Потом Кузнецова наскоро обучили на офицерских курсах и отправили на фронт. Впрочем, особенно долго воевать ему не пришлось: русская армия стремительно сокращалась сама по себе, подобно Бальзаковской шагреневой коже, а говоря проще, дезертировала. Снял он погоны с шинели, сменил военную фуражку на цивильную шляпу и пошел учительствовать в одну из питерских гимназий. Получив приглашение ехать с детьми в «хлебные края», согласился. В Омске он впервые увидел миссис Смит и с тех пор стал думать о женщинах.
Элизабет, виноват, Лиз была женщиной, глядя на которую, думалось о чём-то хорошем, спокойном; она была кошечкой, но не той, что гуляет сама по себе, а домашней, уютной, мягкой - и по характеру и по наружности, то есть в меру и в нужных местах пухленькой. Такими особенно увлекаются мужчины, вернувшиеся с войны. Миссис Смит в свою очередь подолгу задерживала свой взгляд на русском учителе истории - высоком худощавом брюнете с неровным румянцем на азиатских скулах.
Среди прочих американцев выделялся Карл Брэмхолл, молодой, очень длинный, с вечно растрепанной ярко-рыжей шевелюрой, похожей на пламя. Он разговаривал на едва понятном русском языке. Но почему-то дети его отлично понимали, сразу полюбили, особенно маленькие, которые остро чувствуют настрой души человеческой. Они сразу уловили доброту и душевную теплоту, исходящую от этого человека, ту самую теплоту и родительскую любовь, по которой истосковались эти дети. Карл называл их «бэби», часто баловал то шоколадкой, то жевательной резинкой, самых маленьких постоянно таскал на плечах, те были счастливы сидеть на такой верхотуре, чувствуя себя - без преувеличений - на седьмом небе...
Незаметно под защиту колонии АКК на Русский остров стали собираться странные и таинственные личности. Одни для того, чтобы подкормиться, другие, чтобы пересидеть тревожное время и вернуться в столицы, третьи, чтобы плыть в эмиграцию дальше...
Доктор Хааз, очень большой, то есть высокий и толстый человек, получил у ребят «гулливеровскую» кличку - «Куинбун Флестрин», правда, позже второе слово прозвища отвалилось, а первое несколько изменилось и получилось что-то неприличное. Он называл мальчиков «батеньками», девочек - «голубушками» и от всех болезней лечил йодом, касторкой и каплями «датского короля»; других лекарств у него не было.
Учитель географии Петренко тоже был толст, но мал ростом и оправдывал свою кличку «Глобус». Добродушный, он терпел все шалости школьников и не обижался на их шутки. Излюбленная была такой. Парты в классе стояли в три ряда, а учитель любил ходить по классу и часто задерживался у последних парт. Ученики, сидевшие на соседних рядах, потихоньку сдвигали свои парты так, чтобы оставшийся проход был минимален. Возвращаясь к кафедре, бедный «Глобус» еле протискивался между сдвинутыми партами, пыхтя и отдуваясь. При этом бормотал себе под нос: «Худеть надо, худеть!» И это была желанная кульминация, которая потом долго обыгрывалась в лицах учениками на переменке.
Швейцарец Жорж де Мюссе, учитель французского, мужчина неопределённого возраста, был невзрачный, какой-то серой, не очень опрятной наружности (в бородке торчали хлебные и иные крошки, галстук был в пятнах). Но однажды Мюссе проявил себя с совершенно неожиданной стороны: в москательной лавочке покупатель-японец спорил с продавцом-китайцем, и они никак не могли понять друг друга, пока не вмешался Мюссе. Оказалось, что он отлично владеет и китайским, и японским языками. Этот обрусевший швейцарец был профессором филологии Томского университета. Как-то раз он сказал: «Когда швейцарец раскрывает рот, то не знаешь, на каком языке он заговорит: на французском, немецком или итальянском». Сам он свободно говорил на всех трёх. А кроме того, знал и многие другие, короче, был полиглотом. (За что получил кличку «Глотатель Поль»). Почувствовав неподдельное уважение детей, он преобразился. На уроках пел им «Марсельезу» на французском языке, рассказывал о её авторе, Руже де Лилле, сочинившем свой шедевр - вы только подумайте! - за одну ночь. И, хотя Мюссе вскоре уехал из Владивостока, «Марсельеза» на французском языке ещё долго звучала в бараках Русского острова.
Старорежимной барышней выглядела мисс Диц («Мумия»), учительница русского языка, тоже неопределённого возраста, высокая и сухая, ходившая всегда во всём чёрном, носившая на носу пенсне, а на голове сложную прическу с воткнутым в нее большим черепаховым гребнем. Она была вроде бы немка, но называли её почему-то «мисс». Колонисты были к ней явно неравнодушны. Кто-то из ребят сочинил про неё глупую дразнилку.
Мисс Диц поймала двух птиц,
Мисс Диц держит в клетке птиц...
Колонисты-малыши думали, что это правда, и всё время приставали к училке, чтобы та не мучила бедных птичек и выпустила их на волю. Немка заходилась от злости и ругалась на немецком. А однажды к ней подошел хулиганистый четвероклассник Пашка Тихонов и с самым серьёзным видом сообщил:
- Мисс Диц, на вам муха сидит!
- У тебя, Тихонов, плохо с падежами. Не на вам, а на вас!
- На мну? - Он ткнул себя в грудь.
- Не на мну, а на мне!
- Я и говорю: на вам муха сидит!
Тут только до мисс Диц дошло, что над ней потешаются, она покраснела и злобно прошипела:
- Пшёл вон! Доннер ветер!14
- Ладно, пошёл до ветру15, - невозмутимо ответил хулиган Пашка.
Не любили её за вечное брюзжание, придирки и за то, что она по малейшему поводу била детей по рукам, а иногда и по лбу буковой линейкой.
В колонии появились скауты. (Одиссей сказал брезгливо: завелись. Как о клопах). Scout в переводе с английского означает: солдат-разведчик. Каждому мальчишке лестно быть разведчиком... А началось с того, что в один из весенних дней на Русский остров приехал Новицкий, Адам Генрихович, как он представился, скаутмастер, бывший офицер. Вроде бы кто-то прислал его для организации в колонии дружины скаутов. Поначалу он применил методы не очень-то привлекательные. Когда утром ребята, ещё полусонные, услышав не слышанные ранее какие-то резкие свистки, выползли во двор казармы, он, постукивая себя стэком по крагам, скомандовал:
- Становись! Равняйсь!
Никто не даже шелохнулся. Гимназисты это вам не кадеты: тут подход нужен.
- Тогда я не дам вам чаю! - возмутился Адам и демонстративно вылил на землю двухведёрный бак с чаем.
Многих этот поступок оттолкнул от скаутизма вообще и от Адама Новицкого, в частности. Потом, правда, скаутизм всё-таки как-то привился, развился, а ещё потом разбился на собственно скаутов и пионеров. Последние, появившись во Владивостоке, стали первыми в стране.
Был препод, которого прозвали «Дрессировщиком» за то, что он носил, но, к счастью, не пускал в ход хлыст и револьвер. Ему мягко объяснили разницу, пусть и небольшую, между зверинцем и детской колонией.
Был воспитатель «Папа Карло» (Карл Иванович), в которого колонисты влюбились с первого же дня, потому что он играл на мандолине, рисовал на всех шаржи, рассказывал неприличные анекдоты и показывал фокусы. Но главным фокусом стало исчезновение «Папы Карло» вместе с партией нового постельного белья, полученного из Америки...
Над Русским островом почти всегда висел туман, из него приходили и в нём же исчезали многие преподаватели и воспитатели, чаще всего случайные люди, оставляя после себя добрую или недобрую славу...
Примерно в то же время, когда педагог в России стал шкрабом, восемьсот питерских гимназистов и гимназисток стали колонистами. Пятерым из них это название не понравилось, и они объявили себя эфебами, то есть подростками, будущими воинами-эллинами. Это Патрокл, Парис, Одиссей и Аякс (который долго врал, выдавая себя за братьев-близнецов). Ну, и Елена, конечно. Но не та Спартанская изнеженная распутница, а дева-воительница, храбрая и сильная, как Афина Паллада.
Внутри колонии эта пятёрка сама была маленькой колонией. Со своими законами и обычаями, со своим кодексом чести, главный постулат которого был позаимствован из книг Дюма: «Один за всех, все за одного!».
За месяцы скитания в поездах по России дети Петрограда поизносились, набрались вшей и словесного мусора. Вот лишь малая часть словаря колонистов:
«Шамать», «чифанить», «рубать» - кушать.
«Хрять», «канать» - идти.
«Зекать» - смотреть.
«Смачно», «клёво» - очень хорошо.
«Зде коряво» - очень плохо.
«Эва, кофемокко» - высший кайф.
«Гопничать» - бродяжничать.
«Сидеть на колуне» - бедствовать, голодать.
«Поймать на плешь» - обмануть кого-либо.
«Сбондить», «стибрить» - украсть
«Сбачить» - уговорить купить или обменять.
«Забодать» - продать украденное.
«Ловить кузнечиков» - собирать окурки.
Ну и так далее.
... На уроке географии было скучно. «Глобус» талдычил что-то о прериях и пампасах, о муссонах и пассатах. На передних партах ещё притворялись, что слушают, а на «Камчатке» играли в буриме. Патрокл, мастер этого дела, посмотрев на потолок, написал первую строчку: «Девочка в поле гранату нашла...» - и передвинул листок соседу. Парис продолжил: «- Что это, дядя? - спросила она...». Одиссей долго думал, потом хихикнул и накорябал: «- Дёрни колечко, - ей дядя сказал...». Опять Патрокл: «Долго над полем бантик летал».
Созданный коллективно «шедевр» отослали девчонкам. Те не замедлили с ответом, он был, конечно, про мальчишек:
Маленький мальчик на вишню залез.
Дед Афанасий достал свой обрез.
Выстрел раздался, отчаянный крик.
- Двадцать второй! - улыбнулся старик.
В конце концов, переписку перехватила мисс Диц. Сказала: «Пфуй!» - и понесла бумажку директору.
У мистера Смита было плохо как с русским языком, так и с юмором. Он кое-как одолел стишок и пожал плечами:
- Всё окей, мисс Диц! Grandfather Эйфанас защищал свой property... как это по-русски? Ага, собственност! Всё о’кей!