— Живой? — Слава, словно из воздуха, материализуется передо мной.
Молча прохожу мимо, отвечать на тупые вопросы нет настроения и желания. Нужно сейчас ехать домой, поспать. За последние двое суток я спал от силы пять часов. Но мой маршрут резко меняется, когда стою на светофоре. Домой, в пустую квартиру, не хочется, а вот на проспект Ветеранов тянет, невообразимо тянет. Да и съедает внутренняя тревога, которая не отпускает меня со вчерашнего дня, после того, как узнал от Натана, что Градовский развелся и ребенка оставили ему. Это предсказуемо, но за Женю было обидно.
Жму на звонок, подъезд почему-то был открыт. Не нравится мне этот дом, не нравится мне эта квартира, не нравится мне и девушка с заплаканными глазами, которая сейчас стоит передо мной. Сутки всего лишь прошли после заседания, а она похожа на тень.
— Я так понимаю, ты ни разу так и не ела после суда.
— Не хочется, — натягивает кардиган до груди, отворачивается и устало бредет в комнату, ложится на диван, подогнув ноги, натягивает до подбородка плед.
— Одевайся, — сдергиваю с нее плед, голубые глаза недоуменно на меня смотрят. Я подхожу к комоду и вытаскиваю из верхнего ящика джинсы, толстовку.
— Что ты делаешь?
— Мы сейчас поедем и поужинаем.
— Сейчас два часа ночи.
— Круглосуточные рестораны никто не отменял. Давай, двигайся, не люблю долгую раскачку, — кидаю на Женю вещи и выхожу из комнаты, давая ей возможность спокойно одеться.
Подхожу к окну на кухне, пытаюсь ни о чем не думать, но мысли возвращаются к нашей совместной ночи, а воображение рисует то, что сейчас происходит в комнате.
Херово, член дергается, нормального секса у меня давно не было. После Полины ни с кем не трахался, а с Женей не задалось. Не знаю, как мужики приходят в себя под холодным душем. Мне помогала рука и фантазия, спермотокса нет, но все равно подсознание требует секса.
— Ты серьезно решил поехать в ресторан? — Женя появляется на кухне полностью одетая, даже волосы заплела в косу.
— Я есть хочу, с утра ничего не ел, ток кофе пил.
— У меня, к сожалению, ничего нет, — выглядит расстроенной, и меня берет за живое ее переживание за то, что нечем меня накормить. Градовский откровенный придурок, что такую малышку от себя оттолкнул.
— Поехали, заодно покатаемся по ночному городу.
— Я не хочу.
— Но ты оделась, поэтому через не хочу, — подталкиваю ее в сторону коридора, девушка послушно одевается.
Кажется, Жене все равно куда ее повезут, что с ней будут делать. Она находилась в какой-то прострации. Наверное, будь я подонком, помешанным на ее теле, спокойно бы занялся с ней любым сексом и в ответ не получил бы ни одного отказа. Это состоянии самое пугающее. Человек легко может сломаться, как спичка, в своем равнодушии к миру, в потере интереса к происходящему, в нежелании строить планы на будущее.
23
Отель «Москва», восьмой этаж, вежливые улыбки обслуживающего персонала, столик возле панорамных окон с видом на центр Петербурга. Женя продолжает молчать, я делаю заказ за нас обоих.
Официант уходит, я смотрю на девушку. Профиль точеный, аристократический. Бледная, губы бескровные, глаза тусклые, выражение лица грустное.
— Как дела на работе? — нужно ее расшевелить, вытащить из вакуума безразличия.
— Я уволилась.
— Почему? — Женя смотрит на меня, как на идиота. Пусть, главное, чтобы не молчала и не копалась в себе.
— А смысл? — голос дрожит, стискивает зубы, отворачивает от меня свое лицо. Пытается быть сильной, а не получается, часто моргает, видимо, прогоняет слезы.
— Жизнь не закончилась на этом, Жень.
— Давай без философии, ок?
— Нет, давай поговорим. От того, что ты будешь молчать и проигрывать в своей голове все варианты развития событий, эти события не изменятся! Жень, развели и хорошо. Он теперь не имеет право что-либо тебе предъявлять.
— У тебя есть дети? — разворачивается ко мне, опирается на локти и подается вперед. Я откидываюсь на спинку стула, скрещивая руки на груди. Защитная реакция при нападении.
— У меня нет детей, но я прекрасно знаю, что происходит сейчас у тебя в душе и в голове. Поверь, прогнуться под него, идти на поводу его требований — не самый лучший вариант.
— Ты ни черта не понимаешь! — сколько же боли в голосе, в глазах, эта боль раздирает изнутри, царапает, ноет и не утихает. Но с ней можно жить.
— Я понимаю. Меня в десять лет забрали у матери. Не малышом, который еще толком не понимает, кто возле него находится, а почти подростком. Выдернули из привычного мира, из родного дома, увезли в другой город к чужим людям с непонятными для меня традициями и религией.
— Ооо… — смущается, опускает глаза. — Извини.
— За что? Это жизнь, моя прожитая жизнь. Ты спрашивала, развелись ли мои родители. Нет, они никогда не были женаты. Мама русская, христианка, отец — чеченец, мусульманин. Сошлись, разошлись, он уехал в Грозный, никогда не обещал жениться, мама прекрасно понимала, что им не по пути. От этой связи появился я. Любимый, зацелованный, обожаемый матерью ребенок. Думаю, ей было трудно со мной, потому что сама она была сиротой, поддержки не было, но я никогда не чувствовал с ее стороны сожаления по поводу моего рождения, — улыбаюсь, вспоминая смех матери, ее веселые глаза. Меня накрывает волной воспоминаний. Они светлые, с налетом грусти, нам слишком мало было дано быть вместе.
— И как случилось, что ты оказался у отца?
— Ему нужен был наследник, — горько усмехаюсь, замолкаю, так как к нашему столу подходит официантка с заказом. Расставив тарелки, нас оставляют одних. Хорошо ходить ночью по ресторанам, людей мало, ненавязчиво играет музыка, никто не лезет со стороны. Женя внимательно смотрит на меня, вникает в мою историю, которую я редко кому рассказываю. Почти никому. Знает только Натан, от начала до конца, и то благодаря тому, что я обратился с просьбой найти хоть какую-то информацию о матери, восстановить документы, навести справки о возможных родственниках с ее стороны.
— Он, наверное, был женат, уверена, что у него был ребенок и не один.
— Конечно, мой отец очень сильно хотел мальчика, поэтому затрахивал своих жен до измождения.
— Жен?
— У него две жены. Первая родила ему пятерых, вторая, вроде, шестерых.
— И?
— И все девочки. Представь его разочарование, — смеюсь, беру вилку. — Это большой удар по самолюбию.
— Я думала, он не знал о твоем существовании.
— Ну вы ж девочки любите идеализировать своих мужчин, какими бы они идиотами и уродами ни были. Моя мать тоже из этого полка, поэтому на мое десятилетие она великодушно послала отцу письмо с моей фотографией. Наверное, хотела, чтобы он почувствовал гордость за сына, знал, какой у него замечательный растет ребенок. Или еще чего, не знаю. Я так и не понял, что ею двигало, когда она писала письмо, но то, что оно оказалось фатальным — это факт.
— Она знала его адрес?
— Ну, как тебе сказать, там редко меняют место жительство, особенно если это дом родителей, особенно если это маленький поселок, где все друг друга знают, все являются родственниками. Уходят из дома девочки. Мой отец так обрадовался, что у него есть сын, сразу же прискакал к забытой случайной любовнице.
— Ты его не любишь, хоть и говоришь с улыбкой, — Женя улыбается, качает головой.
— Да, не люблю. Он насильно забрал меня у матери, разбив ей сердце. За что его любить? За чистой воды эгоизм? Он не учел, что я не карапуз слюнявый, а уже пацан, у меня своя точка зрения была на то, где и с кем я должен жить.
— Тебя вернули матери, после того, как ты похулиганил в его доме?
— Нет, — на минуту замолкаю, смотрю в тарелку. — Мама умерла через полгода, об этом я узнал, когда стал взрослым и ушел из дома отца. Возле нее никого не оказалось, кто бы мог поддержать в трудную минуту, вселить уверенность, что жизнь продолжается, что однажды я все равно ее найду. Ситуация была похожа на твою: состоятельный отец и сводящая концы с концами мать. Суд постановил, что проживать я должен с отцом, на его территории.
— Прости, — протягивает руку и кладет ее на мой сжатый кулак. Меня прошибает током, но не подаю вида, а внутри все трясется от этого прикосновения. — И спасибо… за доверие.
— Нужно жить, Жень. Подумай о том, что потом Лизе будет больно, если вдруг с тобой что-то случится. Да, вы сейчас не вместе, но кто знает, что будет завтра. Может, Градовский попадет в аварию, а его родители разобьются на самолете, кто будет с твоей дочерью тогда?
— Я тебя поняла, — облизывает губы, стискивает мою руку, глажу большим пальцем ее костяшки. Встречаемся газами и зависаем. Женя смотрит на меня пристально, всматривается, словно пытается узнать, фальшивы мои слова или правду говорю.
— У тебя в квартире две фотографии, мама и …
— Бабушка. Это она меня в основном воспитывала до восемнадцати лет. Она гасила конфликты между мной и отцом, она настояла на том, чтобы меня не трогали в плане религии, сказав, что я сам должен выбрать веру.
— Мудрая женщина. Тебе повезло. Я так понимаю, отец твой жив?
— Наверное, — пожимаю плечами, Женя убирает руку, хочу вернуть ее назад, но, увидев, что она берет вилку и начинает есть, сдерживаю дурацкие порывы.
— Вы не общаетесь?
— Нет. Семнадцать лет мы не видели друг друга.
— И тебе не хочется его увидеть?
— Нет.
— А с сестрами общаешься?
— Нет. Я ушел с концами. До меня, конечно, доходит информация, как у них дела, но сам не лезу к ним, не звоню и не приезжаю. Мне неинтересно.
— Спасибо за откровения. Думаю, ты не каждый день рассказываешь о себе, — у нее красивые глаза. Голубые, насыщенного цвета, немного грустные, но это придает ей какой-то шарм. А еще в уголках губ таится улыбка, и приятно осознавать, что причиной являюсь я.