Уэй был одет в самодельную футболку с надписью THANK YOU FOR THE VENOM[174] – фраза, которую он придумал сам и которая со временем стала названием одной из песен группы. «У нас была такая шутка, что ты не можешь носить футболку своей группы, если ты не Iron Maiden, – говорит Сааведра. – А эти ребята сразу же надели собственные футболки. Они были так уверены, что будут похожи на Iron Maiden».
«Джерард в особенности излучал уверенность в том, что он – тот, черт возьми, кем он хотел быть, и все по фигу, – говорит Айеро, – и это странно, потому что за кулисами он был очень застенчивым и замкнутым. Но когда он вышел, что-то разомкнулось». С тех пор Айеро старался ходить на My Chem всякий раз, когда они играли, и считал себя их главным фанатом. Он стал частью небольшого коллектива, состоящего из их семей, друзей и подружек, которые поддерживали группу и неизменно приходили на каждое выступление в залах Легиона, Ветеранов зарубежных войн и маленьких клубах по всей территории трех штатов[175].
«Они раздавали демо, и на диске был указан адрес электронной почты Майки, – вспоминает Айеро. – В этих песнях было что-то особенное. Я крутил их снова и снова и спрашивал себя: "Почему они такие классные? Ребята появились из ниоткуда, чтобы соединить эти три песни вместе, и они просто невероятны". Это не было похоже ни на что другое, существовавшее в то время. В звучании было что-то чужеродное. В нем чувствовалось влияние классической музыки, которое оказал Рэй. Его аккордовые комбинации были потрясающими. И, конечно, пение Джерарда просто выделяло их из всех остальных».
Проведя одиннадцать местных концертов, My Chemical Romance решили, что в их звучании чего-то не хватает. Торо был опытным гитаристом, но все же был предел тому, чего он мог добиться в одиночку. Ребята считали, что добавление второго гитариста могло бы помочь группе улучшить звук. К тому же, еще один не слишком застенчивый на сцене участник придал бы больше энергии их живым выступлениям. По предложению Рикли они остановились на Айеро. Это было идеальное время, чтобы переманить его, так как Pencey Prep постепенно сворачивали деятельность, запланировав свое последнее выступление в этом году в CBGB. Айеро уже знал песни My Chem, а на сцене вел себя хаотично и непредсказуемо, черпая вдохновение у своей любимой панк-группы Black Flag.
Поначалу Айеро чувствовал себя неуютно из-за идеи присоединиться к новому проекту, где не было его приятелей из Pencey Prep, с которыми он играл музыку, еще учась в школе. Но привлекательность My Chemical Romance была слишком очевидной, чтобы от нее отказаться. «В каком-то смысле мы все понимали, что My Chem сделает что-то важное, – говорит Айеро. – Но я чувствовал себя странно, покидая своих друзей; мне было неловко из-за этого. В то же время My Chem были моей самой любимой группой в мире. Представь, ты – ребенок, и твоя любимая группа приглашает тебя стать ее участником. Здесь даже думать нечего».
«Они играли вчетвером, а потом появился Фрэнки, – говорит Левитинн. – Он был чертовой звездой, и я была рада, что он вошел в группу, потому что все взгляды были прикованы к Джерарду, но кто-то когда-то должен был дать ему отдохнуть. Не Майки, потому что он до смерти боялся выходить на сцену. Их барабанщик, Оттер, был хорош, но лидером он не был. Рэй был великолепен технически, но не управлял публикой так, как мог Фрэнки».
Айеро не только помог усилить ритм-секцию группы; его эпизодический визгливый бэк-вокал привнес в My Chemical Romance безумный хардкорный элемент, заимствованный из звуков скримо, которые часто слышались в подвалах Нью-Брансуика. Он стал самым непредсказуемым и безбашенным участником группы, постоянно прыгая с басового барабана или извиваясь на полу.
Как только к ним присоединился Айеро, новоиспеченный квинтет поехал в Nada Studios для записи своего дебютного альбома. На свою первую официальную студию группа отправилась, как дети на Рождество. Nada представляла собой небольшую постройку в подвале дома, принадлежавшего матери инженера Джона Наклерио. Потолки были низкими, комнаты – тесными, а в кабину звукозаписи можно было попасть через постирочную. Но вид настоящих микшерных пультов и звуконепроницаемых стен дал группе почувствовать себя профессиональными рок-звездами.
«Это была домашняя студия, но для них она была как Electric Lady[176]. Рэй был особенно похож на маленького ребенка. Он был в таком восторге, – вспоминает Сааведра. – Несколько раз у него дрожали ноги, и это усиливалось во время записи. Мы такие: "Чувак, ты должен стоять спокойно!" А он: "Ладно, извините! Я просто очень волнуюсь!"»
Бюджета хватало только на две недели записи, и группа в спешке приступила к работе над своим дебютным альбомом I Brought You My Bullets, You Brought Me Your Love. Разнообразие музыкальных вкусов участников группы привело к созданию одиннадцати песен, которые были разрозненными и шероховатыми, но в этом было их очарование. Композиция «Early Sunsets Over Monroeville» стала пятиминутной данью уважения эмо девяностых в стиле Promise Ring. «This Is the Best Day Ever» с ее стремительным панк-битом была похожа на группу Lifetime – уважаемых ветеранов из Джерси. Самый отличающийся по структуре трек, «Honey, This Mirror Isn’t Big Enough for the Two of Us», резко переключался между стилями, как автомобиль со сломанной коробкой передач. Чистые риффы в стиле метал растворялись в мелодичных куплетах, беспорядочно приправленных резкими криками, обрушивая на слушателя всю палитру стилей.
Любительская энергия группы породила множество удачных композиций, но когда подъехала Левитинн, она столкнулась со своим первым управленческим кризисом: у группы были серьезные проблемы с получением приличных вокальных партий от своего певца. «Алекс говорит: "Мы не можем уговорить Джерарда записаться. У него что-то не в порядке с ушами, и он неважно себя чувствует. Мы должны использовать каждый день записи, потому что у нас не так много денег", – вспоминает она. – Я волнуюсь, потому что у меня нет денег. Я не могу оплачивать дополнительное студийное время».
«У него ужасно болело ухо и голова, – говорит Сааведра. – Мы не могли понять, что с ним происходит. Чувак действительно испытывал сильную боль, но нам нужно было закончить этот чертов альбом. Мы все время возили его в отделение неотложной помощи, а там говорили: "С тобой все в порядке!"»
«И я вернулась к машине и спросила маму, что делать, – вспоминает Левитинн. – Она такая: "Немедленно посади Джерарда в машину. Мы едем в больницу!" Мы приезжаем в больницу, и она говорит [персоналу]: "Примите его сейчас же! Он записывает альбом, ему нужно его закончить, вы должны осмотреть его сию же секунду"» В итоге ему понадобилось лечение корневого канала или какая-то стоматологическая помощь, но она настояла на том, чтобы подождать с ним. Она оставалась с ним все это время. После этого моя пятидесятипятилетняя мать-египтянка влюбилась в Джерарда».
Из-за опухшей челюсти Уэя в студии произошло настоящее волшебство. Однако по мере того, как боль певца после процедуры усиливалась, вокальные партии стали получаться плоскими и лишенными эмоций. «Я просто был недоволен тем, что он делал. Алекс тоже, – говорит Рикли. – Алекс украл у него обезболивающие и сказал, что он больше не должен их принимать и ему нужно записываться».
Лишив Уэя лекарства и проведя с ним несколько безуспешных ободряющих бесед, Сааведра попробовал еще один мотивационный прием. «Я ударил его по лицу, – говорит он. – Сначала я подумал, что его вырубил. Это потрясло его до глубины души. Сейчас я понимаю, что поступил грубо, но в тот момент это имело смысл. Я думаю, что его внутренний мазохист это одобрил. Ему, определенно, было больно, но это придало сил. Это была совсем другая боль. Сразу после этого он сделал хороший вокальный дубль».
Кулак Сааведры не только выбил из Уэя лучшие исполнения; он также вбил в голову певца идею, которая стала неотъемлемой частью работы My Chemical Romance. Уэй понял, что иногда с болью нужно мириться.
Левитинн, хоть и была молода и неопытна, но стала для новой группы хорошим менеджером благодаря своей настойчивости. Она передавала по сети по три концерта за вечер в Манхэттене и целыми днями распространяла музыкальные сплетни в Интернете. Как только группа наняла ее, она как менеджер, ориентированный на огромное количество пользователей, начала петь дифирамбы My Chemical Romance со своей клавиатуры. Сара отправила демо-версии их песен по электронной почте своей подруге, занимавшейся A&R на Atlantic Records, и своим друзьям, писавшим статьи для SPIN и NME; она опубликовала информацию о группе на форуме Thursday и отправила сообщения в мессенджерах законодателям вкусов. Шумихи, которую она вызвала, было достаточно, чтобы о группе стали писать в Hits Daily Double, популярном месте для общения A&R. После этого песни группы облетели всю музыкальную индустрию, и не успела Левитинн опомниться, как ей уже не нужно было никому рассказывать о My Chemical Romance. Люди сами стали приходить к ней.
«Весь народ с лейблов внезапно начал звонить мне, – говорит она. – Неожиданно для меня люди стали прилетать в Нью-Йорк, чтобы увидеть выступление группы в Loop Lounge. Роб Стивенсон с Island Def Jam был заинтересован в подписании контракта с ними, потому что его конкурент с Island подписал контракт с Thursday, а сам он хотел заполучить My Chem. Все происходило очень быстро. Буквально за один вечер число предложений выросло с нуля до 120».
Не только инсайдеры индустрии узнавали о группе через Интернет. Участники группы, особенно Майки Уэй, обладали шестым чувством, позволяющим использовать Интернет в своих интересах, и привлекали новых поклонников везде, где они собирались онлайн. Название группы появилось на местных форумах, таких как TheNJScene, и на сайтах социальных сетей Friendster, LiveJournal и любимой в альт-культуре Makeoutclub. Ажиотаж вокруг My Chemical Romance распространялся по старинке – из уст в уста, но благодаря возможностям Интернета это происходило быстро.