аза WHEN IT PAINS IT ROARS[32]» («Когда ему больно, он ревет»). Каждая группа отправилась своим путем: фургон Jawbreaker, пыхтя, возвращался на Западное побережье, а три автобуса Nirvana продолжили путь в Огайо. В течение следующих нескольких вечеров тура на разогреве выступали Boredoms и Meat Puppets, но дух Jawbreaker все еще присутствовал там, поскольку Кобейн с гордостью выходил на сцену в их футболке.
У участников Jawbreaker все еще кружились головы, когда они возвращались домой после своего первого и очень продуктивного тура по стадионам. По их мнению, это было весело, ошеломляюще, и это был взгляд в тот мир, за которым они с удовольствием наблюдали издалека, но где никогда не почувствовали бы себя комфортно сами. На той неделе Шварценбах записал в своем гастрольном дневнике, что он чувствовал себя «назойливым призраком, которому на самом деле нечего было делать в этом бизнесе». Эти шесть дней только укрепили его антикорпоративную позицию в отношении рока. Вот его слова: «С прошлого года (когда крупные лейблы начали проявлять к нам интерес – о, эти глупые магнаты!) моей официальной позицией было никогда не подписывать контракт с крупным лейблом. Сегодня я тверд в этом убеждении как никогда».
Трио вернулось в Сан-Франциско и обнаружило, что их опередили слухи. Группа ожидала, что их будут поносить по всему городу за то, что они примазались к любимцам MTV, но они были удивлены тем, насколько охотно люди поверили в дичайшие выдумки. Согласно одной из самых нелепых сплетен они якобы получали 500 долларов на питание в день, хотя на самом деле им платили по 500 долларов за участие в каждом концерте и бесплатно кормили.
«Я помню, как кто-то высказал мне предположения типа: "Ну, и сколько же ты заработал в прошлом году, 50 000 долларов?" А я такой: "Черт возьми, ты что, шутишь?" – говорит Пфалер. – В то время, когда он мне это сказал, у меня не было денег в банке, я жил в квартире за 650 долларов. Мне кажется, люди действительно думали, что, поскольку мы были любимой культовой группой, мы продавали сотни тысяч пластинок. Любая группа на Fat Wreck Chords продавала в десять раз больше пластинок, чем мы».
Нарастала упреждающая реакция, вызванная опасениями фанатов, что Jawbreaker почувствовали вкус рок-славы и жаждут большего. Граница была обозначена, и группа получила представление о том, что произойдет, если они пересекут ее. «Думаю, это началось – я знаю, что это началось – когда мы отправились в тур с Nirvana, – говорит Шварценбах. – Люди просто предполагали, что раз мы это сделали, то окажемся на Geffen или что-то в этом роде».
По мере того, как интерес крупных лейблов к Ист-Бэй усиливался, чистота панка приобретала насильственные формы. Это стало ясно однажды вечером на Гилман-стрит, когда один из самых узнаваемых лидеров панк-рока съежился на полу, а полдюжины панков стояли над ним, пиная и ударяя его по голове и грудной клетке. После явной словесной перепалки лидер Dead Kennedys Джелло Биафра, вероятно, подвергся нападению посетителя по прозвищу Кретин и нескольких его друзей. «Кретин бил [Биафру] по голове, в то время как остальные удерживали его, а люди кричали "богатая рок-звезда" и "продажный"», – написал основатель Maximum Rocknroll Тим Йоханнан об этом инциденте в июльском номере за 1994 год. Биафра утверждал, что у него был перелом кости и разрыв связок на ноге, а также больничный счет, состоявший из пятизначных цифр.
«Я никогда не был на Гилман-стрит, и как только я услышал о том, что там избили Джелло Биафру, я решил, что не пойду туда, – говорит Марк Кейтс. – Это было нелепо. Одна из самых лицемерных вещей, когда-либо случавшихся в панк-роке».
Кейтс с 1987 года занимался A&R в DGC, дочерней компании Geffen Records, работая с такими группами, как Teenage Fanclub и White Zombie. Он также совершил немыслимое, втянув ярых инди-арт-рокеров Sonic Youth в систему крупных лейблов для выпуска их альбома 1990 года Goo. После подписания контракта с DGC басистка Ким Гордон сказала ему: «Следующие, с кем тебе надо подписать контракт – это Nirvana». Чуть больше года спустя группу Nirvana тоже уговорили присоединиться к ним.
Кейтс познакомился с Jawbreaker на их первом выступлении на разогреве у Nirvana, которое, по мнению Шварценбаха, стало одним из лучших в туре. Кейтсу понравилось то, что он увидел на сцене, и он еще больше оценил их за кулисами. «Вообще-то, они меньше всего хотели говорить о музыке», – вспоминает он. Это качество он счел занятным.
Участникам Jawbreaker Кейтс тоже показался удивительно близким, несмотря на костюм, и их впечатлило его панк-рок-реноме. «Марк был старым диджеем из Бостона, дружившим с Mission of Burma, и у него был отличный вкус», – говорит Пфалер.
Постоянно охотящийся за потенциальными новыми клиентами, Кейтс задавался вопросом, насколько они могут быть заинтересованы во встрече с Geffen, но как только он узнал, что Jawbreaker имеют репутацию одной из тех групп, которые решительно настроены против крупных лейблов, он понял, что поднимать эту тему было бы бестактным с стороны A&R. «Если вы слышали такое о группе, то гоняться за ними – совсем не здорово, не уважительно, – говорит он. – Зная эту кухню на расстоянии, можно было выставить себя дураком, гоняясь за группой, не заинтересованной в подписании контракта».
Однако Кейтс продолжал следить за Jawbreaker в надежде, что их позиция со временем смягчится. «Я оставался на связи, – говорит он, – ведь если бы когда-нибудь настал день, когда Jawbreaker вдруг захотели бы заключить сделку, я оказался бы в выигрышном положении».
Когда в первый день февраля 1994 года Green Day выпустили свой дебютный альбом Dookie на крупном лейбле, обложка альбома, на которой была изображена бомба, сброшенная на город, стала хорошей метафорой его воздействия на Область залива. Трио из Беркли доказало, что на Западном побережье существует национальный рынок панк-рока, а внимание музыкальной индустрии к Сан-Франциско стало пристальнее, чем когда-либо.
«Я очень хорошо помню, когда "Longview" стал синглом, потому что я жил тогда с Биллом Шнайдером, который в итоге стал тур-менеджером Green Day и играет с Билли в Pinhead Gunpowder, – говорит Шварценбах. – Однажды он пришел домой и сказал: "Эту песню все время крутят по радио". А потом по телевизору показали видеоклип. Мы подумали, что он очень крутой, но не знали, что он раскрутится и наберет такую популярность». Когда Jawbreaker отправились в тур Come Get Some, от этого сингла было никуда не деться. Он смеется: «Нас преследовал успех Green Day».
«После успеха Green Day ситуация стала еще более напряженной, – говорит Пфалер. – Лейблы обрушились на Область залива в поисках чего-нибудь еще, что стало бы здесь по-настоящему модным, потому что у них нет воображения. Где бы ни появлялось что-то хитовое, они десантируются в этот город, как это было в Сиэтле. Они бросают пробный шар и смотрят, что получится. На концерты стало приходить все больше представителей A&R. Было много приглашений посетить офисы лейблов, сходить пообедать. На концертах нам раздавали множество модных визиток».
Именно в этом благодатном климате, через неделю после выхода Dookie, Jawbreaker выпустили свой третий альбом, 24 Hour Revenge Therapy, самую доступную коллекцию песен на сегодняшний день. Альбом был записан всего за три дня в домашней студии продюсера Стива Альбини в Чикаго за 1032 доллара. Помимо своей работы в качестве уважаемого звукорежиссера, Альбини играл в нескольких провокационных и влиятельных группах, которые нравились участникам Jawbreaker, таких как Big Black, Rapeman и Shellac. Несмотря на то, что он был ярым защитником инди-сцены, он помог Nirvana записать альбом In Utero. Он оправдал это решение тем, что отказался от авторских отчислений и вместо этого согласился на фиксированную ставку в 100 000 долларов.
Выпущенный совместно инди-студиями Tupelo Recording Company и Communion Records, 24 Hour показал, что двадцатишестилетний Шварценбах поднаторел в качестве автора песен. Как было сказано в статье из Rock Candy, тексты песен были сосредоточены вокруг «недавних трудностей фронтмена – операции на горле и расставаний с тремя разными девушками». Но, в отличие от своих юных единомышленников-поп-панков, которые довольствовались рифмой «придешь – пердеж[33]», Шварценбах в свои истории о мучениях вплетал остроумие, метафоры и самоанализ. Его острый повествовательный стиль сочинения песен имел много общего с такими великими американскими писателями, как Керуак, Сэлинджер и Гинзберг, чьи произведения он изучал, работая в библиотеке. Будучи автором, заключенным в теле панк-певца, он однажды описал свои творения как песни, повествующие об отчаянии, пустых бутылках и пепельницах.
Его исповедальный стиль сочинения песен иногда был приторным, но эта эмоциональная уязвимость помогла создать культ группы среди тех, кто выворачивал сердце наизнанку и романтизировал одинокие ночи и страдание от любви, о которых он пел в своих песнях, таких как «Ache»: «I believe in desperate acts / The kind that make you look stupid»[34]).
«Для людей мы – очень личная группа, – отмечает Шварценбах. – Так было всегда. Те, кто отождествляет себя с ней, считают ее своей, священной и в некотором роде правдивой».
Хотя 24 Hour позиционировал Шварценбаха как признанного панк-поэта, была одна песня, простота которой выделялась, не вписываясь в остальной альбом по звуку. Двухминутная «Boxcar» с ее игриво-качающейся мелодией была ближе всего к традиционной панк-песне в репертуаре Jawbreaker, поскольку включала в себя три ее основных элемента: трехаккордовый куплет мог выучить любой начинающий гитарист менее чем за минуту; он основывался на удобном для пения счете «Раз, два, три, четыре» – приеме, на котором Ramones построили всю карьеру; и, наконец, Блейк использовал классический панковский прием сочинения песен, упоминая этот жанр прямо в первой строчке: «You’re not punk, and I’m telling everyone»