[197] совсем не смешон, это безобразие.
Хомини приложил ко лбу ладонь козырьком, всматриваясь в зал:
— Блэкфейс? А что это такое?
Раздался смех, но Хомини даже не улыбнулся, и белый парень недоуменно уставился на него с такой дебильной миной, какой я не видал со времен великих комиков Степина Фетчита и Джорджа Буша, первого президентаклоуна.
И тут белый чувак любезно привлек внимание Хомини к некоторым фильмам, которые мы только что посмотрели. Эпизод «Черный, как Самбо» — про то, как Спэнки измазал лицо черными чернилами, чтобы написать за Хомини контрольную по правописанию, иначе его не возьмут в парк аттракционов. «Черный постреленок» — там Альфальфа измазывает себе лицо, чтобы попасть на прослушивание, где отбирают самого лучшего банджоиста для шумового оркестра. «Джига-бу!» — про то, как Фрогги убегает от привидения. Раздевшись до трусов, он натирает все тело сажей, чтобы напугать призрака, переворачивает на него столы и кричит страшным голосом «Бу-га! Бу!».
Хомини кивнул, заложил пальцы за подтяжки и покачался на пятках. Потом попыхтел воображаемой сигарой, гоняя ее из одного угла рта в другой.
— А-а, только мы не называли это «блэкфейс». Это была актерская игра.
Внимание зала снова переключилось на него. Они думали, что Хомини продолжает дурачиться, но он был убийственно серьезен. Для Хомини блэкфейс был не расизмом, а проявлением здравого смысла. Черная кожа выглядит лучше. Выглядит здоровее. Выглядит симпатичнее. Выглядит сильнее. Именно поэтому культуристы и участники соревнований по бальным латиноамериканским танцам накладывают темный грим. Почему берлинцы, нью-йоркеры, бизнесмены, нацисты, полицейские, аквалангисты, «пантеры», плохие парни и рабочие сцены в театре Кабуки предпочитают черный цвет? Потому что если имитация представляет собой высшую форму лести, то «белые менестрели» — это комплимент, невольное признание того, что раз и вправду не довелось родиться черным, то быть черным и есть настоящая свобода. Спросите Эла Джонсона[198] или множество азиатских комиков, зарабатывающих себе на жизнь, играя черных. Или у сестер из ΝΊΓ, которые уселись на место и оставили отдуваться единственную из них чернокожую девушку.
— Мистер Хомини, правда, что Фой Чешир купил права на самые расистские эпизоды «Пострелят»?
Вот черт дернул этого ниггера напомнить про Фоя Чешира!
Я посмотрел на свою черную соседку с блэкфейс, пытаясь отгадать, участвует ли она в этой игре и чувствует ли себя при этом свободной. Понимает ли она, что натуральный цвет ее кожи — чернее любого блэкфейс? Тут Хомини указал на меня и представил как своего «хозяина». Несколько голов сразу повернулись ко мне: им было интересно посмотреть на живого рабовладельца. Я испытал соблазн поправить Хомини, уточнить, что я просто его менеджер, никакой не хозяин, но тут вспомнил, что в Голливуде это одно и то же.
— Думаю, так оно и есть. Мой хозяин отберет их, и тогда весь мир увидит мои самые лучшие, самые унижающие и оскопляющие работы.
К счастью, погас свет, и начали показывать расистские мультфильмы.
Мне нравится Бетти Буп[199]. У нее хорошая фигура. Она свободолюбива, любит джаз и, по всей вероятности, опиум, потому что в галлюциногенном мультфильме «Betty Boop Ups and Downs» Луна продает депрессивную Землю с аукциона другим планетам. Сатурн, старый очкастый еврей с гнилыми зубами и характерным акцентом, побеждает, довольно потирает руки и злорадствует: «Моё, Моё, теперь вес мьир моё, майн готт» — и лишает земное ядро гравитации. Это 1932 год, символический еврей[200] Макса Флейшера доводит глобальный хаос до полного безумия. Не то чтобы Бетти было до этого дело. В мире, где летают кошки и коровы, а дождь идет снизу вверх, ее главная забота — чтобы ветер не вздымал юбку, из-под которой выглядывают облегающие трусики. И кто скажет, что мисс Буп — не своя в доску? Следующие шестьдесят минут мы наблюдали, как компания бухих коренных американцев в облезлых перьях не может поймать кролика Warner Brothers, не то что его приручить. Мышь-мексиканец пытается перехитрить кошку-«гринго», чтобы, прокравшись через границу, утащить сыр. Под мелодии «Swanee River» и «Jungle Nights in Harlem» Дюка Эллингтона прошла бесконечная череда мерзко озвученных персонажей Looney Tunes — афроамериканские кошки, вороны, лягушки, служанки, карточные игроки, собиратели хлопка и каннибалы.
Иногда выстрел из дробовика или взрыв динамита превращал номинально белого Поросенка Порки в менестреля цвета пороха. Полученный таким образом почетный статус ниггера позволял ему исполнять на фоне финальных титров веселые песенки вроде «Campdown Races». Подборку завершил мультфильм о моряке Попае и Багсе Банни, которые выигрывают Вторую мировую войну у кривозубых, очкастых, тарахтящих на птичьем языке японцев, разодетых как гейши и вооруженных огромными колотушками. Наконец, после того, как Супермен, вознагражденный медалью и восхищением публики, окончательно сокрушает японский флот, в зале зажегся свет. После двухчасового смеха в темноте над неприкрытым расизмом нахлынул стыд. Все видят твое лицо, и кажется, будто мама застукала тебя за мастурбацией.
За три ряда передо мной три друга — черный, белый и азиат — отправились к выходу, взяв со спинок кресел куртки. Они пытаются избавиться от ненависти. Черный парень, смущенный тем, что его высмеивали в фильме «Черномазка и Земь Гномов», все еще прикрывая лицо кепкой Супермена, шутливо накидывается на товарища-азиата: «Хватай Патрика! Он — враг!» Патрик загораживает лицо руками и протестующе восклицает: «Я не враг! Я китаец!» Но в ушах у него еще звенят слова Багса Банни: «Япошка — косоглазая мартышка». Их невозмутимый белый товарищ, вышедший из схватки невредимым, смеется и сует сигарету в зубы: «Кто смел, тот и съел». С ума сойти, как быстро «Пострелята» и мультфильмы Technicolor почти столетней давности всколыхнули волну расовой неприязни и стыда. Нельзя представить себе чего-то более расистского, чем предложенное «развлечение», именно поэтому я был уверен, что слухи о Фое, якобы завладевшем несколькими сериями «Пострелят», совершенно точно ложные. Что может быть более расистским, чем только что увиденное?
Я обнаружил Хомини в вестибюле кинотеатра: он раздавал автографы, по большей части на том, что никак не было связано с «Пострелятами». Ему протягивали афиши старых фильмов, «Сказки Дядюшки Римуса», фотографии с Джеки Робинсоном[201] — все равно что, главное, старше 1960 года. Иногда я забываю, какой Хомини смешной. Раньше мы всегда были начеку и ждали от белых подвоха. В нашем арсенале всегда имелись импровизированный сарказм или непритязательная банальность, чтобы обезоружить и смутить белого провокатора. Возможно, наше чувство юмора напоминало ему, что под личиной черномазого скрывается нечто человеческое, и это позволяло нам избегать побоев и получать часть положенного нам жалованья. Блин, да один день жизни черного в сороковых я бы приравнял к тремстам годам репетиций в театрах The Second City[202] или The Groundlings[203]. Достаточно пятнадцать минут посмотреть в субботу телик, чтобы понять: на свете осталось не так уж много черных комиков, а неприкрытый расизм уже не тот, что прежде.
Девушки из «Ню Йота Гамма» попросили сфотографироваться вместе с Хомини.
— Как непсы[204] к занавесочкам, — сказал Хомини, приняв серьезный вид, а потом снова улыбнулся.
Шутку поняла лишь одна девушка, действительно темнокожая, и еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Я подошел к ней. Она упредила все вопросы, которые я не успел задать.
— Я учусь на подготовительных курсах в медицинский. Почему? Потому что у этих белых сучек все на мази, вот почему. И теперь и у нас есть своя сеть, и это ни хуя не шутки. Если не можешь их победить, значит, нужно к ним присоединиться. Мама правильно говорит: кругом сплошной расизм.
— Он не может быть кругом, — возразил я.
Будущая доктор Топси задумалась, наматывая на палец выбившуюся кудряшку.
— А знаете единственное место, где нет расизма? — Девушка оглянулась, не слышат ли ее «сестры», и сказала шепотом: — Помните фото, где семья черного президента идет, взявшись за руки, по лужайке возле Белого Дома? Только в тот сраный момент съемки только в том месте никакого расизма не существовало.
Зато в фойе театра расизма было хоть отбавляй. Сутулый белый братишка, повернув козырек бейсболки на правое ухо, приобнял Хомини, чмокнул в щеку и принялся на пару с Хомини паясничать. Настоящие братец Тамбо и братец Боунс[205].
— Знаешь, все эти рэперы, — а ведь они считают себя «последними из настоящих ниггеров», — даже мизинца твоего не стоят, потому что ты, дружище, не только последний из «пострелят», ты последний настоящий ниггер. Я имею в виду ниггерррр.
— Благодарю тебя, белый человек.
— А знаешь, почему на земле не осталось настоящих ниггеров?
— Нет, сэр, не знаю.
— Потому что белые и есть новые ниггеры. Просто мы слишком самонадеянны, чтобы понять это.
— Новые ниггеры, говоришь?
— Да, все мы — ниггеры до гробовой доски. Мы ровня, лишенные гражданских прав, готовые сопротивляться этой гребаной системе.
— Только вам скосят срок вполовину.
Топси ждала нас на парковке кинотеатра, в том же костюме и с блэкфейсом, но в дизайнерских солнечных очках, и с азартом копалась в своем рюкзаке. Я попытался впихнуть Хомини в машину, пока он ее не заметил, но девица нас перехватила.
— Мистер Дженкинс, я хочу кое-что вам показать. — Топси вытащила из сумки толстенную папку на трех кольцах и раскрыла ее, положив на капот. — Я сделала копии регистрационных журналов по всем выпускам «Нашей банды» и «Пострелят», снятым на студии Хэла Роуча, а потом на MGM.