Причем, как свидетельствует Лигачев, атмосфера самих заседаний уже ничем не напоминала «свободную демократическую, спокойную обстановку» первых дней «перестройки». Тон всему определенно задавал Яковлев. Именно ему принадлежала и формулировка, что письмо Андреевой являлось «манифестом антиперестроечных сил». Опять по воспоминаниям Лигачева, «Яковлев все время вел себя, как настоящий хозяин положения. Как правило, во всем ему вторил Вадим Медведев. Они прилагали множество усилий, чтобы навязать Политбюро свой взгляд на то, что статья в «Советской России» была далеко не обыкновенной газетной публикацией, а являлась «программой» возврата «сталинизма» — основной опасности «делу перестройки». Хотя и не упоминая имя Лигачева, подстроили дело таким образом, чтобы оно выглядело так, будто бы кто-то «в верхах» был «лично заинтересован» во всем этом и стоял в основе «заговора». Однако сразу подразумевалось, что речь идет именно о Лигачеве. Сам он вспоминает, что в определенные моменты заседания Политбюро прямо оборачивались настоящей «охотой на ведьм», наподобие того, как в материалах «перестроечной» прессы и литературы представлялись худшие времена Сталина. Горбачев, вполне естественно, «безоговорочно поддерживал Яковлева».
Атмосфера становилась настолько невыносимой, что в конце концов даже те из членов Политбюро, которые первоначально придерживались иных мнений относительно письма Андреевой, были вынуждены переменить свою позицию. Причем сам Горбачев, в прямом смысле слова, буквально лично набрасывался на каждого, кто, по его мнению, не в достаточно полной степени осуждал «деяния» Н. Андреевой.
Начатая таким образом «охота на ведьм» длилась немало недель. Дело дошло даже до того, что специально назначенной по этому поводу комиссией ЦК был устроен настоящий «рейд» на помещения редакции «Советской России» в поисках доказательств якобы существующего «заговора».
Другим из приемов Горбачева в том же плане стал созыв очередного заседания Политбюро 30 марта, в то время, когда Лигачев находился в трехдневной командировке в провинции. И опять на повестке дня был вопрос об осуждении письма Нины Андреевой. Вдобавок на сей раз Горбачев превратил заседание в настоящий «экзамен преданности» его линии и личности.
«Каждый должен безоговорочно определиться, на чьей стороне он находится!» — примерно так обратился он тогда к изумленным членам Политбюро.
Вместе с тем применял он и другой вид психологического нажима и шантажа. Угрожал, что подаст в отставку, если на заседании не будет принято «ясное» решение и не будет сделан «верный» выбор. В конце концов все присутствующие высказались в поддержку критики письма Андреевой и «Советской России». Была принята резолюция, осуждающая ее главного редактора Владимира Чикина. Проголосовали также и за предупреждение Лигачеву. Наконец был одобрен и составленный Яковлевым текст официального осуждения письма Нины Андреевой со стороны Политбюро. Таким образом, Горбачеву удалось не только публично унизить и изолировать Лигачева, но и дополнительно внести раскол среди остальных членов Полибюро. Наряду с этим в положение «вынужденной обороны» были поставлены все действительные или потенциальные противники «нового курса перестройки», пользующиеся сколько-нибудь значительным влиянием в обществе.
«Правда» в номере за 5 апреля опубликовала текст яковлевского «осуждения» письма Андреевой. В нем, между прочим, говорилось, что «в дискуссионной публикации «Советской России» читатели впервые имеют возможность столкнуться с выраженной в самой концентрированной форме нетерпимостью, с отвержением самой идеи обновления, с наглым заявлением чрезвычайно консервативных и догматических позиций». Далее отмечалось, что, «защищая Сталина», сторонники письма отстаивают «право на произвольное применение власти».
На следующий день «Советская Россия» тоже была вынуждена опубликовать этот документ. 15 апреля там же появились и материалы «самокритики», подкрепленные тенденциозно выбранными цитатами из письма Нины Андреевой. Наряду с этим практически все газеты буквально захлестнула волна писем «читателей», выражающих свое «возмущение» содержанием письма или, скорее, тем, что было написано о нем в яковлевском «осуждении».
Следующий этап данной кампании начался 8 апреля в Ташкенте, когда Горбачев объявил, что «судьбы страны и социализма поставлены под вопрос». Тогда же он подчеркнул «необходимость» заменить Лигачева на посту заведующего идеологическим отделом ЦК другим человеком. На заседании Политбюро 15–16 апреля Горбачев снова заявил, будто результаты проведенных расследований по «случаю Андреевой» показали, что «все это было начато здесь, в этом зале». Яковлев, в свою очередь, также произнес свою очередную длинную речь, в конце которой опять стояло его определение письма как «манифеста против перестройки». Тогдашний председатель Совета министров Николай Рыжков тоже обвинил Лигачева в том, что тот заходит в сферы, находящиеся «вне его компетенции». К концу данного заседания, как указывает Роберт Кейзер, «Лигачев оказался в положении полной изоляции». В результате он был освобожден от большого числа занимаемых им должностей и обязанностей, а вопросы идеологии и работы средств массовой информации перешли к Яковлеву.
Таким образом, Горбачеву и Яковлеву полностью удалось использовать письмо Нины Андреевой, содержание которого, в общем-то, не отличалось ничем существенным от множества других, более или менее критических материалов, появляющихся на страницах газет в то время, в качестве предлога для кампании политической дискриминации и устранения Егора Лигачева — своего основного противника в составе Политбюро. Его судьбу разделило также множество других деятелей партии и государства на всех уровнях, отличающихся своим твердым и принципиальным отношением к ревизионизму.
Расправа, учиненная над газетой «Советская Россия» и другими подобными средствами массовой информации, дает основание даже историкам типа Д. Гиббса сделать вывод о том, что, «по всей видимости, единственным приемлемым назначением гласности в новом понимании оказывалась готовность всеми средствами способствовать осуществлению того курса перестройки, которого добивался Горбачев». Рой Медведев и Джульетта Кьеза также пишут в своей книге о том, что вскоре после устранения Лигачева Яковлев поделился со своим товарищем: «…мы уже сумели пройти свой Рубикон». Здесь уместным было бы напомнить, что Рубикон является названием речки вдоль границы Италии, у которой, вроде бы, остановился вместе со своими легионами и долго пребывал в раздумьях Гай Юлий Цезарь на своем пути в Рим, то есть — к установлению в нем своей единоличной власти…
А сам Горбачев, похоже, с нескрываемым удовлетворением как-то высказался, что появление письма Нины Андреевой в конце концов оказалось «к добру». А могло ли быть иначе, если «благодаря» этому письме удалось добиться устранения Лигачева, полного подчинения средств массовой информации и создать условия для новой, еще более сильной «волны антисталинизма». Довольно примечательно и то, что помощник Горбачева Анатолий Черняев делится по этому поводу следующим откровением: «Даже если Нины Андреевой вовсе бы не было, все равно в то время пришлось бы что-то подобное просто выдумать».
Победа, одержанная Горбачевым благодаря публикации в газете «Советская Россия», явилась его триумфом. Устранение Лигачева, ко всему прочему, на деле убрало и все существовавшие тех пор препятствия на пути к проведению назначенной на июнь 1988 года XIX Всесоюзной партийной конференции. Это также было проделано в присущем Горбачеву как бы «мягком» стиле. Так, после того как устранили Лигачева с должности заведующего идеологическим отделом ЦК и отодвинули от руководства средствами массовой информации, его довольно демонстративно направили на работу в сельскохозяйственный отдел. Также Горбачев избавился впоследствии и фактически от всех прежних членов Политбюро. Правда, там остался, конечно, Анатолий Лукьянов, давний друг еще студенческих лет.
Если вообще допустимо применение понятий геологии к области общественно-политической жизни, то январский пленум 1987 года можно было бы уподобить сильному сотрясению пород и пластов земной коры. Но XIX Всесоюзная партийная конференция, состоявшаяся в июне 1988 года, оказалась настоящим землетрясением. За месяц до нее получили распространение 10 основных тезисов ее работы. Они были составлены таким образом, чтобы осталось впечатление, будто позиции по ним в равной степени разделяются всем тогдашним руководством партии и государства.
Однако с самого момента открытия конференции стало ясно: Горбачев намерен пойти гораздо дальше того, что можно было предположить на основании вышеупомянутых тезисов. Он выступил не более и не менее, как с предложением о создании нового высшего органа государственной власти под названием Съезда народных депутатов. Предполагалось, что 1500 членов его будут избираться на срок в пять лет. Половина их численности должна приходиться на долю Коммунистической партии и других организаций широкого общественного характера. Депутатами избирался малочисленный Верховный Совет с двумя палатами. Предполагалось, что он будет постоянно работающим органом Съезда. Съезду следовало избрать президента как высшего представителя исполнительной власти. По всей видимости, Горбачев «бронировал» этот пост для самого себя.
Дискуссионное предложение было оформлено в виде специальной резолюции конференции. Ее удалось, в прямом смысле слова, «протолкнуть» буквально в последнюю минуту заключительной части работы форума, проходившего под председательством самого Горбачева. Это было сделано до того неожиданно, что, как отмечает Рональд Г. Сенни в своей книге «Советский эксперимент» (1990 г.), только через несколько минут после такой проделки, «когда уже пели «Интернационал» при закрытии конференции, многие из делегатов начали задавать себе вопрос насчет того, к чему, в действительности, они только что «приложили руку».