Картофель был посажен и присыпан компостом, а шланг уложен в канавку. Теперь нужно было проверить, как работает моя самодельная оросительная система. Я повернул вентиль и стал наблюдать, как тридцатиметровый зеленый шланг раздулся, зашевелился как змея и пополз по проложенному маршруту: мимо зарослей стручковой фасоли, испанского лука и огибая грядки с капустой. Тут из дырочек брызнули шесть фонтанов, описывая в воздухе высокую дугу, при этом не попадая на картофельную грядку, а превращая пустующий участок возле забора в мини-пойму. То ли я сделал слишком маленькие дырочки, то ли напор воды был слишком сильным — но в этом году своей картошки мне точно не видать. На следующей неделе обещали тридцать градусов жары. В такую погоду не приживется ни один корнеплод.
— Масса, ты собираешься выключать воду или нет? Зря тратишь.
— Да-да, знаю.
— Может, в следующий раз лучше посадить картошку в этой грязи, куда достает вода?
— Нельзя. Там отец похоронен.
Эти уроды не верят, что я похоронил его во дворе. Но это правда. Я попросил своего адвоката Хэмптона Фиска оформить задним числом нужные документы и похоронил отца в дальнем конце сада, где до того был пруд со стоячей водой, который потом высох. На этом месте ничего не растет. Так было до смерти отца, так оно и теперь. Я даже не поставил никакого надгробия. Еще до Марпессиного дерева сацума я посадил там яблоню, своего рода кенотаф. Отец любил яблоки. Он ел их все время. Не знавшие его слишком близко считали, что у него отменное здоровье, потому что он не появлялся на публике без «макинтоша» и банки сока V8. Отец любил Бребурн, Гала, но самый его любимый сорт — Хани Крисп. Попробуй предложи ему Ред Делишес, и он так на тебя посмотрит, словно ты оскорбил его маму. Жаль, я не проверил карманы его куртки, когда он умер. Уверен, нашел бы там яблоко. Он всегда брал с собой хотя бы одно, чтобы погрызть его после заседаний клуба. Думаю, что в тот раз было яблоко Голден Рассет, они хорошо лежат до зимы. При этом у нас никогда не было яблонь. Отец ругал заносчивых белых с Вест-Сайда, но сдается, что ему просто нравилось ездить в супермаркет Geldon’s, где можно было купить яблоки Опалесцент по девять долларов за килограмм, или на фермерский рынок, чтобы поискать там Энтерпрайз. Мне нужно было выбрать для отца особенную яблоню, и я доехал до Санта-Паула. С конца девятнадцатого века Корнельский университет выводил самые лучшие сорта. Это была замечательная школа. Если хорошо попросить и оплатить доставку и транспортировку, приходила посылка с поздним сортом Джонаголд, сладких, как сама благая весть. Но в последние годы по неизвестной причине Корнелл стал лицензировать новые сорта, и саженцы продавали только местным фермерам. Если ты не живешь на севере штата Нью-Йорк, то, значит, не повезло и придется довольствоваться по случаю импортированной Флориной. Сегодня яблони из университетских садов Женевы, штат Нью-Йорк, тоже можно найти только на черном рынке — как кокаин из колумбийского Медельина. Моей зацепкой оказался Оскар Сокало, мой товарищ по лаборатории в Риверсайде, который потом уехал в Корнелл в аспирантуру. Встреча была назначена на стоянке в аэропорту. В небе проходило авиашоу. Деревенщина летала на старых бипланах, разгоняя свои «Сопвич Кэмелы» и «Кёртисы» до максимально возможных скоростей. Оскар захотел, чтобы «сделка» состоялась «из окна в окно» — как в детективном кино. Образец был таким вкусным, что я собрал ладонью сок с подбородка и облизал ее. Не знаю почему, но самые охуительные яблоки чертовски похожи на персики. Я привез домой готовый к посадке саженец высокоурожайного сорта Бархатный, фаворит яблочного мира, идеально хрустящее и полное витамина С. Я посадил его в полуметре от места, где покоился отец. Я хотел создать тень. Но через два дня дерево умерло. А яблоки приобрели вкус ментоловых сигарет, печёнки, жаренной с луком, и дешевого рома.
Я стоял у могилы отца, в грязи, под фонтаном воды, предназначенной для картофельных грядок. С этого места я видел всю нашу огромную ферму. Ряды фруктовых деревьев, высаженных по цвету — от светлого к темному. Лимоны. Абрикосы. Гранаты. Сливы. Деревья сацума. Инжир. Ананасы. Авокадо. Дальше шли поля, поочередно засеваемые кукурузой, пшеницей и японским рисом, если уж мне не жалко платить за воду. В самом центре стояла теплица, окруженная капустой, салатом, зеленым горошком и огурцами. Виноградная лоза — вдоль южной части забора, помидоры — вдоль северной. А в самом конце — белое одеяло хлопка. К нему я не притрагивался после смерти отца. Что там сказал мне Хомини, когда я стал одержим идеей вернуть Диккенс? Ты же знаешь поговорку «за деревьями леса не увидать»? Ну так вот, ты за ниггерами плантации не видишь. Кого я пытался обмануть? Ведь я фермер, а все фермеры — естественные сегрегационисты. Мы отделяем зерна от плевел. Я ведь не Рудольф Гесс, не Питер Виллем Бота[173], не «Капитол Рекордс» и даже не сегодняшние Соединенные Штаты, блин, Америки. Эти мерзавцы занимались сегрегацией, чтобы удержаться у власти. А я фермер и провожу сегрегацию, чтобы обеспечить каждому дереву, каждому растению, каждому бедному мексиканцу и каждому бедному ниггеру одинаковый доступ к солнцу и воде, чтобы любому живому организму не было тесно.
— Хомини.
— Да, масса?
— А какой сегодня день недели?
— Воскресенье. Вы никак собрались в «Дам-Дам»?
— Ага.
— Тогда спроси этого пидора, где он прячет моих «Пострелят»!
Глава девятнадцатая
Людей пришло немного — человек десять. Фой, небритый, в мятом костюме, стоял в углу, непроизвольно дергаясь и нервно мигая. Недавно он попал в новости. Его чрезвычайно многочисленные внебрачные дети подали групповой иск о возмещении эмоционального ущерба, поскольку голос Фоя по любому поводу раздавался из всех радиоприемников, а лицо мелькало по всем телеканалам. Поэтому сегодня с «интеллектуалами» его связывала лишь безукоризненная эвклидова планиметрия стрижки под бокс и притащенная с собой картотека Rolodex. И впрямь, разве можно потерять веру в человека, который даже в худшие для себя времена следит за прической и приглашает к дискуссии Товарищей, например, Джона МакДжонса, черного консерватора, не так давно прибавившего к своей рабской фамилии приставку «Мак». МакДжонс читал отрывки из своей последней книги «Ирландское счастье. Путешествие черного ирландца[174] из гетто к гэлам». Для Фоя этот человек был неплохим приобретением. Поскольку участникам бесплатно наливали ирландский виски «Бушмилс», народу могло быть и больше, но не было сомнений: клуб потихоньку загибался. Возможно, идея устроить заговор тупых чернокожих мыслителей изжила себя.
— «И вот я в Слайго, небольшой живописной деревушке на северном побережье Изумрудного острова[175], — читал МакДжонс. За этот картавый, квазибелый стиль хотелось дать в морду. — В кафе по телевизору показывают чемпионат Ирландии по хёрлингу. Килкенни против Голуэй. Мужчины с палками-щетками гоняют по льду небольшой белый шар. Возле меня стоит широкоплечий паря в толстом свитере грубой вязки и аккуратно постукивает тыльной стороной дубинки по ладони. Здесь, как нигде, я чувствую себя как дома…»
Я присел возле Короля Каза, который, как всегда, валял дурака. Жевал пончик с кленовой глазурью и листал журнал «Lowrider». Приметив меня, Фой Чешир многозначительно постучал пальцем по своим часам «Патек Филипп», словно я был дьяконом, опоздавшим на службу. С Фоем определенно что-то не так. Он постоянно перебивал МакДжонса идиотскими вопросами:
— Насколько я знаю, «хёрлинг» на сленге студентов обозначает «блевотину», это верно?
Я попросил у Каза не нужный ему «The Ticker». В разделе финансовых новостей говорилось, что после того, как в городе появился проект Академии Уитон, безработица в Диккенсе сократилась на одну восьмую. Цены на жилье выросли на три восьмых. Даже процент школьников, окончивших школу, увеличился на четверть. Наконец-то чернокожие оказались в прибыли. Это было самое начало социального эксперимента, и выборка была относительно невелика, но цифры не врут. За последний квартал с момента появления Академии Уитон успеваемость в средней школе Чафф значительно улучшилась. Не то чтобы все стали перескакивать в следующий класс и светиться на телеэкране в «Как стать миллионером», но в среднем экзаменационные оценки подбирались если не к «отлично», то к «хорошо». И, как я понял из вышестоящих директив, под внешнее управление школу не передадут, по крайней мере в ближайшем будущем.
Когда МакДжонс закончил выступление, Фой вышел на середину зала и бойко захлопал в ладоши, как ребенок, впервые попавший в кукольный театр.
— Хочу поблагодарить мистера МакДжонса за его вдохновляющее чтение. Но прежде чем перейти к следующему пункту повестки дня, сделаю два объявления. Во-первых, мое последнее публичное шоу «Черный контролер» закрыли. И второе. Наверное, многие из вас знают, что началась новая битва и вражеский дредноут уже тут, в Диккенсе, это Академия Уитон, школа для белых. У меня много высокопоставленных друзей, и все они отрицают ее существование. Но не волнуйтесь, у меня есть против врага секретное оружие.
Тут Фой открыл портфель и вывалил его содержимое на ближайший к нему стол. Новая книга. Два человека сразу встали и ушли. Я тоже было собрался вслед за ними, а потом вспомнил, что явился не просто так; кроме того, мне было интересно, какой еще текст искорежил наш великий американский классик Фой. Прежде чем пустить книгу по кругу, Фой скромно показал ее Джону МакДжонсу. Тот посмотрел в ответ с выражением «Ниггер, ты уверен, что хочешь поделиться этой херней с миром?». Когда книга дошла до сидевших позади, Каз молча передал ее мне, даже не взглянув. Мне было достаточно прочитать название, чтобы никогда не захотеть ее отдавать. «Приключения Тома Сорри». Мне стало очевидно, что все произведения Фоя представляли собой Черное Искусство и ожидали своего часа. Я уже пожалел, что сжег предыдущие книги вместо того, чтобы начать их собирать. Последние десять лет я смотрел на них свысока, морща свой приплюснутый негритянский нос, а теперь нигде никогда не найти таких невероятных книг в единственном издании, как «Черный старик и Винни-Надувной-бассейн-Пух», «Дозированные ожидания», «Миддлмарч в середине апреля», «Я верну тебе деньги — клянусь». На обложке «Тома Сорри» был изображен аккуратн