— Пришла наставница с западного двора!
Кунчжао сперва растерялась, услыхав возглас прислужника, но тут же и опомнилась. Она велела Дацину спрятаться за ширмой и поспешила навстречу гостье.
— Хорошее ты нашла себе занятие, нечего сказать! — воскликнула Цзинчжэнь.— Ты осквернила наш храм! Мне придется свести тебя в сельскую управу!
И она потянула Кунчжао за рукав.
От страха лицо Кунчжао покрылось пятнами, сердце застучало словно железный молот. Она не могла вымолвить и двух слов, ноги ее не слушались, колени подгибались. Довольная действием, которое произвела ее угроза, Цзинчжэнь громко рассмеялась.
— Не бойся, я шучу. Но если у тебя и на самом деле поселился гость, несправедливо скрывать его от меня и пользоваться всеми радостями и удовольствиями одной! Покажи-ка его скорее!
Кунчжао успокоилась и велела Дацину выйти.
Цзинчжэнь была на редкость хороша собою, и ее очарование пленяло всех, кто бы ее ни увидал. На вид ей можно было дать лет двадцать или немного побольше. Она была старше Кунчжао, но своею прелестью намного ее превосходила.
— Где вы живете? — спросил Дацин.
— В этой же обители, только на западном дворе — в двух шагах отсюда.
— Я этого не знал и лишь потому не побывал у вас, чтобы засвидетельствовать свое уважение.
Они долго беседовали, и Цзинчжэнь была совершенно покорена красотой Дацина и его обращением, непринужденным и вместе с тем изысканным.
— Подумать только, какие прекрасные бывают в Поднебесной мужчины,— вздохнула она.— И за что тебе такое счастье, сестрица?
— Не завидуй мне,— сказала Кунчжао.— Раз у нас нет еще одного друга, будем делить радости на двоих.
— О! Доброта твоя безмерна! Если ты так решила, я прошу сегодня же вечером посетить мое скромное жилище,— сказала Цзинчжэнь и стала прощаться.
Возвратившись к себе, она тут же приготовила угощение и села в ожидании гостей. Скоро они появились, держась за руки. Послушница встречала их у входа.
Войдя в ворота, Дацин увидал галерею и прихотливо извивавшиеся дорожки, обсаженные цветами. Дом Цзинчжэнь, разделенный на три залы, отличался еще большим изяществом, чем покои Кунчжао.
Прекрасны очертанья галерей.
Стоят, как стража, сосны у дверей.
Высоко к небу тянется бамбук.
И колокольцев так приятен звук.
Лучи, играя, льются с высоты
На яркие, на свежие цветы.
Своим чудесным запахом сандал
Страницы книг и струны пропитал.
А тени гор ложатся у окна,
И тонкая циновка холодна.
Когда Цзинчжэнь увидела Дацина, великое ликование наполнило ее душу. Не теряя времени она пригласила гостей к столу. Появился чай, за ним вино и закуски. Кунчжао посадила Хэ Дацина рядом с подругою, а сама села напротив. Сбоку поместилась послушница. Чарка следовала за чаркой; они потеряли счет времени. Хэ Дацин обнял Цзинчжэнь и привлек ее к себе на колени, затем, усадив рядом с собою Кунчжао, он обнял ее за шею и принялся ласкать. При виде этого юная послушница покраснела, уши ее зарделись, а в сердце зашевелилось странное беспокойство. Наступили сумерки, и Кунчжао поднялась.
— Ну, жених, не подведи сваху. Завтра приду вас поздравить.
Она спросила фонарь и удалилась. Послушница велела служке запереть двери, а сама вернулась, чтобы прибрать комнату и подать монахине и гостю воды для омовения. Хэ Дацин поднял Цзинчжэнь на руки и отнес на ложе. Они сбросили одежды и скользнули под одеяло. Проснулись они лишь поздним утром.
С этого дня обе монахини подкупали своих служек и делили любовные радости с гостем поочередно. Сила страсти Дацина была безмерна. Он был так счастлив, что даже забыл о семье. Прошло, однако же, месяца два, и Дацин ощутил недомогание и усталость. Он начал подумывать о том, чтобы вернуться домой, но молодые монахини, вкусившие сладость любви, ни за что его не отпускали. Много раз Дацин со слезами молил Кунчжао:
— Вы щедро одарили меня своею сладостной любовью, и теперь мне до крайности трудно с вами расстаться. Но я живу у вас уже больше двух месяцев, а дома никто не знает, что со мною сталось. Конечно, они очень тревожатся. Я только повидаю свою жену и сына и через четыре, самое большее пять дней вернусь. Неужели вы мне не верите?
— Ну что ж, в таком случае, мы устроим сегодня проводы, а завтра ступайте. Но только, пожалуйста, не обманите нас!
— Разве могу я забыть вашу доброту и те дни, которые я с вами провел! — воскликнул Дацин.
Кунчжао немедленно направилась к подруге и рассказала ей о решении Дацина.
— Клятвам его я верю, и все-таки он уйдет и может больше не вернуться.
— Как так? — удивилась Кунчжао.
— А вот как! Кто не залюбуется на такого красавца, с таким тонким и изящным обращением? Да и сам он ветреник, каких мало, а веселые места попадаются на каждом шагу. Встретит он красотку, вспыхнет любовью — и прощай Дацин! Выходит, что он хоть и обещал вернуться, а ждать можно совсем иного.
— Что же нам делать?
— Не тревожься! Мы без веревок опутаем нашего Дацина по рукам и ногам, и он волей-неволей останется с нами.
— Что ты надумала? — с любопытством спросила Кунчжао.
Подруга вытянула руку, загнула два пальца и принялась объяснять:
— Сегодня за прощальным ужином мы его подпоим, а когда он захмелеет, обреем его, и тогда уж ему от нас не уйти! Вдобавок лицом он похож на женщину — мы нарядим его в наши платья, и тогда даже сам бодисатва не догадается, кто он такой. А нам только этого и надо — мы будем вкушать радость и веселье, ни о чем не беспокоясь,— сказала Цзинчжэнь.
— Твоей ловкости мне, видно, никогда не достигнуть,— сказала восхищенная Кунчжао.
Вечером Цзинчжэнь приказала послушнице присматривать за домом, а сама отправилась к Кунчжао.
— Ведь мы жили так счастливо, почему же вы покидаете нас с такою поспешностью? Вы совершенно к нам равнодушны! — сказала она Дацину.
— Нет, не равнодушие уводит меня от вас, а то, что я так давно не был дома, моя семья, наверное, в величайшей тревоге. Но через несколько дней я вернусь к вам снова. Разве можно забыть о вашей доброте и оставить вас на долгий срок? — воскликнул Хэ Дацин.
— Если моя подруга согласилась, то и я спорить не стану. Но поверим мы вам только тогда, когда вы вернетесь, и вернетесь в срок.
— Так оно и будет, можете не сомневаться!
Тут появилось угощение, и все сели за стол.
— Нынче вечер прощания и разлуки и поэтому не грешно выпить побольше,— сказала Цзинчжэнь.
— О, конечно, конечно! — поддержала ее Кунчжао.
Обе принялись усердно потчевать Дацина. К третьему удару барабана он совсем охмелел и уже ничего не соображал. Цзинчжэнь сняла с него платок, а Кунчжао взялась за бритву, и скоро на голове у гуляки не осталось ни волоска. Монахини вдвоем отнесли его на постель, а потом и сами разошлись по своим спальням.
Утром, открывши глаза, Хэ Дацин увидел, что рядом с ним в постели лежит Кунчжао. Он перевернулся с одного бока на другой и вдруг почувствовал, что голова как-то непривычно скользит по подушке. Он ощупал голову рукою — она была гладкая, как тыква. В испуге он подскочил на кровати и закричал:
— Что это случилось со мною?
Кунчжао проснулась и сказала ему так:
— Не пугайтесь! Когда мы убедились, что намерение ваше твердо и неизменно, мы поняли, что не перенесем разлуки, и только потому отважились на этот дерзкий и злой поступок. Ведь иного средства удержать дорогого гостя у нас нет. А теперь мы хотим одеть вас монахиней, чтобы вы всегда доставляли нам радость.
Кунчжао прильнула к нему с величайшей нежностью. Ее страстные слова, сулившие новые, еще более сладостные ласки, вскружили Дацину голову, и он промолвил нерешительно:
— Вы сыграли надо мною злую шутку, пусть даже и из добрых побуждений. Как я теперь покажусь на глаза людям?
— Волосы быстро отрастут, ждать придется недолго.
Дацину пришлось уступить. Он переоделся монахиней и продолжал жить в обители, день и ночь предаваясь любовным утехам. Кунчжао и Цзинчжэнь не давали ему ни отдыха, ни поблажки, а вскоре к ним присоединились и две юные послушницы Кунчжао.
Порой Кунчжао с юношей была,
Порой Цзинчжэнь его к себе звала.
Порой, дневные завершив дела,
Они все вместе шли из-за стола.
Вонзились в ствол два острых топора,
Но дерево стоит, как и вчера.
А воину — пусть он в бою не плох —
Легко ли биться против четырех?!
Почти погасла лампа, но на миг
Последний яркий пламень в ней возник;
Уже почти что пуст часов сосуд,
Но капли редкие еще текут.
Как будто им дано восстановить
Часов и дней разорванную нить...
Будь из железа наш любитель жен —
Ведь и тогда расплавился бы он.
Неутомим, он долго все сносил
И наконец совсем лишился сил.
Дацин начал хиреть, но никто даже замечать не хотел его недуга. В первое время, когда Хэ Дацин пытался отказываться от любовных забав, монахиням казалось, будто он просто-напросто увиливает от главной своей обязанности. Вскоре, однако ж, он до того ослабел, что подолгу не мог подняться с постели, и тут они не на шутку встревожились. Сперва они хотели отправить его домой, но волосы у Дацина еще не отросли, а монахини боялись, как бы родня гулящего, узнав правду, не обратилась в суд. Тогда им несдобровать, да и самой обители, пожалуй, грозит бесславный конец. Но и оставлять больного нельзя! Что, если случится непоправимое и он умрет — мертвое тело ведь никуда не спрячешь! Дознаются местные власти, все обнаружится — и беды не миновать. Даже лекаря пригласить — и то опасно. Оставалось лишь одно — послать служку к врачу, чтобы он рассказал о болезни, спросил совета и купил лекарств. Дни и ночи монахини настаивали целебные травы и выхаживали больного в надежде, что он поправится. Но было уже поздно: Дацину становилось все хуже, он уже едва дышал.