Кажется, Ское что-то говорит. А что?..
— Не знаю, когда вернусь. И вернусь ли…
Ника сначала услышала этот звук — резкий, отраженный эхом в арке, а потом только заметила свою руку. Она дала Ское пощечину.
Он молчал и смотрел в сторону. Медленно провел рукой по щеке.
— Я запомню это как поцелуй твоей ладони и моей щеки, — и усмехнулся.
Ника встала на цыпочки, потянулась вверх и коснулась губами этой самой щеки.
— Ника… — услышала она шепот, увидела влажные глаза Ское совсем рядом. В каких-то сантиметрах от ее лица, они здесь, близко — его глаза…
— Вадим, — проговорила Ника и испугалась. Нет, не того, что он придет разбираться, не его ревности.
Она увидела его через плечо Ское. Вадим сидел на качелях, те слегка покачивались. Когда их глаза встретились, он вздрогнул, как от боли, и отвернул лицо. Как будто ему неловко от того, что он увидел. Ника испугалась того, как он обмяк на этих качелях — как плюшевая игрушка под дождем.
Ское обернулся и тоже увидел Вадима. Качели тихонько постанывали. Вадим глядел на свои ботинки.
— Иди домой, Ника, — сказал Ское.
Девочка глядела на сгорбившуюся на качелях фигурку. Ей хотелось подойти и погладить его по голове. Но это было бы… Какими глазами он на нее посмотрит?
— Не волнуйся, — сказал Ское, на мгновение взял Нику за руку и тут же отпустил. Девочка повернулась к подъездной двери, прикоснулась к холодной металлической ручке. Ледяной комок поселился в ее груди и давил, давил. Ника зашла в подъезд — ноги сами зашли. Она медленно передвигалась по ступеням вверх. Вдруг возникла мысль: у нее есть окно! Она еще успеет посмотреть на него в окно! Ника ускорилась. Скинула туфли в прихожей, забежала в свою комнату, отдернула занавеску. В свете дворового прожектора Ское приближался к качелям, а Вадим все так же сидел, все в той же позе потерянной игрушки.
— Прости меня, Вадим, — тихо сказал Ское.
Тот молча вглядывался в свои ботинки. Ское оперся спиной о стойку качелей и смотрел на друга.
— Вадим…
— День рождения — грустный праздник, да?
— Я уезжаю. Обратно в Швецию. Как только закончится четверть.
— Хорошо.
Воздух, казалось, замер. Фонарь резал глаза, а за ним в небе блестела луна, похожая на кусок сыра. Что-то невидимое вонзалось в Ское острой болью с каждым вдохом.
— Мне будет вас не хватать, — сказал он после очередного такого вдоха. — Тебя и Ники.
— Ники.
— И тебя. Ты мой друг.
— Нет.
— Вадим…
— Уже нет.
Ское уставился себе под ноги. На луну наползал ватный диск облака, чтобы стереть ее с неба, но мальчик больше не смотрел на небо. Он сделал новый вдох.
— Пусть так, — проговорил он глухо. — Только… Ника тут ни при чем.
Вадим поднял глаза на Ское.
— Любишь ее?
— Я уеду, и у вас все будет хорошо.
— Любишь?
Стекло от дыхания запотевало. Ника водила пальцем, получались слова. Из слов получались строчки.
Неба узор
Голыми ветками
Лег на мокрый асфальт.
Синий твой взор,
Нежный, обветренный,
Тает, и тает, и та…
Надену свой дождь,
Пойду по проспектам
Нехоженым, тихим, ночным.
Город мой — ложь,
Он врет беспросветно
Небом безлунным, пустым.
Стихи сочинялись и тут же исчезали со стекла — стихи-невидимки. А за ними, там, во дворе, шел безмолвный разговор. Для Ники безмолвный. Она только видела, как Ское, будто от холода, прячет руки в карманы, а Вадим смотрит на него снизу вверх блестящими глазами.
Мелом на сером
Асфальте рисованный
Ты — не смываем дождем.
Линия белая
Тонкая прервана,
Мне не продолжить ее.
Люди и люди,
С домами и окнами,
Смазаны, стерты, без лиц.
Белая линия:
«Любишь?» (зачеркнуто)
«Твой нарисованный принц».
Ское замер. Воздух замер. Стекло больше не показывало стихов. Нике не было слышно, что сказал ему Вадим. Но было видно. Он молчит. Смотрит в землю, а не в небо, как обычно. Он делает неровный шаг. Жалкий какой-то шаг — словно ждет, что его остановят.
И уходит.
Уходит.
Ника старается запомнить каждый шаг — из его шагов состоит сейчас воздух вокруг нее, она их слышит, она их чувствует в своей груди: тук-тук-тук — но Ское расплывается, превращается в смазанное пятно.
Слезы мешают увидеть, запомнить, как он выходит из арки.
Погас фонарь, и там, где были качели, — чернота. Вглядывается ли эта чернота сейчас в Никино окно? Ника смотрит, она уперлась лбом в стекло. Стекло запотевает от ее дыхания, воскрешая стихотворные строчки.
«Твой нарисованный принц».
91
Хлопнула входная дверь. Что-то зашелестело, зазвякало украдкой. Мама старается вести себя тише — думает, что Ника спит.
Ника не спит. Она в темноте сидит у клавиш. Белые стали серыми, черные остались черными. На одной — слеза. Ника нажимает эту клавишу так, чтобы звука почти не было. Сиплое почти-отсутствие-звука.
Та музыка. Ское сидел тогда на качелях, на которых сейчас Вадим. Или уже нет его, ушел… Они легонько поскрипывали, а лицо Ское было освещено экраном телефона. Он слушал музыку, и все замирало. И Ника замирала, отгороженная от него и от музыки стеклом. Она что-то слышала тогда в этой тишине. Она слышала все.
Стихи, рожденные дыханием Ники, ложатся на музыку, как перышко на водную гладь. Покачиваются и трепещут. Ника тихонько поет.
Полоска света, пробившаяся из коридора, гаснет. Фонарь во дворе загорается вновь. Ника медленно подходит к окну. Она боится, что…
Вадим все еще там. Качели покачиваются, Вадим неподвижен. И вдруг он встает, как будто ждал этого сигнала — света фонаря, — и идет к арке. На полпути оборачивается и смотрит на Никины окна долгим взглядом. Ника прячется за шторкой, ее не видно. А он смотрит.
Потом уходит. «Арка проглатывает всех, но не всех возвращает», — думает Ника. Она подходит к пианино и закрывает крышку.
92
Ника сидела в классе, каждое слово казалось бетонным.
— Учебный год заканчивается, пора узнать итоговые оценки, ребята, — говорил кто-то.
Потом она что-то записывала. Она смотрела в клетки тетради. Звенел звонок, и она уходила домой. Дома она тоже смотрела в клетки тетради.
— Ника, тебя к телефону, — выкрикнула из прихожей мама.
Ника подошла. Она накрутила провод на палец, прежде чем что-то сказать. Боялась услышать…
— Ника, — проговорила трубка голосом Ское, устав пережидать тишину. А может, он услышал, как она накручивает на палец провод? — Я улетаю утром.
Ника молчала.
— Хочу попрощаться.
Она молчала. Провод кончился.
— Ника. Я надеялся тебя увидеть перед отъездом. Или хотя бы услышать.
— Улетаешь, — прошептала девочка.
— В восемь утра завтра.
Она не хотела наговорить чего-нибудь, поэтому молчала. Хотя… она не могла говорить, поэтому молчала. Надо сказать…
— Я приду.
— Если не хочешь или… можешь не приходить, Ника. Я был бы рад, но… Вадим не придет, и если ты тоже не хочешь, то… — Ское осекся и долго молчал. — Я услышал твой голос.
— Я приду.
Ника положила трубку, пока он еще что-нибудь не сказал.
«Я услышал твой голос».
Ника закрыла клеточки тетради, села за фортепиано. Положила диктофон на полочку для нот.
93
Ника толкнула прозрачную дверь. 7:30, уже идет посадка. Она встала в очередь. 7:32, она выложила телефон на подставку и прошла через рамку.
Мужчина оборачивал огромный чемодан упаковочной пленкой. Женщина кричала на ребенка, чтобы поторапливался. Ника смотрела по сторонам. Где, где?
Какие-то макушки сновали тут и там. Но Ское высокий, его должно быть видно. Должно же? Идет посадка. Вдруг он уже сел в самолет?
Ника увидела его. Он стоял в отдалении, ничего не оборачивал упаковочной пленкой, ни на кого не кричал, не сновал тут и там. Он засунул руки в карманы и просто стоял. Девочка подошла, он заметил ее сразу.
— Вадим, — она легонько тронула его за рукав.
— Я только пришел. Видимо, опоздал.
— Я тоже.
— 7:41.
Ское поставил сумку на ленту и обернулся. В который раз. Неужели так и придется улететь, не попрощавшись?
За стеклянной перегородкой он увидел Нику. Затем — Вадима. Они вместе. Они пришли. Они вместе… Вернуться? Махнуть им рукой?
Ское схватил сумку с ленты, огибая людей, пошел обратно. Там, за стеклом, Ника и Вадим. Они все-таки пришли. Вместе…
Ское остановился. Поставил сумку и смотрел через стекло на них. Он может выйти, они сразу увидят его. А может не выходить. Вадим сказал ему тогда… Может, лучше повернуться и уйти? Пока не заметили.
Вадим увидел его первым. Он смотрел на Ское долю секунды, затем поднял руку и махнул. Ника обернулась и тоже увидела его. Стоит за стеклянной перегородкой.
Ское поднял сумку и направился к ним. Вадим засунул руки в карманы. Ника дышала все менее ровно, к глазам начали подступать слезы, но застряли на полпути.
— Я рад, что вы пришли, — Ское смотрел на друзей как-то неловко, снизу вверх, хотя был выше их.
— Мама улетела вчера, я просто не уходил, — пошутил Вадим, взглянул на Ское какими-то огромными глазами и опустил голову.
— Вадим…
— Не надо, — сказал он, глядя себе под ноги. — Я не хотел говорить то, что сказал тогда. Я… В общем, возвращайся давай.
Ское улыбнулся краешком губ. Ника смотрела в пол и почему-то краснела. Она помнила, как Вадим деревянно сидел на качелях, а Ское медленно шел, пока его не забрала арка.
— А еще я не люблю прощаний, — сказал Вадим, быстро глянул сначала на Нику, затем на Ское, потом снова на Нику, — поэтому пока! — и направился к выходу.
— Пока, Вадим, — прошептал Ское.