— Это точно, — усмехаюсь, прищуриваясь. Я уже знаю, как наказать.
— Руслан?
— Ммм? — улыбка становится шире, а взгляд Натан тяжелеет.
— Давай без фокусов, хорошо?
— Да, конечно, — наигранно весело соглашаюсь, хлопаю друга по плечу. — Меня пустят к ней?
— Нет. Сегодня только я, как ее представитель, и менты. Поезжай домой и поспи.
— Я в гостиницу, — встречаемся глазами. Он понимает, почему я не возвращаюсь в квартиру. Это уже не дом, не пристань, не место, где чувствуешь себя безопасно. Участь квартиры уже решена и обсуждению не подлежит. Вопросом продажи займутся риелторы, как и поиском нового жилья, а сейчас я поеду не спать, как думает Натан. И не бить морду Градовскому. Он получит свое по максимуму. Это я точно организую.
36
Смотрю на потолок. В палате тишина, а за окном сильный ветер, слышно, как ветки деревьев, растущих рядом с окном, скрипят. Лежу на больничной кровати, боюсь пошевелиться, мне кажется, что тело меня не слушается, что я его не чувствую, не могу им управлять. Сколько я уже здесь нахожусь? День? Два? Три? Все слилось. Я открывала глаза, не понимала где я, сколько времени, вновь впадала в свое беспамятство.
— Ого, кто это ее так? — доносится сквозь дремоту громкий женский голос. Судя по звукам, уборщица, с водой для мытья полов только она может прийти. Рядом с кроватью тоже возня, это, наверное, медсестра пришла капельницу менять. Меня тоннами накачивают разными лекарствами.
— Говорят, муж, а там может быть любовник.
— Это тот, который ходит с мрачным выражением лица? Нерусский такой.
— Ага, он. До главного врача дошел, всех на уши поставил. Своих людей у палаты выставил.
— Ага, думала, что документы будут проверять, прежде чем запустят в палату. Бандит, наверное.
— Не исключено. Но думается мне, что бросит он ее, убедится, что идет на поправку и слиняет.
— Думаешь?
— Ты его видела? Он похож на того, кто будет сидеть возле кровати и держать за руку? Во-во, я тоже сомневаюсь. Найдет себе другую.
— Девочку жалко. Наверное, красивая была.
— Чего была? — фыркают рядом. — Трахнута, избита, но не облита кислотой, ножом не порезана. Две-три недели и будет вновь конфеткой. Все, пошла я, спящая красавица даже не шелохнулась. Может, к лучшему, что постоянно спит, кто его знает, какие у нее сдвиги в голове после случившегося, — понимаю, что медсестра уходит, а уборщица молчаливо намывает палату. Минут через пять я вновь остаюсь одна.
Слезы текут, не спешу их вытирать. Я не хочу плакать, они сами все катятся и катятся, попадают в рот, уши, скатываются на шею. Господи, дай мне сил это пережить. Мне нужно держать себя в руках. Ради Лизы. Все только для нее. Я отважилась написать заявление на бывшего мужа. Ко мне приходили полицейские и адвокат. Не Назаров, новый. Сразу догадалась, что Левин от Руслана.
Во мне нет чувства ненависти к Артему, как и жгучего желания его наказать. Если его вдруг не станет, я не буду переживать. На вопросы отвечала четко и по делу, не приукрашивая и ничего не скрывая. Пару раз ловила на себе пристальный взгляд Левина, что это означало — без понятия. Мне пообещали, что дело не спустят на тормозах, в архив не спрячут. Это сказал Левин, уходя из палаты.
Руслан не приходил. Сначала мне было не до него, потом я подсознательно его ждала, а сейчас, после услышанного разговора, понимаю, что, возможно, он не придет. Он многое для меня сделал, но сидеть возле меня не обязан. Я ему никто, и он мне тоже, мы просто любовники. У нас никогда не было разговоров о будущем, совместных планов. Желание иметь сына больше мое, чем Руслана. Я не жду от него сейчас чрезмерной опеки, внимания, заботы и нежности. И вся эта суета вокруг меня, наверное, своего рода извинение за то, что не уберег на своей территории, но его обвинить в случившемся мне даже в голову не приходит. Артем — это моя проблема. Проблема, которая, к сожалению, раньше решения не имела, а сейчас он сам лично дал в руки возможность все изменить. Страшно, ведь я вновь идут против него с надеждой, что в этот раз суд будет на моей стороне.
Открываю глаза. Губы трогает улыбка, палата заполнена запахом цветов и шариками. Напрягаю зрение, читаю надписи: «Поправляйся», «Все будет хорошо». Поворачиваю голову, задерживаю дыхание. На диванчике возле окна сидит Руслан. Гладко выбритый, в голубой рубашке с расстегнутым воротом, держит на коленях ноутбук, рядом лежат планшет и мобильник. В первую минуту наполняюсь радостью, он рядом. Потом на меня наваливается все, что произошло, отворачиваюсь. Скорей всего он здесь из чувства вины, пришел проверить, как у меня дела.
— Есть хочешь? — раздается спокойный голос, я не смотрю в его сторону.
— Нет.
— А надо. Цветы и шары от коллег, Марина передавала привет, — захлопывает крышку ноутбука, встает. Я напрягаюсь, жду, что сядет на кровать, но идет к столу и наливает стакан воды. Не выдерживаю, украдкой бросаю на него вороватый взгляд. Встречаемся глазами.
— Я решил заказать еду из итальянского ресторана. Вряд ли больничная еда тебе по вкусу, раз отказываешься есть.
— Того самого? — вспоминаю наш совместный ужин, наш первый поцелуй.
— Помнишь? — достает из пакетов еду, расставляет коробки на столе. Пахнет аппетитно, желудок предательски урчит. Я подтягиваю одеяло к подбородку.
— Ты будешь в постели есть или ко мне присоединишься? — я хочу к нему, хочу сесть рядом и сделать вид, что все нормально, что лицо без синяков, губы не опухшие, а тело не болит от каждого движения.
— Я буду есть в постели.
— Хорошо, — кивает, накладывает на тарелку еду, берет вилку и идет ко мне. Стараюсь не смотреть ему в глаза, осторожно беру тарелку, избегая любых прикосновений, даже случайных.
Руслан садится на диван, отодвинув в сторону ноутбук и планшет. В воздухе чувствуется напряжение, непонимание, как сейчас разговаривать друг с другом.
— В больнице тебя продержат не больше десяти дней. Не знаю, как пойдет дело с твоим заявлением, будем верить, что на года не затянется эта канитель. Натан обещал сделать невозможное. Вопрос по поводу опекунства над Лизой тоже будем решать с твоим заявлением.
— Да? — эта новость радует меня больше всего, поднимаю голову. Руслан ковыряется в своей тарелке. Когда вскидывает на меня глаза, я поспешно прячу лицо в своих волосах. Слышу тяжелый вздох.
— Жень…
— Знаешь, очень вкусно, ты прав, больничная еда совсем отвратительная, — я его перебиваю. Я не готова сейчас слышать от него слова извинений, слова прощаний. Мне нужна минута для ерунды, чтобы собраться с духом и принять тот факт, что Руслан уйдет сейчас из моей жизни. — Спасибо. За все спасибо, — таратарю без паузы, заполняя пустой болтовней неловкое молчание. — Я очень тебе признательна за Левина, за палату, за то, что продолжаешь возиться со мной, решать мои проблемы, хоть они тебя не касаются…
— Жень, — прерывает мой благодарственный монолог, ставит тарелку на подлокотник, пересаживается ко мне на кровать, забирает мою тарелку и убирает на тумбочку. Он не берет меня за руки. Понимаю, что сейчас любые прикосновения от мужчин буду отторгать, но отсутствие попытки прикоснуться ко мне обижает. Не хочет. Я ему противна.
— Я все понимаю. Все… — голос садится, а из глаз текут слезы, прячу лицо в ладонях. Боже, желание умереть во мне настолько сильно, как и желание жить ради дочери. Я ненавижу себя, задаюсь бесконечным вопросом: «за что?». Я понимаю нежелание Руслана меня трогать, я вся насквозь пропитана Артемом. На мне словно клеймо с фамилией Градовского. Да, так и есть, я даже не вернула свою фамилию после развода, не поставила точку, может, поэтому Артем и подумал, что я его. И ему плевать, где я, с кем я, если захотел, значит придет и возьмет свое.
— Жень… — я дергаюсь, как от разряда тока, когда ладонь Руслана касается моей руки. Испуганно смотрю в его потемневшие глаза, потом на сжатый кулак. Опускает руку на свое колено. — Случилась херня, я с себя вину не снимаю…
— Ты не виноват!
— Ты меня перебиваешь, я не закончил, — вздрагиваю от его жестких ноток в голосе, от холодности его взгляда. Кутаюсь в одеяло и опускаю глаза. — Никто к тебе без моего разрешения не зайдет, за дверью стоят мои ребята. Если есть какие-то вопросы, обращайся смело к Анне Петровне, она твой лечащий врач. Я буду приходить по возможности, у меня сейчас на работе полный аврал. Если чего-то вдруг захочется, звони и говори. Я ясно выразился? — его строгий тон заставляет сжиматься, чувствовать себя виноватой. Киваю головой, смотрю на Руслана, но не в глаза, а поверх головы. Ничего у него попрошу. Нечего.
— Жень.
— Что? — он молчит, заставляет тем самым меня все же взглянуть ему в глаза, убедившись, что я смотрю на него, тихо говорит:
— Твоей вины нет. Найди в себе возможность это признать. Ты нужна своей дочери… — что-то хочет еще добавить, но поджимает губы. — Я оставляю тебе планшет, может быть, фильмы захочешь посмотреть или книги почитать, — встает, берет с дивана и тумбочки тарелки, относит к столу. Снимает со стула пиджак, надевает его.
— Ты уходишь?
— Да. У меня встреча через час на Невском.
— А завтра придешь? — оборачивается, смотрит на меня пристально, застегивает среднюю пуговицу на пиджаке.
— Если ты хочешь, приду.
— Я хочу, — хочу, чтобы он просто сидел неподалеку, хочу просто знать, что он рядом. Хочу чувствовать его уверенность, его защиту, спокойно спать, не бояться, что в палату кое-кто ворвется. Наличие охраны у палаты меня не успокаивает.
— Хорошо, завтра приду, по времени не скажу.
— Я буду ждать, — и позволяю себе улыбнуться разбитыми губами, глаза Руслана смягчаются, он улыбается в ответ.
— До завтра.
— Пока.
37
***