она, – что тебя к выбору такой профессии подвигли репортеры, желавшие помочь людям. Да только, сынок, не все журналисты руководствовались благими побуждениями. Некоторые, по рассказам отца, платили шахтерам, а иногда и полиции, за сообщения о страшных инцидентах. И прибывали на место даже раньше, чем о них узнавали родственники жертв.
В этот момент вернулась их улыбчивая официантка. И Эллис с матерью неловко замолчали, пока она выставляла их заказ на столик.
– Приятного аппетита! – пожелала девушка и поспешила прочь, как будто испугалась, что их мрачное настроение передастся ей.
Эллис терпеливо ждал, пока мать выпьет кофе. «К чему она клонит?»
Наконец миссис Рид поставила чашку на стол. Но не отняла от нее рук, словно та заряжала ее решимостью.
– Как-то раз твоего отца срочно вызвали на работу. Произошел еще один несчастный случай. Отцу пришлось вытаскивать еще одного мальчика-дробильщика, которого затянуло в шестерни. На это ушел целый час. – Глаза матери подернулись печалью, а голос внезапно осип. И Эллис понял: мальчик домой не вернулся.
В памяти всплыли те ребята, которых он видел на шахте – все черные от угольной пыли, и только яркие белки глаз. А потом он вспомнил то напряжение в грузовике, когда они поехали домой. «Шахта – не место для прогулок», – пробурчал тогда отец.
– В конце концов, – продолжила мать, – твой отец вытащил парнишку. Но не успел он его положить, как откуда-то вынырнул репортер и начал щелкать своим фотоаппаратом. Отец пришел в бешенство. Он накинулся на репортера и дубасил его кулаками до тех пор, пока его не оттащили шахтеры. А через несколько дней этот репортер пригрозил подать в суд на компанию…
Мать замолчала, но она явно не договорила. Эллису нужно было услышать все до конца.
– А что было потом?
Мать вздохнула.
– А потом компания заключила с ним мировую. Откупилась. Но репортер поставил еще одно условие: он потребовал, чтобы отец публично извинился перед ним. Отцу это дорогого стоило, но он это сделал…
Эллис изо всех сил попытался представить себе слово «Извините», изрекаемое отцом.
Гораздо легче ему удалось догадаться о последствиях.
– Мы поэтому переехали в Аллентаун? И отец устроился на сталелитейный завод?
Мать кивнула, и Эллис откинулся на спинку стула. Звенья его прошлого сомкнулись в цепь, о существовании которой он и не подозревал.
– Сынок. – Мать протянула через стол руку, чтобы погладить его по руке. – Я понимаю, тебе с отцом всегда было нелегко. Но я подумала – если бы ты знал больше, ты бы понимал, что дело не в тебе. В глубине души отец очень гордится тобой, тем, что ты делаешь. Просто ему сложно отделить одно от другого.
За окном двумя встречными потоками двигались люди, каждый своим путем. Не знакомые друг другу. Чужие. Как Эллис и его отец.
Эллису хотелось бы – очень хотелось – поверить в теорию матери. Если бы не одна нестыковочка в ней. Решающая нестыковочка…
Охлаждение к нему отца началось задолго до того, как Эллис заговорил о своем желании стать журналистом. И уж тем более – о своей статье про шахты.
И, тем не менее, Эллис улыбнулся:
– Спасибо, ма. Я учту.
Проводив мать на Центральный вокзал и примчавшись обратно в редакцию, Эллис выдохнул с облегчением, увидев, что мистер Уолкер еще не вернулся с обеда. К сожалению, этого нельзя было сказать о его заместителе, мистере Тейте, пышущего самодовольством инспектора по борьбе с прогулами.
– Вернулся? – подошел к столу Эллиса Голландец. – А у меня для тебя кое-что есть.
Мистер Тейт пробуравил Эллиса взглядом, потом перевел его на часы.
– Рид, ты меня слышишь? – повысил голос Голландец.
– А? Да, слышу. Извини. – Эллис переключил свое внимание и вспомнил, о чем попросил Голландца. – Что ты узнал?
– Я переговорил с одним старым приятелем, перешедшим в «Лос-Анджелес таймс». Оказалось, что он знает этого типа Миллстоуна. Он вспомнил одну историю, которую ему рассказывали о нем несколько лет назад.
– Что за история?
Выражение на лице Голландца и то, как он напрягся, настроили Эллиса на недобрые вести.
– Ну, так что? Мошенничество в банке? Обвинения в коррупции?
– Отнюдь, – кашлянул Голландец. – Дело касалось ребенка.
Глава 22
Сидя за своим столом, Лили в третий раз перечитала статью «Нью-Йорк таймс», расстроенная последним репортажем об украденном ребенке. Его похитили прямо из его комнаты в доме родителей, в Хоупуэлле, в часе с небольшим езды на север.
То, что похищенный мальчик был сыном героического летчика Чарльза Линдберга, для Лили было не важно. Это только лишний раз подтверждало: ни деньги, ни слава, ни положение в обществе не делали родителя полностью невосприимчивым к невыносимому страданию.
Каждый день на этой неделе, идя на работу и возвращаясь из «Экземайнера», Лили с волнением ожидала услышать выкрики разносчиков газет: «Сын Линдберга найден! Он дома, жив и невредим!» Но расследование зашло в тупик. Обманчивые зацепки и ложные следы с каждым часом уменьшали и без того слабые надежды несчастной семьи, не пошедшей на личные переговоры с похитителями.
Еще одно детское имя добавилось в молитвы Лили.
Хотя беспокойство о Сэмюэле никогда не покидало ее сердце. А теперь к нему примешались еще и тревожные раздумья о Руби и Келвине. Знали ли они, что их мать смертельно болела? Или она скрыла от них правду из боязни, что дети откажутся ее оставлять? Неужели они решили, что мать просто захотела от них избавиться? Возможно, Лили уже никогда не суждено было этого узнать. Наверняка она знала одно: выбор любой матери редко бывает простым; вопрос скрыть или озвучить причину своих действий слишком часто становится трудной дилеммой…
При этой мысли Лили снова бросила взгляд на статью в «Таймс». Подстегнутое воспоминаниями о старых, человечных очерках Эллиса озарение пронзило ее как током: раз уж она не могла перечеркнуть свое собственное прошлое, не говоря о том, чтобы обеспечить хорошую жизнь детям Диллардов, возможно, она могла бы поспособствовать, хоть немного, воссоединению другой семьи.
Шеф был в своем кабинете один. Настало время высказаться. Лили прошла через бурливший деятельностью отдел к его двери и, дважды стукнув, заглянула внутрь.
– Шеф…
– Да-да, помню. Ланч с племянником моей супруги. – Затушив сигарету в пепельнице, он поднялся со стула. – Клянусь Богом, если этот парень снова опоздает… пусть даже на две минуты… я ждать не стану…
Пунктуальность лишь на йоту уступала его предрасположенности к ответственности и правде.
Лили не отступилась.
– Сэр, прочитав сегодняшнюю статью, я задумалась о деле Линдбергов.
– Ну да, как и все жители планеты…
– Да… но видите ли… Журналисты акцентируют внимание лишь на неопровержимых фактах этого дела: подозреваемых и бандах, причастность которых они исключают, обысках домов и океанских лайнеров. – Шеф уже опустил завернутые рукава рубашки и застегнул пуговицы на манжетах. – Во всех высказываниях и полиции, и Линдбергов, что я видела, эти темы на первом месте.
– Мисс Палмер, к чему вы клоните?
– Как насчет миссис Линдберг?
– А что с миссис Линдберг?
– Возможно, глубинное интервью в «Экземайнере» помогло бы делу. Мисси Линдберг могла бы рассказать о любимой еде, игрушках и колыбельных своего сына. Можно было бы дополнить его личными фотографиями, где все члены семьи вместе и счастливы. В напоминание о том, что это все-таки реальный ребенок, а не просто предмет торга.
Издав лающий смешок, шеф облачился в пиджак:
– Сказать бы это похитителям!
– Именно это мы и должны сделать!
Дерзкий приказ стер с его губ улыбку.
Лили подалась чуть назад:
– В конце концов, эти преступники – тоже люди. И у них тоже были матери. И если миссис Линдберг обратится к ним напрямую, опишет весь ужас, который испытывают они с мужем, быть может, это возымеет действие на похитителей и они не причинят мальчику вреда. Да и читатели стали бы обращать внимание на возможные подсказки вокруг них.
– И дайте угадаю. Вы – та самая, кто готов взять это интервью.
Лили помедлила с ответом – на самом деле она так далеко не заглядывала. А шеф устало покачал головой. Похоже, он заподозрил ее в стратегическом замысле – извлечь личную выгоду из трагедии.
– Заверяю вас, сэр, дело не во мне.
Не то чтобы Лили совершенно отказалась от своих журналистских устремлений. И то, что после увольнения мистера Шиллера его заменил еще один резвый обозреватель всего и вся на свете, задевало и раздражало ее. Но к текущему делу это не имело никакого отношения.
Шеф водрузил на голову шляпу и недвусмысленно указал ей глазами на дверь:
– Миссис Линдберг, наверное, и так осаждают репортеры. И почему-то мне кажется, что она отказывает им в беседах. С чего вы решили, что на этот раз она захочет оказаться под прицелом фотокамеры? – Судя по тону, вопрос шефа был риторическим. Он явно посчитал, что у его секретарши – не журналистки! – не было никаких законных оснований выступать с таким предложением.
Только вот Лили говорила не как секретарша. И не как журналистка.
– Потому что как мать я бы на ее месте захотела быть услышанной!
Лили спохватилась лишь после того, как слова слетели с губ. Но шеф в тот момент уточнял на часах время и отмахнулся от ее заявления как чисто гипотетического. Пробормотав что-то типа «подумаю», он твердым шагом направился к двери.
Настроение Лили после общения с шефом окончательно испортилось. А быть на миноре очаровательной и приятной в компании затруднительно. Но Клейтон так редко звал ее пообедать вместе с ним (по молчаливому согласию они разделяли работу и личное общение), что Лили сочла неправильным отказываться. Тем более что она заподозрила, что побудило его к этому шагу ее дистанцирующее поведение.
– Вы уверены, что хорошо себя чувствуете? – поинтересовался Клейтон, как только они сели в лифт.