[223]. Кабинет Джимми находится буквально за книжным шкафом. Ты берешь книгу, и дверь открывается. По-моему, в комнате играла «Hollaback Girl», она вот-вот должна была выйти. Когда мы вошли, он выключил музыку и сказал: «О, это новая Гвен Стефани. Это будет хит. Присаживайтесь, ребята». Очень даже в духе парня-аристократа с крупного лейбла. Мы усаживаемся в красивые кожаные кресла, входит парень и наливает нам всем выпить. Он постоянно задает нам вопросы о том, что представляет собой группа и за что мы выступаем. Пока мы отвечали, он остановился и сказал: «Понятно, как Боно и U2. Давайте я вам их поставлю». Он подошел к стереосистеме и включил нам «unos, dos, tres, catorce», которая тоже еще не выходила. Он врубает ее на полную громкость. Джастин вставляет в уши маленькие беруши. Пэт поднимает руку и говорит Джимми: «Сделай потише, пожалуйста». [Смеется]
Но это единственный раз, когда я плохо отзываюсь о Рике, и это связано исключительно с финансами. В то время у него были (International) Noise Conspiracy. Он записывал их альбом и пытался найти новый дом для American, чтобы они могли его выпустить. Поэтому было очень обидно, что наши друзья потратили два года или около того на создание этого альбома, но так и не смогли его выпустить. А самый влиятельный человек в музыке – это тот, кто ее записал! Мы слышали ужасные истории о том, как одна песня неделю лежала на микшерном пульте. Это означает, что студии, которая может стоить где-то от 500 до 1000 долларов в день, приходится микшировать одну песню в течение недели.
Наш самый популярный альбом – Blood and Empire, первый релиз на крупном лейбле. Там есть несколько песен, которые очень хорошо получились. Но один из моих добрых друзей, с которым я играю в хоккей, обожает Рика Рубина и его продюсирование. Раз в год он напоминает мне: «Можешь себе представить, если бы Рик Рубин продюсировал "This Is the End"? Твоя жизнь была бы другой!» Возможно, так оно и было бы. Этот момент мне совершенно не подвластен.
В чем, по-твоему, был предел возможностей группы?
В прошлом, всякий раз, когда мы вызывали интерес у мейнстрима, ответ был таков: «Мы ничего не можем с этим поделать, вы называетесь Anti-Flag». Мы прекрасно понимали, что в том, что мы делаем, есть незримый потолок. С каждым нашим альбомом люди все равно пытаются протащить наши песни на радио. И я такой: «Просто дайте мне денег, и я пойду куплю на них чертовы лотерейные билеты». [Смеется] Они всегда говорят: «Мы не можем произнести название группы по радио без того, чтобы люди не позвонили и не сказали: «Вы мерзавцы, коммуняки!» Это самое большое препятствие. На спутниковом радио это было не так уж сильно обидно, там нас любили, но на MTV ее не крутили так, как крутили American Idiot.
Вы беспокоились о том, что вас сочтут продажными? Как, по-твоему, ваши фанаты отреагировали на то, что группа под названием Anti-Flag подписала контракт с RCA?
Многое из того, что группы считают негативной реакцией с точки зрения панк-рок-аудитории, сделано по правилам, установленным самой группой, будь то фанаты Jawbreaker, отказавшиеся посещать их концерты, или Against Me! у которых, как я лично видел, прокололи шины, или протесты возле концертных площадок, потому что билеты стоили пятнадцать долларов вместо обычных пяти. Очень сложно, когда твоя любимая группа говорит тебе, что хочет играть за «тарелку еды и место для отдыха», а тебе приходится тратить 20 долларов, чтобы посмотреть их выступление. Я это понимал. Against Me! были Fugazi нашего поколения, и я думаю, что именно это ранило сцену в самое сердце – андеграундная сеть концертных площадок, которые процветали, потому что Against Me! подняли всю сцену, ведь их песни были так чертовски хороши. И когда это происходило, мне было их жаль. Мы были в туре, и они вели себя с нами как придурки, но я все равно чувствовал себя виноватым. Я понимал, что они срывались на нас из-за болезней роста, связанных с происходящим.
Но мне также приходится вспоминать и о том, что мы пережили как группа. Мы давали концерты, где люди наставляли на нас оружие. Мы давали концерты, на которых охранники оборачивались и плевали в нас, пока мы играли. Мы были группой под названием Anti-Flag, игравшей концерты после 11 сентября. В 2002 году было действительно чертовски трудно и страшно находиться где-нибудь на юге. Так что всякий раз, когда на парковке появлялись краст-панки, игравшие песни Against Me! и менявшие их тексты, чтобы показать, какие они дерьмовые, это звучало как: «Все в порядке! Мы примем это». Причина, по которой я поднимаю этот вопрос – гнев фанатов Against Me! то, что произошло на площадке под названием Trees в Далласе. За три года до этого мы выступали там с группой Dropkick Murphys, и сцена была покрыта стеклянными пивными бутылками, летевшими в нас. Я бы с радостью взял с собой того парня, который стоит на улице и сходит с ума. Это было жестоко.
Итак, в целом, впечатления от работы с крупным лейблом были позитивными?
О да. Я искренне верю, что именно поэтому мы сегодня являемся группой. Я думаю, многим из наших современников, которые имели успех в начале нулевых, но не [подписали контракт с крупным лейблом], было трудно вернуться, чтобы снова играть в группе и выступать с маленькими концертами. Для нас было круто то, что не было никаких пиков.
MURDER BY DEATH
В начале 2000-х на Eyeball Records вышли дебютные альбомы триады перспективных новых групп. Thursday и My Chemical Romance в итоге устремились на крупные лейблы, но третья группа, Murder by Death, выбрала собственный обособленный путь. Чувствуя дискомфорт, они так и не подписали полноценный контракт с крупным лейблом, но приняли предложение о дистрибуции, которое помогло бы им повсеместно выпускать свои альбомы, а также сохранить творческую автономию. В результате Murder by Death не достигли коммерческого успеха такого же уровня, как некоторые их сотоварищи, а также не получили высокой оценки критиков. Их совершенно уникальное сочетание готического панка и мрачной американы не привлекало особого внимания законодателей вкусов индустрии. Тем не менее, группа никогда не терпела краха и не задыхалась под гнетом завышенных ожиданий. Вместо этого они наслаждались многолетней карьерой, над которой сохраняли полный контроль, а также приобрели массу поклонников. Фронтмен Адам Турла говорит, что на этом пути были как успехи, так и трудности.
Я понимаю, как My Chem и Thursday из Джерси попали на Eyeball Records, но как ваша группа из Индианы оказалась связанной с ними?
Адам Турла: Это довольно дикая история. Наше седьмое в жизни выступление состоялось в анархистском книжном магазине. Thursday должны были выступить в Индианаполисе; возможно, это был их первый тур. Концерт сорвался, как и все остальное в 2001 году. Мы сказали, что они могут оплатить наш счет, а мы отдадим им свои деньги, потому что там всего около шестидесяти баксов или около того. Джеффу очень нравилась наша группа, а мы считали шикарными их. Он подарил мне экземпляр Full Collapse, который они только что закончили записывать. Мы многим обязаны Thursday в том смысле, что они заставили нас относиться к нашей группе серьезно. Это было наше седьмое выступление, и они сказали: «Вы должны записать альбом и выпустить его на этом лейбле». Это придало нам массу уверенности.
После Thursday Eyeball стали чем-то вроде места притяжения, а My Chem отправились на крупный лейбл. Вас когда-нибудь затягивало в этот мир?
Немного. Нам посчастливилось подружиться с этими ребятами, когда мы были совсем юными и играли с ними на тех концертах, сформировавших нас как группу. Играя на концертах на разогреве, мы смогли посмотреть, как My Chem и Thursday предпринимали все более масштабные шаги. И мы видели, что на концертах было очень много народа, или что вокруг нас внезапно появлялись люди из индустрии. Мы были выходцами из такого мира инди и панка, что относились с сарказмом к многому из того, что происходило в индустрии, потому что мы и представить себе не могли, что у нас когда-нибудь что-то получится. Мы – такая странная группа, которая не является частью какой-либо сцены. Eyeball и другие говорили: «Вы, ребята, далеко пойдете». А мы всегда отвечали: «Да, правда, что ли?» Нас, конечно, кто-то обхаживал, и люди присылали нам ящики виски.
Но мы так и не нашли лейбл, который, как мы думали, позволил бы нам делать то, что мы хотим, и воспринимал бы нас всерьез как артистов-аутсайдеров, каковыми мы себя считали. По крайней мере, Thursday и My Chem могли выступать под более широким знаменем эмо- или панк-миров. У них было звучание, которому уже подражали другие люди. Они просто четко определили это звучание. Но для нас это было что-то вроде: «Хм, сомневаюсь, что много людей создают готические виолончельные инди-группы». Поэтому, когда вокруг нас начались громкие разговоры, мы, по-моему, не восприняли это всерьез. Все, чего мы хотели, это иметь возможность добиться успеха и не остаться без гроша.
Как вы думаете, эти предложения были серьезными?
Мы действительно получили несколько официальных предложений, но для нас лейблы, по нашему мнению, знавшие, что с нами делать, так и не сработали. Это произошло, вероятно, из-за My Chemical Romance, которые, я уверен, говорили приятные вещи, потому что они хорошие чуваки. В итоге в 2005 году мы подписали контракт с ADA Distribution, работавшими через Warner Bros. Именно так мы выпустили In Bocca al Lupo. Это было то же самое, что сделала Лусеро[224]. Самый выгодный контракт с крупным лейблом. Они не собирались привлекать к этому своих лучших кадров. Они просто выделили нам бюджет и позволили продвигать так, как нам хотелось. Они профинансировали творческие амбиции.
Для нас всегда было главным вопросом, станем ли мы культовой группой, которая будет популярной, или нет. Мы это понимали. Мы знали свои недостатки и сильные стороны. Это произошло – не так, как я думал, но это определенно произошло. Мы добились гораздо большего успеха и просуществовали гораздо дольше, чем я вообще мечтал.