Ское глядел на лица с тем же интересом, что и на экран. Все сто восемнадцать минут пребывал в каком-то особом мире — неспешном, неярком, но наполненном чем-то. Вдохновением? Поэзией?
Аня поглядывала на Ское, раздумывая, взять его за руку или не стоит. Покажется ему это навязчивым или нет? Решила повременить. Решила посмотреть фильм. Про водителя автобуса, который только и занимается весь фильм тем, что водит автобус. И стихи пишет.
— Классный фильм, — признал Ское, когда ребята вышли из зала.
— Да. Наверное, — проговорила Аня.
— Тебе не понравился?
— Понравился.
— Как будто влили что-то светлое прямо в кровь. Красоту. И она только начала действовать.
— Странные ты вещи говоришь.
— Ты такого не чувствуешь?
— Нет, — Аня мотнула головой, взяла Ское под руку, и они направились к эскалатору. — Какой-то водитель автобуса, который сочиняет стихи и гуляет с собакой. Я такое могу увидеть и в жизни. Зачем в кино ходить?
— Проза как поэзия, поэзия как проза, — ответил Ское.
— Чего? — не поняла девушка. Она положила одну руку на движущиеся перила, а другой продолжала держаться за локоть Ское. Эскалатор медленно спускал ребят. Внизу возле супермаркета мельтешили люди с пакетами.
— Так ты, значит, много знаешь водителей автобусов, сочиняющих стихи и гуляющих с собаками? — усмехнулся Ское.
— Нет. Я вообще их не знаю.
— Дело же не в автобусах и собаках.
— А в чем?
Лесенка ушла из-под ног, ребята синхронно ступили на твердый пол, выложенный бежевыми гладкими плитами.
— В красоте.
— А что красивого? Патерсон не больно-то красив. Да и жена его на любителя.
— Воздух вокруг него красивый, — усмехнулся Ское. Аня посмотрела на мальчика непонимающе, но решила не переспрашивать.
— Проводишь меня до дома? — кокетливо поинтересовалась она.
— Конечно, — сказал Ское и надолго замолчал.
От кинотеатра до Аниного дома было несколько кварталов. Небо серело, Ское глядел на него.
— Что ты там видишь? — спросила Аня, устав от молчания.
— Я там вижу небо.
— Ну и что?
— Ну и все. Я просто смотрю на небо, ничего сверхъестественного.
— Я хотела спросить, зачем ты на него смотришь? — Аня старательно поддерживала разговор. Почему-то после фильма он не клеился.
— Мне просто нравится.
— А я? — Аня погладила косу, опустила глаза.
— Что — ты?
— Я тебе нравлюсь?
Ское посмотрел на нее. Почувствовал наконец ее руку на своем локте. Стало неудобно держать локоть в таком положении.
— Да, — ответил он. Аня улыбнулась, и дальше ребята шли молча.
— Вот мой дом, — девушка показала на ряд окон серой девятиэтажки.
— Что ж…
— Поцелуешь меня?
Она тронула его за руку, не замечая вновь выбившейся из прически прядки. Ее пальцы были прохладными, прядка приплясывала от ветра, задевая ресницы. Ское наклонился к лицу девушки и поцеловал в уголок губ. Вблизи широко распахнутые глаза казались просто огромными.
— Увидимся, — сказал он. Аня улыбнулась и зашла в свой подъезд. Дверь за ней лязгнула, и Ское ушел.
67
— В фильмах Джима Джармуша есть что-то неуловимое. Красота, скользящая под картинкой, под музыкой, под диалогами. Не сама красота, а аромат красоты.
Ское задумался. Он сидел на заборе возле школы. Ника прохаживалась рядом.
— У красоты есть аромат? — спросила она.
— Интересно…
— Что?
— Почему не говорят «красивый аромат», а «красивая музыка» и «красивая картина» — говорят?
— Может, не бывает красивых ароматов, — предположила Ника.
— Разве тюльпан не пахнет красиво?
— Почему именно тюльпан?..
— Просто привел пример.
Ника остановилась напротив Ское. Он сложил руки замком, а ноги поставил на перекладину забора и поэтому напоминал своим видом взгромоздившегося на жердочку аиста.
— Что мы будем делать сейчас? Куда пойдем? — спросила Ника.
— В развалины, на встречу с невидимкой.
— Как? Мы встретим его? — удивилась девочка. Ское улыбнулся:
— Невидимку-то? Мы его каждый день встречаем. Но проходим мимо.
Школьная дверь открылась, и показался Вадим.
— Пойдем, — сказал Ское и спрыгнул с забора. Ребята двинулись по улице вверх. По краям дорожки круглели одуванчики — новорожденные желтые и прозрачно-белые старички. Оглушительно проехал мимо трамвай. Небо падало синим покрывалом на верхушки деревьев и крыши домов. Друзья шли минут пятнадцать, пока не достигли цели — шлакоблочного здания, в дырах, с хламом внутри, с вывороченными дверьми. Зашли. В комнатах разбросаны сломанные доски, перегородки, половинки кирпичей, битое стекло, рамы окон. Пол коридора был достаточно свободным от мусора, только кое-где валялись бутылки, поблескивая зелеными горлышками. Свет, падающий из проемов, делал длинный заброшенный коридор полосатым. В конце его стены вдруг делались смольно-черными.
— Пожар, — тихо констатировал Ское, подойдя к этим стенам. — Мел на такой стене будет отчетливо виден.
— При чем тут мел? — спросил Вадим.
— Мел белый, на черном будет хорошо виден, — усмехнулся Ское.
— Да знаю я, что мел белый, — оборвал его Вадим. — Что ты собрался тут рисовать?
— Не я, а ты.
— Я? — удивился приятель. — Ну и что я собрался тут рисовать?
— Невидимку.
— В таком случае, считай, что я его уже нарисовал. Видишь что-нибудь на этой стене?
— Нет, — улыбнулся Ское.
— Вот! Невидимка нарисован. Оваций не нужно.
Ника провела пальцем по черной стене. Пожар. Здание горело изнутри, огонь рвал мебель, шторы, стены. А теперь оно развалилось, никому не нужное со своими прошлыми пожарами, со своими жизнями в этих комнатах, ссорами, слезами, разговорами. Ника задела ногой бутылку, та прокатилась немного и остановилась, легонько звякнув о стену. Бутылки, когда выпиты, тоже никому не нужны. Вот они и вместе — ненужный дом с ненужными бутылками внутри. Девочке стало не по себе. Она наклонилась, взяла в руку небольшой кусочек шлакоблока и сунула в карман. Притворилась, что хоть частица этого хлама кому-то нужна — ей, Нике. Глаза заболели. Будет глупо расплакаться из-за такой ерунды. Ника отвернулась от черной стены. Вадим прохаживался по коридору вдалеке, заглядывая в комнаты. Ское стоял рядом и смотрел на Нику. Наверное, видел, как она положила кусок мусора в карман. «Вот глупо-то», — подумала Ника. Ское молча протянул ей мелок. Синий. Девочка взяла его, покрутила в руках. Примерилась к стене, которую только что разглядывала. И нарисовала на ней облако.
— Оседлай свое облако — и вперед, — чуть слышно проговорил Ское и улыбнулся девочке. Вадим подошел к ним.
— Хочешь снимать здесь третью часть фильма? Танго с никем?
— Угадал, — ответил Ское. — Видишь, какой здесь свет? А стены? Они созданы для съемок.
— Они созданы, чтобы рухнуть, судя по их виду.
Над головами блистало небо в рваной раме сломанной крыши. Проплыло облако.
— Ника, здесь мрачно или нет, как ты считаешь? — спросил Ское, глядя в просвет в крыше.
— Здесь… Мрачно-светло. Или светло-мрачно. Чернота и свет.
— Вот такое танго и сочини. Черно-белое. Светло-темное.
Ника задумалась. Вгляделась в коридор. Черные стены, длинные прямоугольники света.
— А бывает черно-белая музыка? — задумчиво спросила она.
— А бывает черно-белая музыка? — повторил Ское, глядя на девочку. Ника прошлась по коридору. Заглянула в одну из комнат. В середине — куча хлама. Оконная рама бросала свет и на нее. Свету безразлично, куда падать. Ника вошла, перешагнув несколько шлакоблоков, выдернутых из неровного дверного проема и сваленных у порога. Оконная рама деревянная, белая краска облупилась. Ни одного стекла. Первыми всегда страдают стекла — они бьются. Хрупкие и прозрачные. Ника подобрала осколок с пола, посмотрела через него на окно, на стены, на пол, на потолок. Размыто. Смазанная реальность серых стен и белых рам. И звон стекла — осколок выпал из Никиной руки, когда она разжала пальцы. Только тихонько звякнул, как та бутылка в коридоре. Кроткие битые стекляшки.
— Бывает, — сказала Ника. — Наверное. Черно-белая музыка и красивый аромат тюльпанов, — она улыбнулась Ское, который стоял в проеме и смотрел на нее.
— А я? — появился Вадим возле плеча Ское. — Буду снимать черно-белое тоже?
— Нет. Ты будешь рисовать мелом на стенах, — улыбнулся тот другу.
— Там уже кто-то нарисовал облако, — отозвался он и снова скрылся в коридоре.
— Там тоже, — сказал Ское, подняв взгляд к разлому в крыше. На корявой балке рядом с торчащим из нее ржавым гвоздем сидел голубь, тараща на мальчика любопытный рыжий глаз. А над его серой головой висело идеально белое облако.
68
Возле общежития консерватории стоял целый лес с лужайкой. Двенадцать ребят — девушки и парни — сидели полукругом среди берез, карагачей и сосен. Ское стоял рядом, Вадим расхаживал с камерой, примериваясь объективом к лицам сидящих.
Ника смотрела напротив себя. Вот парень, который ей нравится по фильму. Белокурый, курносый, улыбчивый. Болтает с Аней, смеется, — он ее знакомый, не смотрит на Нику, хотя она нравится ему тоже. По фильму. Ника должна сейчас изобразить интерес к нему. Как это сделать? Это ее первая съемка. Ника взглянула на Ское. Затем на Вадима. Затем на Руслана (так звали белокурого парня). Странное для него имя, подумала Ника. Все виденные ею до сегодняшнего дня Русланы были брюнетами. Может, ей лучше было не знать его имени? Парень, который вот-вот исчезнет в лесу, не должен зваться Русланом. Может, лучше Елисеем? Аполлинарием? Капитоном? Какое-нибудь редкое имя для редкого вида парней-невидимок. Ника улыбнулась. Ское. Хотя этому Руслану имя Ское не подошло бы. Слишком он курносый, что ли, или голубоглазый для такого имени. Вот если бы сам Ское сел на его место…
— Ника. Мы съемку начинаем. Ты готова? — спросил Ское. — У тебя вид отсутствующий.
— Конечно, отсутствующий. Готовлюсь к тому, что мой парень исчезнет, — пошутила Ника. Руслан перестал улыбаться и уставился на Нику. Есть такие люди, подумала Ника, глядя на него, — когда ты сидишь с серьезным видом, им радостно и хорошо. Стоит пошутить, особенно если не очень смешно, у них появляется такое скорбное выражение лица, будто сельдерея переели. Нике стало весело. Она прикрыла рот рукой и тихонько посмеивалась, глядя на Руслана с его сельдерейным выражением лица.