Устав от ее ежедневных приставаний, отец позволил ей начать обучаться на низкой высоте, босоногой, чтобы она привыкла ходить вперед и назад, сохраняя равновесие. Инеж было до смерти скучно, но она покорно повторяла упражнение каждый день, испытывая свою выносливость и пытаясь прочувствовать кожаную обувь, которая позволяла ей хвататься за более жесткую и менее дружелюбную веревку. Когда ее отец отвлекался, она делала стойку на руках, чтобы, обернувшись, он увидел, как его дочь покоряет канат вверх ногами. Он согласился поднять веревку на несколько сантиметров, разрешил ей походить по настоящему канату, и на каждом уровне Инеж осваивала один трюк за другим – кульбиты, сальто, хождение со стаканом воды на голове. Познакомилась с тонким гибким шестом, который позволял ей сохранять баланс на большой высоте.
Как-то раз ее дядя и двоюродные братья и сестры придумывали новый номер. Ханзи должен был толкнуть Ашу на тачке по канату. День выдался жарким, и они решили сделать перерыв на обед и поплавать в реке. Оставшись в одиночестве в тихом лагере, Инеж забралась на одну из платформ, которую они возвели, и встала спиной к солнцу, чтобы четко видеть веревку.
На такой высоте мир становился собственным отражением, его контуры стирались, тени вытягивались, знакомые по очертаниям, но в то же время не вызывающие доверия, и когда Инеж опустила ногу в тапочке на канат, то почувствовала внезапную неуверенность. Хотя ширина веревки была такой же, как всегда, и девочка неделями преодолевала ее без страха, на сей раз она казалась куда уже, словно в этом зеркальном мире канат подчинялся другим правилам. «Когда приходит страх, что-то должно произойти».
Инеж сделала глубокий вдох, согнулась пополам и сделала первый шаг в воздухе. Трава под ней превратилась в волнистое море. Она почувствовала, как изменяется ее центр тяжести, смещаясь влево, притяжение земли, готовность гравитации воссоединить ее с собственной тенью далеко внизу.
Ее мышцы сократились, колени подогнулись, момент прошел, и тогда во всем мире осталась лишь она и канат. Девочка прошла полпути, когда поняла, что за ней наблюдают. Она позволила своему полю зрения расшириться, но не теряла бдительности. Инеж никогда не забудет выражение лица своего папы, когда он вернулся с речки с дядей и кузенами, поднял голову вверх и пораженно открыл рот; как ее мама вышла из фургончика, прижав руку к сердцу. Они не издавали ни звука, боясь нарушить ее сосредоточенность – первые зрители ее выступления, онемевшие от ужаса, который был ей сродни лести.
Как только она спустилась вниз, ее мама провела целый час, поочередно то обнимая, то крича на нее. Отец был строг, но она заметила гордость в его взгляде и невольное восхищения в глазах кузенов и кузин.
Позже один из них подошел к ней и спросил: «Как у тебя получается быть такой бесстрашной?» Девочка пожала плечами и ответила: «Я просто хожу».
Но это была неправда. Это лучше, чем просто ходить. Когда другие шли по канату, то боролись с ним – с ветром, высотой, расстоянием. Когда Инеж была на канате, он становился ее миром. Она чувствовала его наклон и натяжение. Он был планетой, а она – спутником. В этом присутствовала простота, которой она никогда не ощущала на трапеции, где все контролировали импульсы. Ей нравилась тишина, присущая канату, и это то, что не мог понять никто другой.
Инеж упала лишь раз, и все еще винила в этом сетку. Ее натянули, потому что Ханзи добавил к своему выступлению одноколесный велосипед. Это было одно мгновение – вот Инеж идет и вдруг падает. У нее едва хватило времени осознать это, прежде чем она попала в сетку и отскочила от нее прямо на землю. Инеж ощутила легкое недоумение, обнаружив, насколько твердой была почва, что та не смягчилась и не прогнулась ради нее. Девочка сломала два ребра и заработала шишку на голове размером с большое гусиное яйцо.
«Хорошо, что она такая большая, – пробормотал отец, изучая травму. – Это значит, что кровь не скапливается в мозгу».
Как только с Инеж сняли повязки, она вернулась на канат. С сеткой больше не работала. Знала, что та делает ее беспечной. Но, глядя вниз сейчас, она призналась себе, что не отказалась бы от небольшой страховки. Далеко внизу лунный свет мерцал на бугристой мостовой, из-за чего камни напоминали черные семена какого-нибудь экзотического фрукта. Но сетка, спрятанная за сторожкой, была бесполезна, поскольку ее могла держать только Нина, и что бы там Каз ни планировал изначально, новый план не строился вокруг того, что кто-то будет держать сеть на виду у стражников. Поэтому Инеж пойдет так же, как всегда, когда ее некому ловить, парящая в воздухе на невидимых крыльях.
Инеж вытащила балансир из петли на жилетке и, щелкнув по нему, раздвинула его в полную длину. Затем оценила его вес в своих руках, пошевелила пальцами в кожаных тапочках, украденных из «Цирка Зиркоа» по ее просьбе. Их гладкой подошве не хватало крепкого тактильного сцепления ее любимых резиновых тапочек, но зато так ей было легче скользить по веревке.
Наконец Нина подала сигнал, сверкнула яркая вспышка зеленого цвета.
Инеж ступила на канат. В ту же секунду ветер обрушился на нее, и девушка шумно выдохнула, чувствуя его непрекращающиеся порывы, она использовала гибкий шест, чтобы понизить центр тяжести.
Она согнула колени и слегка подпрыгнула. К счастью, канат почти не прогибался. Инеж пошла дальше, чувствуя под ногами твердую опору. С каждым шагом веревка еле заметно проседала, желая выскользнуть из-под цепких пальчиков ее ног.
Воздух приятно грел кожу. Пахло сахаром и мелассой. Инеж сбросила капюшон и почувствовала, как волосы выбиваются из ее косы и щекочут лицо. Сосредоточилась на канате, ощущая знакомое с детства родство с ним, словно веревка цеплялась за нее так же отчаянно, как она за нее, приветствуя в этом зеркальном мире, секретном месте, в котором жила лишь она одна. В мгновение ока Инеж добралась до крыши второй силосной башни.
Шагнув на нее, она сложила шест и вернула его на место. Затем сделала глоток воды из фляги, лежавшей в кармане, и позволила себе пару секунд поразмять мышцы. Затем открыла люк и сбросила туда долгоносика. Вновь послышалось шипение, и в нос ударил запах жженого сахара. На сей раз он был сильнее, слаще – как густое облако парфюма.
Внезапно девушка снова оказалась в «Зверинце», мясистая рука требовательно хватала ее за запястье. Инеж хорошо наловчилась предвидеть, когда ее может охватить воспоминание, и готовилась к нему, но на этот все случилось неожиданно. Оно обрушилось на нее с большим напором, нежели ветер на канате, и отправило ее разум в грезы. Хоть от мужчины пахло ванилью, под этим ароматом Инеж учуяла сильный запах чеснока. Она почувствовала, как шелка скользят вокруг ее плоти, будто кровать сама стала живым существом.
Инеж не помнила их всех. По мере того как ночи в «Зверинце» сливались одна с другой, она училась погружаться в забытье, да так глубоко, что почти не ощущала, что делалось с ее брошенным телом. Со временем она узнала, что мужчины, приходившие в дом, никогда не присматривались, никогда не задавали слишком много вопросов. Они хотели иллюзию и были готовы игнорировать все, лишь бы сохранить ее. Слезы, разумеется, были под строжайшим запретом. Инеж расплакалась в свою первую ночь. Танте Хелен избила ее плетью, тростью, а затем душила, пока девушка не потеряла сознание. В следующий раз страх Инеж был больше, чем ее горе.
Она научилась улыбаться, чувственно шептать, выгибать спину и издавать звуки, которых требовали клиенты Танты Хелен. Девушка все равно рыдала, но не проливая ни единой слезы. Они наполнили пустоту внутри нее, колодец грусти, в котором она камнем тонула каждую ночь. «Зверинец» – один из самых дорогих домов удовольствий в Бочке, но его посетители не были добрее, чем те, кто ходил в дешевые дома или развлекался с девушками в переулке. В каком-то смысле, как поняла Инеж, они были даже хуже. «Когда мужчина тратит столько денег, – сказала каэлка Каера, – то думает, что заслужил право делать все, что ему заблагорассудится».
Клиенты были молодыми и старыми, красивыми и уродами. Один заплакал и ударил Инеж, когда не смог довести себя до нужной степени возбужденности. Другой хотел, чтобы она сделала вид, будто это их первая брачная ночь, и сказала, что любит его. Еще один с острыми, как у котенка, зубами, кусал ее за грудь, пока та не начала кровоточить. Танте Хелен внесла сумму за испачканную кровью простыню и рабочие дни, которые Инеж пропустила, в ее контракт. Но тот не был худшим. Худшим был равкианец, который выбрал ее в гостиной, мужчина, от которого пахло ванилью. Только когда они пришли к ней в спальню и окунулись в фиолетовые шелка и аромат ладана, он сказал:
– Знаешь, а я ведь уже видел тебя прежде.
Инеж рассмеялась, думая, что это часть игры, в которую он хотел сыграть, и налила ему вина из золотого графина.
– Это вряд ли.
– Это случилось много лет назад, на одном из карнавалов за Карьевой.
Вино выплеснулось за краешек бокала.
– Должно быть, ты меня с кем-то спутал.
– Нет, – яростно возразил он, как маленький мальчишка. – Это точно была ты. Я видел выступление твоей семьи. Тогда я служил в армии и был в увольннении. Тебе не могло быть больше десяти, крошечная девчушка, бесстрашно идущая по канату. На тебе был головной убор с розами. В какой-то момент ты покачнулась. Потеряла равновесие, и лепестки с твоей короны сыпались и сыпались вниз. – Он пошевелил пальцами в воздухе, имитируя снегопад. – Толпа ахнула… и я тоже. Я вернулся на вторую ночь, и это произошло снова, и, несмотря на то, что я знал, что это все часть представления, мое сердце все равно сжалось, пока ты делала вид, что восстанавливаешь баланс.
Инеж попыталась скрыть дрожь в руках. Головной убор с розами был идеей ее матери. «Ты проделываешь каждый трюк с такой легкостью, межа, раскачиваясь, как белка на ветке. Они должны верить, что ты в опасности, даже если это не так».
Это была худшая ночь в «Зверинце», потому что, когда мужчина, пахнущий ванилью, начал целовать ее шею и снимать с нее шелка, ей не удалось покинуть свое тело. Каким-то образом его воспоминание связало ее прошлое и настоящее вместе, пригвоздило ее к месту под ним. Она плакала, но ему, похоже, было все равно.