– Думаешь, тут работорговцы тебя не достанут? – спросил он однажды ночью, расхаживая взад-вперед по их домику, пока Джеспер лежал, укутавшись в одеяло, и притворялся, что спит, чтобы подслушать их разговор. – Если слухи о том, что здесь живет гриш, распространятся…
– Это слово, – сказала Адити, взмахнув изящной рукой, – не наше слово. Я не могу быть никем другим, только собой, и если мой дар может помочь людям, тогда мой долг – воспользоваться им.
– А как же наш сын? Ему ты ничего не должна? Твой главный долг – оставаться в безопасности, чтобы мы тебя не потеряли.
Тогда мать Джеспера взяла лицо Колма в руки – так нежно, так ласково, со всей любовью, светящейся в ее глазах.
– Какой бы матерью я была для нашего сына, если бы прятала свои таланты? Если бы позволила страху руководить моей жизнью? Ты знал, кто я, когда попросил меня выбрать тебя, Колм. Не думай, что теперь я стану обыкновенной.
И вот так просто раздражение его отца иссякло.
– Я знаю. Просто я не вынесу, если потеряю тебя.
Она рассмеялась и поцеловала его.
– Тогда держи меня рядом, – сказала мама и подмигнула. И на этом ссора заканчивалась. До следующего раза.
Как оказалось, отец Джеспера ошибался. Адити забрали не работорговцы.
Как-то ночью Джеспер проснулся, услышав чьи-то голоса, и когда он вылез из-под одеяла, то увидел, как его мать накидывает пальто поверх ночной рубашки, надевает шляпу и быстро обувается. Тогда ему было семь – довольно юный, но и достаточно взрослый, чтобы знать, что самые интересные разговоры происходили после того, как он ложился спать. У двери стоял земенец в пыльной одежде для верховой езды. Его отец говорил:
– Сейчас середина ночи! Неужели это не может подождать до утра?
– Ты бы так говорил, если бы это Джес мучился от боли? – спросила его мама.
– Адити…
Она поцеловала Колма в щеку и подхватила Джеспера на руки.
– Мой крольчонок уже проснулся?
– Нет, – ответил он.
– Значит, тебе снится сон, – она уложила его обратно и чмокнула в щеки и лоб. – Спи, мой крольчонок, а завтра я уже вернусь.
Но она не вернулась на следующий день, а когда следующим утром постучали в дверь, это оказалась не его мама, а все тот же пыльный земенец.
Колм схватил сына под мышку и за секунду выбежал из дома. Надвинул шляпу на голову, усадил Джеспера в седло перед собой, а затем помчался на коне галопом. Пыльный земенец ехал на еще более пыльной лошади, и они следовали за ним через мили возделанной земли к белому фермерскому дому на краю плантации юрды. Он был куда симпатичней их маленькой хижины – двухэтажный и со стеклом в оконных рамах.
Женщина, ожидающая на крыльце, была полнее его мамы, но почти такой же высокой, ее волосы были заплетены в толстые маленькие косички. Она пригласила их внутрь и сказала:
– Она наверху.
В последующие годы, когда Джеспер наконец-то осознал, что произошло в те ужасные дни, он мало что помнил: полированные деревянные половицы, которые казались чуть ли не шелковистыми под его ногами, глаза полной женщины, покрасневшие от слез, и девочку – она была на пару лет старше Джеспера, с косичками, как у ее мамы. Девочка выпила из колодца, который вырыли слишком близко к одной из шахт. Его должны были заколотить, но вместо этого кто-то просто решил забрать ведро. Лебедка и старая веревка остались на месте. Поэтому девочка и ее друзья использовали свои бачки для еды, чтобы набрать воду – холодную, как утро, и такую же чистую. Все трое заболели той же ночью. Двое умерли. Но мама Джеспера спасла девочку – дочку полной женщины.
Адити подошла к постели девочки, понюхала металический бачок и приложила руки к пылающей коже малышки. К полудню следующего дня лихорадка прошла, а белки девочки перестали быть желтоватого оттенка. К раннему вечеру она присела и сказала матери, что проголодалась. Адити улыбнулась ей и потеряла сознание.
– Она не была достаточно осторожна, когда выводила яд, – сказал пыльный мужчина. – И сама впитала слишком много. Я уже видел, как подобное случалось с зовами. «Зова» – благословенный. Это слово использовала мама Джеспера вместо «гриш». «Мы зовы, – говорила она Джесперу, когда заставляла цветок распуститься одним щелчком пальца. – Ты и я».
Теперь некого было звать на помощь, чтобы спасти ее. Джеспер не знал как. Будь она в сознании, будь она сильнее, то, возможно, смогла бы сама себя исцелить. Вместо этого она впала в глубокий сон, и ее дыхание становилось все более и более затрудненным.
Джеспер спал, прижавшись щекой к ладони матери, не сомневаясь, что в любую минуту она проснется и погладит его, и он услышит звук ее голоса, говорящего: «Что ты тут делаешь, крольчонок?» Вместо этого он проснулся под звуки рыданий своего отца.
Они отвезли ее обратно на ферму и похоронили под вишней, которая уже начала расцветать. Джесперу она показалась слишком красивой для такого печального дня, и даже сейчас, при виде этих бледно-розовых лепестков в витринах или вышитых на шелке, он всегда впадал в меланхолию. Они возвращали его к запаху свежевспаханной земли, ветру, шепчущему между полями, к дрожащему баритону его отца, поющего грустную песню на каэльском, слов которой Джеспер не понимал.
Когда Колм закончил и последние ноты растворились среди веток вишни, Джеспер спросил:
– Мама была ведьмой?
Колм опустил веснушчатую ладонь на плечо сыну и притянул его к себе.
– Она была нашей королевой, Джес, – ответил он. – Она была нашей королевой.
В ту ночь Джеспер приготовил для них ужин, – горелое печенье и водянистый суп, – но его папа съел все до последнего кусочка и читал ему каэльскую книгу о святых, пока свечки не догорели и боль в сердце Джеспера не притупилась достаточно, чтобы он мог уснуть. Так они и жили с тех пор вдвоем, приглядывая друг за другом, работая в поле, собирая и высушивая юрду летом и пытаясь сделать так, чтобы ферма начала приносить доход. И почему этого было недостаточно?
Но, даже когда в его голове промелькнула эта мысль, Джеспер знал, что этого никогда не могло быть достаточно. Он никогда не сможет вернуться к той жизни. Он не создан для нее. Может, если бы его мама была жива, она бы научила его направлять свою неугомонность в нужное русло. Может, она бы показала ему, как использовать свою силу, вместо того чтобы прятать ее. Может, он бы отправился в Равку, чтобы служить короне. Или, возможно, он все равно оказался бы здесь.
Парень вытер пыльцу юрды с пальцев и накрыл жестянку крышкой.
– Земенцы используют не только цветы, – сказал он. – Я помню, как мама вымачивала стебли юрды в козьем молоке. А затем давала их мне, когда я был в поле.
– Зачем? – поинтересовался Матиас.
– Чтобы нейтрализовать эффект от пыльцы юрды, которую я вдыхал весь день. Это вредно для детского организма, и никто не хотел, чтобы я становился еще более возбужденным, чем обычно.
– Стебли? – переспросил Кювей. – Большинство людей просто их выкидывают.
– В них есть бальзам. Земенцы выжимают его для мазей. Затем натирают детям десна и ноздри, чтобы снять ожоги от юрды. – Пальцы Джеспера забарабанили по жестянке, а в его голове начала зарождаться идея. Может ли само растение быть секретным ингредиентом для антидота? Он не химик; его мозг не работал так, как у Уайлена, и его не обучали фабрикаторскому делу. Но он был сыном своей матери. – Что, если существует версия бальзама, который нейтрализует действие юрды-парема? Применить его, правда, все равно не удастся…
В эту секунду разбились окна гробницы. Джеспер мгновенно достал свои револьверы, а Матиас толкнул Кювея на пол и приставил ружье к плечу. Они подкрались к стене, и Джеспер выглянул наружу через разбитое витражное стекло. В тени кладбища он увидел свет фонариков и движущиеся силуэты людей – многих людей.
– Если только призраки таинственным образом не ожили, – медленно произнес он, – похоже, у нас гости.
Часть четвертаяНеожиданный гость
17Инеж
По ночам казалось, что складской район сбрасывает с себя кожу и принимает новую форму. Трущобы на восточной границе наполнялись жизнью, в то время как улицы самого района становились безлюдными, не считая охраны на постах и городской стражи, патрулирующей территорию.
Инеж с Ниной пришвартовали лодку на широком центральном канале, который протекал через центр района, и пошли по тихой набережной, стараясь красться вдоль складов и не подходить слишком близко к уличным фонарям, выстроившимся у самой кромки воды. Девушки миновали баржи, наполненные лесоматериалами, и огромные ямы, заваленные углем. Время от времени им на встречу попадались люди, работающие в свете фонарей, таскающие бочонки рома или тюки с хлопком. Такой ценный груз нельзя было оставлять без присмотра. Когда они почти дошли до Сладкого Рифа, то увидели двух человек, разгружающих большой фургон, который был припаркован сбоку от канала и освещался лишь одной синей лампой.
– Трупосветы, – прошептала Инеж, и Нина передернулась. Костесветы, сделанные из перемолотых скелетов глубоководных рыб, светились зеленым сиянием. Но трупосветы горели с помощью иного топлива – синее предупреждение, позволявшее людям опознавать плоскодонки телосборщиков, чей груз состоял из трупов.
– Что телосборщики делают в складском районе?
– Людям не нравится видеть трупы на улицах или в каналах. По ночам этот район практически пуст, поэтому, как только солнце заходит, телосборщики собирают мертвых и привозят их сюда. Они работают методично, округ за округом. К утру их вместе с грузом уже и след простынет.
Груз позже сожгут на Барже Жнеца.
– Почему бы им просто не построить настоящее кладбище? – поинтересовалась Нина.
– Нет места. Я слышала, что когда-то давно планировалось снова открыть Черную Вуаль, но все разговоры об этом прекратились, когда началась первая волна «чумы придворной дамы». Люди слишком боятся заразы. Если семья может себе это позволить, они отправляют умерших на кладбище за границей Кеттердама. А если нет…