В морге было пусто, его тяжелые железные двери крепко заперты. Каз взломал замок и оглянулся через плечо на шевелящиеся тени в заросшем бурьяном саду. Он не видел Инеж, но знал, что она там. Девушка останется приглядывать за входом, пока они займутся своими мрачными делами.
Внутри было зябко, помещение освещалось лишь синим фонарем трупосвета. За комнатой обработки находился длинный ледяной каменный зал, усеянный достаточно крупными ящиками, чтобы уместить в них тела. От этого места разило смертью.
Каз подумал о пульсе, бьющемся под челюстью Инеж, о тепле ее кожи под его губами. Затем отмахнулся от этой мысли. Не хотел, чтобы это воспоминание ассоциировалось у него с помещением, полным гнили.
Бреккеру так и не удалось избавиться от ужаса той ночи в кеттердамской гавани, от воспоминаний о трупе брата, за который он цепко хватался, пока заставлял себя плыть быстрее, сделать еще один вдох, держаться на плаву, выжить. Он нашел путь на берег, посвятил себя мести за себя и Джорди. Но кошмары отказывались уходить. Каз был уверен, что со временем они пройдут и станет легче. Он перестанет думать дважды, прежде чем пожать кому-то руку или зайти в тесное помещение. Вместо этого обстоятельства ухудшились до такой степени, что он едва мог задеть кого-то на улице, чтобы в очередной раз не окунуться в воспоминание о гавани. Он был на Барже Жнеца, и его окружала смерть. Парень боролся с течением и цеплялся за скользкую, раздутую плоть Джорди, боясь утонуть.
Ситуация усугублялась. Как-то раз Горка слишком напился, чтобы работать в «Синем раю», и Казу с Чайником пришлось нести его домой. Они тащили его через шесть кварталов, и все это время его вес постоянно перемещался – то Горка заваливался на Каза, прижимаясь своей тошнотворной, вонючей плотью, то перекидывался на Чайника, ненадолго освобождая Бреккера, хоть тот до сих пор чувствовал прикосновение волосатой руки к своей шее.
Позже Чайник обнаружил Каза, дрожащего и покрытого потом, когда тот обнимал унитаз. Он свалил все на пищевое отравление, стуча зубами и толкая ногой дверь, чтобы не пустить Чайника. Он не выдержал бы еще одного прикосновения или окончательно потерял бы рассудок.
На следующий день он купил свои первые перчатки – дешевые черные тряпки, которые красили кожу всякий раз, когда намокали. В Бочке слабость могла привести к гибели. Люди чуяли ее, как кровь, и если Каз намеревался опустить Пекку Роллинса на колени, то не мог позволить себе еще одну ночь проторчать в туалете, трясясь на полу.
Каз никогда не отвечал на вопросы о перчатках и игнорировал подколки. Просто носил их изо дня в день, снимая лишь тогда, когда оставался один. Парень убеждал себя, что это временное явление. Но перчатки не остановили его, не помешали научиться каждому карточному фокусу. Он тасовал и управлял колодой даже проворней, чем с голыми руками. Перчатки, как дамба, сдерживали воду, не давая ему утонуть, если воспоминания о той ночи грозили утащить его на дно. Когда он надевал их, то чувствовал себя вооруженным, и они были лучше любого ножа или пистолета. До встречи с Имоджен.
Ему было четырнадцать, и на то момент он еще не успел стать лейтенантом Пера Хаскеля, но зарабатывал себе репутацию с каждой дракой и аферой. Имоджен была на год старше него, новенькой в Бочке. Она работала со своей командой в Зирфорте – проворачивала небольшие махинации, которые, по ее словам, ей быстро наскучили. С тех пор как девушка приехала в Кеттердам, она околачивалась в Обручах, нанимаясь на мелкую работу и пытаясь выбить себе местечко в одной из банд Бочки. Когда Каз встретил ее, Имоджен как раз разбивала бутылку об голову парня из Портовых Лезвий, позволившему себе распустить руки. Затем она снова появилась на боксерских поединках, где по поручению Пера Хаскеля Каз принимал ставки. У нее были веснушки, щель между передними зубами, и она умела постоять за себя в драке.
Однажды ночью они были у ринга и считали свой улов за день, Имоджен коснулась рукава его пальто, и, когда парень поднял взгляд, она медленно улыбнулась, не размыкая губ, чтобы он не увидел щель между зубами.
Позже, лежа на бугристом матраце в комнатушке, которую он делил с другими в Клепке, Каз смотрел на протекающий потолок и думал о том, как Имоджен улыбнулась ему, как ее брюки низко сидели на талии. Девушка всегда двигалась бочком, словно ко всему подходила со стороны. Ему это нравилось. Она ему нравилась.
В Бочке тела не считались чем-то сокровенным или загадочным. Места было мало, так что люди пользовались любой подвернувшейся возможностью получить удовольствие. Другие парни из Отбросов постоянно хвастались своими пассиями. Каз ничего не говорил. К счастью, он почти любую тему оставлял без комментариев, поэтому его постоянство сработала на руку. Но он знал, что должен сказать, чего должен хотеть. Временами ему действительно этого хотелось, вспышками, короткими периодами – когда девушка переходила улицу в кобальтовом платье, соскользнувшем с плеча, когда танцовщица двигалась как язычок пламени в представлении в Восточном Обруче, когда Имоджен смеялась, словно он рассказал самую забавную шутку в мире, хотя он почти ничего не говорил.
Парень согнул пальцы в перчатках, прислушиваясь к храпу соседей по комнате. «Я смогу пересилить это», – убеждал он себя. Он сильнее своей болезни, сильнее напора воды. Когда ему нужно было изучить технику работы в игорном доме, он это сделал. Когда он решил обучиться финансам, то и с этим быстро справился. Каз подумал о медленной улыбке, расплывающейся на губах Имоджен, и принял решение. Он одолеет эту слабость, как одолевал все на своем пути.
Начал с малого – жестов, которые никто не заметит. Раздавал карты в «Ежевике на троих» без перчаток. Проспал всю ночь, спрятав их под подушку. Затем Пер Хаскель отправил его с Чайником слегка проучить бестолкового вышибалу по имени Бени, который задолжал ему денег. Парни загнали его в переулок и, когда Чайник попросил Каза подержать Бени руки, он снял перчатки – обычная проверка, ничего сложного.
Как только он коснулся запястий вышибалы, его охватил прилив отвращения. Но он был готов и выдержал его, несмотря на холодный пот, выступивший на коже, когда он завел локти Бени за спину. Каз прижал его к себе, пока Чайник объяснял тому условия займа у Пера Хаскеля, подчеркивая каждое предложение ударом по лицу или животу.
«Я в порядке, – сказал себе Каз. – Отлично справляюсь». Затем вода начала подниматься.
На сей раз волна была такой же высокой, как шпили Церкви Бартера; она нахлынула и потянула его вниз – тяжесть, от которой он не мог избавиться. В его руках был Джорди, к нему прижималось гниющее, белое, как мел, тело брата. Каз оттолкнул его, пытаясь сделать вдох.
В следующую секунду он уже опирался на кирпичную стену. Чайник кричал на него, а Бени сбежал. Небо посерело над головой, вонь переулка заполнила ноздри – пепел, мусор, гниющие овощи, мощный запах старой мочи.
– Какого черта, что это было, Бреккер?! – кричал Чайник. Его лицо исказилось от ярости, нос забавно посвистывал. – Ты просто отпустил его! А если бы у него был при себе нож?
Каз лишь смутно осознавал, что тот говорит. Бени едва его коснулся, но каким-то образом без перчаток ему становилось гораздо хуже. Прикосновение кожи, податливость чужого человеческого тела, находящегося так близко к нему.
– Ты вообще слушаешь меня, жалкий, тощий маленький скив?! – Чайник схватил его за рубашку, задев костяшками шею Каза, и по нему пронеслась очередная волна тошноты. Напарник тряс его, пока у парня не клацнули зубы.
Поскольку Бени избить не удалось, Чайник сорвал всю злость на Казе и бросил его, окровавленного, в подворотне. Нельзя давать слабину или отвлекаться на работе, особенно когда на тебя рассчитывает напарник. Каз сжал кулаки в рукавах, но ни разу не нанес ответный удар.
У него ушел почти час, чтобы выползти из того переулка, и недели, чтобы восстановить свою репутацию. Любая промашка в Бочке могла привести к беде. Он нашел Бени и заставил того пожалеть, что его избил не Чайник. Надел печатки и больше не снимал. Ожесточился и боролся с удвоенной силой. Он перестал пытаться выглядеть нормальным, позволил людям увидеть блеск безумия внутри себя и гадать насчет остального. Если кто-то подходил слишком близко, то получал удар. Если кто-то осмеливался прикоснуться к нему, то он ломал им запястья или челюсть. «Грязные Руки» – так прозвали его. Бешеный пес Хаскеля. Ярость в нем продолжала бушевать, и вскоре он начал презирать людей, которые жаловались, умоляли, ныли о своих страданиях. «Давай покажу, как выглядит боль», – отвечал он, а затем рисовал картину кулаками.
На ринге, когда Имоджен вновь опустила ладонь на его рукав, Каз долго смотрел на нее, пока эта улыбка медленно не сползла с лица девушки. Она убрала руку. Отвернулась. Каз вернулся к подсчету денег.
Теперь он постучал тростью по полу морга.
– Давай побыстрее покончим с этим, – сказал Бреккер Нине, слыша громкое эхо своего голоса, отражающееся от камня. Ему хотелось как можно скорее убраться из этого места.
Они начали с противоположных сторон, изучая даты на ящиках и разыскивая трупы, которые будут в подходящем состоянии разложения. Одна только мысль об этом усилила напряжение в его груди. Казалось, что в горле зарождался крик. Но ведь это его разум состряпал план, который привел его в это место.
– Нашла! – воскликнула Нина.
Каз пересек зал и подошел к ней. Они замерли перед ящиком, и никто не спешил его открывать. Каз знал, что они оба видели множество трупов. Нельзя жить на улицах Бочки или служить во Второй армии, ни разу не повстречав смерть. Но это другое. Это – гниль и разложение.
Наконец Каз подцепил набалдашником трости ручку ящика и потянул. Тот оказался тяжелее, чем ожидалось, но все равно плавно открылся. Парень отошел на шаг.
– Ты уверен, что это хорошая идея? – спросила Нина.
– Я с радостью выслушаю идеи получше.
Девушка шумно выдохнула и сняла с трупа покрывало. Казу это напомнило змеиную линьку.