, не знаю, не спросил, не мое дело, мне до денег его есть дело, а не до имени…
Оторопело протираю глаза. Черт…
Распахиваю багажник, перебираю, что мы тут вчера с Танькой намудрили, ноябрь такого-то, январь сякого-то… как бы это объявление получше тиснуть… опять, что ли, на тарантасе своем повесить… продам… Да нет, подумают, что машину продаю… не то…2012 г.
Открытый город
А конец света начался не в ноябре, нет… куда раньше… это в ноябре случилось все, когда конец света был… а первые звоночки, они рано-рано пошли… Так бывает, как будто все вокруг предупреждает тебя, что вот, случится что-то, ты бы сматывался, пока не поздно… только некуда было сматываться…
Кирюха ко мне еще в сентябре позвонил, позвал встретиться. Ну да, раньше на одной фабрике работали вместе, теперь вот разбросала судьба по Челябинску, а видеться-то надо… куда денешься… Пришел я к нему, про то, про это поговорили, про жен, про детей, ну, про уральский коэффициент, пусть только попробуют отменить… А Кирюха и говорит, так, ни с того ни с сего:
– Какой там коэффициент… уматывать надо из этого города… если вообще не с Урала уматывать надо.
– А что так? – говорю.
– А так… слышал, атомной бомбой нас рвать будут?
– А что так? Кто рвать-то будет? Правительство, что ли… совсем уже того? Сначала ядерную свалку у нас тут устроили, теперь им лень отходы хоронить, они их так, с неба сбрасывать будут?
– Да нет… американцы… говорят, бомбить нас будут…
– Да соглашение же есть…
– Да плевали они на все соглашения… На все они плевали… Сам же знаешь, что у нас на заводах на самом деле творится… Передовые технологии, все такое… Вот им это шибко не нравится… бомбой рвать будут…
Ну, я его тогда всерьез не принял – посидели, посмеялись, пошутили, сколько голов у кого вырастет, если нас бомбой грохнут.
Вот так… Это еще первые звоночки были, дальше – больше… по телеку то же самое говорят, Челябинск под мишенью у НАТО, и все такое… Правительство опровергает слухи, и все такое… потом пикеты, демонстрации прошли, отстоим родной город! Потом слухи какие-то просачивались, как это обычно бывает, ну, сами знаете, в России все секрет и ничего не тайна…
Вот так вот оно было… а потом дочь звонит, она у меня в Ёбурге устроилась, на должности на хорошей, вот звонит мне, как сейчас помню, в пятницу.
– Собирайся, говорит, к нам переезжай.
– Это как? – спрашиваю.
– Да как, обыкновенно. Квартиру продавай, пока они еще в цене, и к нам перебирайся… как-нибудь двушку мою с доплатой на трешку поменяем… не пропадем…
– Вот еще, говорю, чего ради?
– Что, будто сам не знаешь, что в Челябинске творится?
– Да что творится, ничего не творится!
– Ну, значит, будет твориться… Слышал же, рвать Челябинск будут?!
– Да… слухами, Нинка, земля полнится…
Ну, тогда еще только посмеялся, ну так, призадумался, мало ли… вышел на улицу, прошел по городу, а хорошо так, июнь, самый свет, самое солнце, липы в цвету… све-е-жий запах лип… го-орькая струя… парочки гуляют, музыка на Кировке, все такое… нет, думаю, чушь все это собачья, кто ж его бомбить будет, город наш?
Ну, это еще только начало было. Потом иеговисты подключились, давай болтать, что город наш стал местом пришествия антихриста, и Армагеддон не где-нибудь будет, а вот тут, в Челябинске… Это-то все еще чушь была, я насторожился, когда квартиры подешевели… ну, квартира в Челябинске, сами знаете, в копеечку обходится, про ипотеку вообще говорить нечего… а тут вообще ипотечники все эти разорились к чертям, и квартиры стыдно сказать за сколько в центре продавали.
Тогда бы самое время улепетывать, у меня домишко за городом был, ну, в Долгодеревенском, такой битый жизнью, но жить кое-как можно. Так нет же, я, идиотище, что сделал-то… домишко этот втридорога продал, и квартиру себе в центре купил. Ну, прямо там, на Кировке. А что, круто, за копейки, потом выглядываешь утром в окно, ну, все при всем, липы отцвели уже, книжники торгуют, барышня бронзовая перед зеркалом вертится… А все равно страшно. Вот тогда-то и страшно стало – когда из центра все хлынули, ну, богатеи всякие, вообще бегом из Челябинска… Страшно так, выходишь утром на улицу, а в киосках на заголовках: Америка будет бомбить Челябинск… Слухи из Пентагона… Правительство опровергает…
Мы и тогда не уехали. Нет, были, конечно, такие, что уезжали, что с них возьмешь… чуть что, лапки кверху… квартиры кто за полцены продавал, кто вообще так бросал квартиры, ехал по всяким Запендренскам, Мухосранскам, кто куда, кто к тетке в деревню, кто к дядьке… в Киев… Ну, мы-то никуда не уехали – я про нас, кто по-настоящему Челябинск любил… Только когда город в опасности, понимаешь, как его любишь. По радио каждый день объявляли про войну, про бомбардировки, про атомную угрозу – только плевать мы на нее хотели. Как будто смеялись над этой войной, выставку с размахом провели, наши цветы тебе, родной город. Потом день города был – это когда в городе от силы полмиллиона осталось. А все равно – салюты, гуляния, фотовыставки, книжные новинки, выставка кошек где-то на Кировке была, мяу-шоу, песни на площади, Город ю-уности и первой любви, навек одной судьбой мы связаны… в наших сердцах горят твои огни…
Я потом уже спохватился, в октябре, когда уже поздно было. Потому что в октябре все случилось. Я это понял, когда утром на работу вышел и посмотрел в небо. И увидел, как с неба спускается что-то, я сначала подумал, самолет или парашютист какой-то… нет, это оно самое и было… капсула такая продолговатая, белая, помню еще, светилась, то ли сама по себе, то ли в лучах рассвета. Это я хорошо помню… помню еще, что беззвучно все было, я все ждал рева, грохота какого-то – ничего не было, в полной тишине на город белая блесточка опускается… сверхзвуковая, наверное…
А потом и случилось. Обернулся, увидел, как раз на проспекте стоял, ну, возле памятника Курчатову… эх, Курчатов, из-за тебя все… вот и вижу, как в лучах рассвета гриб поднимается. Белый такой, пушистый, как из холлофайбера. И не верится, что все это наяву, вот тут, на самом деле… все, думаю, достанет меня или не достанет… дойдет, не дойдет… а потом вижу, как волна по городу идет, и дома как картиночки разлетаются, как доминошки падают… Ну да, страшно было, что есть, то есть…
Бежать… а куда было бежать, некуда… вспомнил что-то, как в учебниках написано, спрятаться за какую-нибудь поверхность… за стену… отбежал к дому, там какая-то общага была при Южноуральском, встал, зачем-то лицо руками закрыл. Потом налетело, громыхнуло, сильно так, помню, чувство такое странное, что под ногами нет ничего, и весь мир куда-то летит…
Боже мой…
Не помню, как очнулся, больно не было, вот что странно. Увидел себя лежащим на обломках, и ни боли, ничего, только колено было ободрано, и щеку мне расцарапало. А так ничего. Посмотрел на город, города нет, руины какие-то, от ЮУРГУ еще осталось что-то, а так все в щепки. Идешь, стекляшки битые под ногами только так хрустят. И ни души вокруг. Страшно так… Побрел не знаю куда, наугад, обломки, осколки под ногами, и кусочки какие-то перекатываются, как стекло оплавившееся… Вот это помню. Еще помню – обогнул стену, обгорела она здорово, а там как театр теней… люди застыли… то есть, не люди, конечно, одни оттиски от них остались… и все…
Я тогда не знал, куда идти, просто шел по городу по пустому – кажется, мне повезло, здорово повезло, что живой остался. Нашел какие-то тряпки, закутался, чтобы радиацией не жгло, так и не понял, как не сгорел до сих пор…
А потом их нашел… ну, кого их, людей. И уже неважно, каких людей, много там было… и депутаты из администрации, и бомжи всякие, и рабочие, и менеджеры, и китайцы там были, вот уж кого увидеть не ожидал. На Алом поле стояли, ну то есть, там, где раньше Алое поле было, теперь там руины одни… вот, на руинах стояли. Радио тогда вырубило, да тогда все вырубило, а как раз восемь утра было, они стояли и пели…