- Садитесь, ребята, телеги-то не жалко, - сказал он, - главное, мимо японского поста проехать.
- Проедем, дедушка, с нами не пропадёшь! - важно сказал Аякс.
Завидя японских солдат у шлагбаума, мальчики хором прокричали: «Дзыс ис Эмерикэн Рэд Кросс!». Японцы дружелюбно сделали ручкой, мол, проезжайте. Проехали. А у крестьянина того в сене было припрятано оружие для владивостокских подпольщиков.
- Ну и молодцы же вы, ребята, - радовался дед, - без вас я бы не проехал.
Так ребята, сами того не зная, малость пособили революционерам.
Второреченская группа стала жить в казарме, относительно комфортабельной, то есть имеющей электричество и водопровод. Это было длинное одноэтажное кирпичное строение, разделённое тамбуром на две половины. В одной помещались девочки, в другой - мальчики. В тамбуре находились комнаты для воспитательниц. Спальни отделялись от столовой, служащей одновременно и комнатой для занятий, деревянной перегородкой, не доходящей до потолка. В спальнях топчаны стояли тесно и отделялись друг от друга только шкафчиками больничного типа, табуретов не было. Все топчаны были покрыты тёмными байковыми одеялами. Для утепления стены завесили такими же одеялами, на которых колонистки прикрепили дорогие для них фотографии. В столовой были поставлены длинные некрашеные дощатые столы на козлах и скамьи. Лазарет и кухня помещались в отдельном здании.
Колонисты приехали во Владивосток как раз к началу занятий - был конец августа. В городе были две женские гимназии - Зелёная (на улице Суйфунской) и Коричневая (на Пушкинской), получившие свои названия от цвета ученической формы. Девочек устроили в Коричневую, мальчиков разместили в различные учебные заведения - коммерческое, реальное и другие.
По приезде пережили несколько эпидемий. Первой была инфлюэнца - следствие вагонной скученности и сквозняков. Эпидемия № 2 - писание дневников. Собственно, их начали писать ещё в поезде. В них отражалось всё: и каким был сегодня обед, и каковы цены на продукты на станциях, и дорожные впечатления, ну и конечно, love story! Эпидемия № 3 - так называемая «летучая почта»9. Для более близкого знакомства друг с другом у колонистов появилась потребность в «обмене мыслями». С утра до ночи носили из комнаты в комнату записочки приблизительно одинакового содержания: кто ты, откуда, какие у тебя мечты, не хочешь ли со мной дружить. Этому занятию предавались с увлечением. Четвёртая эпидемия - многие девочки, решив непонятно кого «поразить», а скорее всего от нечего делать, коротко остриглись a' la garson.
У девчонок над кроватями висели открытки с цветочками, кошечками, фото звёзд немого кино и знакомых мальчиков, на тумбочках засохшие цветы, флакончики, и только у Лены ничего этого не было, над её головой была приколота репродукция картины Александра Иванова «Приам, испрашивающий у Ахиллеса тело Гектора для погребения», а на тумбочке стоял маленький бюст бородатого слепца - по слухам, Гомера.
Из дневника Лены Берёзкиной:
«Уже ноябрь. Ездить в гимназию стало очень неприятно. От вокзала до Коричневой гимназии далеко - нужно долго идти по Светланке, потому лютеранской кирхи подниматься на Пушкинскую. Туда ещё ничего, а обратно! Выходишь из гимназии - уже темно, осенняя слякоть, холодно... Часто дождь и снег всё вместе... Ноги промокают, кругом обдувает... Бежишь, бежишь - и всё еще далеко. По всей Светланке растягивается длиннющая цепочка колонисток в клетчатых пальто и вязаных шарфах. На вокзале приходится долго ждать поезда; полутьма; колонистки приткнутся на скамейках и дремлют или бродят уныло по платформе...
Наконец подают поезд, и девчонки садятся в вагоны. Хочется спать - лезут на верхние полки, часто мест нет, и тогда приходится стоять всю дорогу; в вагонах душно, накурено; перед остановкой проводники бесцеремонно стаскивают за ногу лежащих на полках и орут прямо в ухо: «Вторая Речка! Приехали!» Выходят сонные и опять шлёпают по лужам или снежной каше «до дому». Пришли, поужинали и скорее спать.
Некоторые хитрованки стали часто «болеть». У кого горло, у кого зубы, чаще такие болезни, при которых наружных признаков не требуется, и повышение температуры не обязательно. Шли в лазарет и, делая страдальческое лицо, говорили фельдшерице: «Ольга Яковлевна, у меня страшно зубы болят, дайте мне чего-нибудь, меня, наверное, вчера в вагоне продуло!» Та давала снадобье и, как правило, оставляла «хворую» дома. В начале такие номера проходили, но не долго. Тогда изобрели другой способ избавиться от поездки в город: стали «опаздывать» на поезд.
Приёмчик был тщательно отработан. После обеда, когда надо собираться ехать, ты долго копаешься с одеванием. Каждую вещь приходится «искать». Выходишь из барака после других, и тут же выясняется, что ты забыла что-то очень важное и спешишь обратно; если в дортуаре или столовой находится кто-нибудь из персонала, пробегаешь, сломя голову, мимо и долго ищешь это что-то, причем, демонстративно. Минут через пять, наконец, «находишь» и опять несешься мимо воспитателя. А со станции возвращаешься с расстроенным видом и всем встреченным громко жалуешься: «Вот ещё бы минута какая-нибудь - и успела! А так - зря бежала, да еще и упала!»
... Наступила зима. Колонисткам купили на головы ватные шлемы, на ноги «корабли» (большие калоши) и сшили теплые зеленые хламиды (от слова хлам). Забавный вид был у наших «петроградок», когда они попарно, в сопровождении воспитателя двигались по улице в своих жутких одеяниях и мокроступах, как будто ползла длинная зеленая гусеница.
Почему-то большим мальчикам не выдали зимних шлемов, и они до январских холодов ходили в тоненьких пилотках из синего сукна, украшенных эмалевым красным крестиком. Тогда мы, девочки старшего возраста - «старшухи», как называли нас маленькие, попросили завхоза купить шерсти и начали вязать мальчишкам шапки, причем, каждая своему избраннику. Таким образом, шапочка становилась как бы признанием в симпатии. Мне пришлось трудиться на всю свою команду - Патрокла, Париса, Одиссея и Аякса.
Зимой поезд - как в город, так и из города - приходилось ждать подолгу: пути часто забивало снегом. Но девчонки не скучали: начиналась игра в снежки, беготня, скольжение по ледяным дорожкам... Потом в поезде всем вагоном урок вслух повторяют или болтают и хохочут - всегда очень громко, к неудовольствию остальных пассажиров.
Приехали на свою Вторую Речку. Колонистки прыгают из вагонов, в темноте идут, зовут друг друга. От станции нужно спускаться под горку - сойти нельзя: всё замерзло, скользко. Тогда все садятся на ранцы и съезжают вниз; сзади нагоняют другие, образуется куча-мала - вопли, визг... Настроение приподнимается. Бегут к баракам. И вдруг - град снежков! Это оставшиеся дома приветствуют прибывших. Пробегаешь сени, столовую, в дортуаре раздеваешься. Светло, тепло. Звонок к ужину...
В столовой, за каким-нибудь столом вдруг начинают вопить «Ура!»: кого-то поздравили с днём рождения... До звонка ко сну ещё успеваешь повертеться в столовой, почитать или поболтать с подругой. Она - мне:
- Как только начинается учебный год, так я начинаю толстеть!
- Не только ты - все девочки.
- Но я почему-то больше всех.
- Ты самая усидчивая.
-... И он протягивает мне цветы!
- А ты что?
- А ему этак надменно: «На какой помойке вы собирали эти сорняки?»
- А он что?
- Обиделся и ушёл
- А ты что?
- Побежала за ним...
Воспитательница гонит в дортуар:
- Барышни, вы слышали звонок?
- Сию минуточку, Марсельна!
Гасят электричество в столовой, все расходятся, но в дортуаре продолжается шум: в одном углу девчонки «Хазбулата» поют, в другом вообще хулиганскую, услышанную ещё в поезде:
Ах, шарабан мой, американка!
Какая ночь, какая пьянка!
Хотите - пейте, посуду бейте,
Мне всё равно, мне всё равно!
Я - гимназистка шестого класса.
Денатурат я пью заместо кваса.
Ах, шарабан мой, американка,
А я девчонка, я шарлатанка!
Продам я книги, раздам тетради.
Пойду в артистки я греха ради.
Ах, шарабан мой, американка,
А я девчонка, я шарлатанка!
Там примеряют платья, здесь «с выражением» читают стихи... Из комнаты воспитателей, из-за перегородки то и дело слышится крик: «Дети, тише!» Мало-помалу всё стихает. Еще два-три взрыва хохота в разных концах, вопли негодования тех, кто уже успел задремать, опять крики взрослых: «Дети!!!» - и наконец, устанавливается полная тишина...
У мальчишек-малышек, чей дортуар через коридор от нашего, свои проблемы и свои разговоры. Когда дверь к ним открыта, слышно:
- Вчера хулиган Пашка Тихонов опять отобрал у меня горбушку!
- Дал бы ему по мордасам!
- Ага, дашь ему! Он вон какой высокий, а я вон какой маленький!
- А ты подпрыгни, дай ему в зубы и удирай!
- ... А знаешь, почему Вастепаныч женился на Мариванне?
- Нет. Почему?
- Потому что у неё есть много оловянных солдатиков...
- Вот это смак!
- Дети!!! - рычит воспитатель. - Я сейчас поставлю вас в угол на всю ночь!
Засыпают малыши... Видят, наверное, во сне своих мам и игрушки...
Утро. Звонок к чаю. Все... ну, не все, конечно, но многие встают, идут умываться. После завтрака готовят уроки. А за окном соблазнительно хорошая погода; солнце, морозец, деревья в серебре инея... Слышу, как сам Пушкин шепчет мне: «Пора, красавица, проснись!». Как тут устоишь! В одну сторону летят учебники, в другую - тетради. Надеваем свитера, шапки, шарфы, помогаем воспитателям одеть малышню - и на улицу. Играем в снежки, лепим снежных баб. Бегаем-падаем, кричим-визжим. Потом промокшие насквозь, все в снегу, возвращаемся и ждём звонка к обеду. Аппетит зверский! После обеда настроение падает: пора в гимназию.