Уездный начальник признал ее слова убедительными.
— Говоришь-то ты складно, да только на сердце у тебя совсем не то, что на языке! — засмеялся он и велел Ляоюань стать на прежнее место.
Тут же последовал приказ палачам: обеим монахиням — по пятьдесят палок, послушницам из восточного придела — по тридцать, обоим прислужникам — по двадцать. Спины и бока наказуемых обратились в кровавое месиво, и кровь их залила место расправы. Затем начальник уезда собственноручно начертал приговор: монахинь Цзинчжэнь и Кунчжао за прелюбодеяние и смертоубийство в согласии с законом обезглавить; послушниц из восточного двора продать в казенные веселые заведения, а перед тем бить палками — по восьмидесяти ударов каждой; прислужников за недонесение бить палками нещадно; обитель Отрешения от Мирской Суеты, ставшую притоном разврата, снести, а имущество обители передать в казну; настоятельнице Ляоюань и ее ученице, укрывшим прелюбодеек, но не знавшим об их преступлениях, заменить телесное наказание денежным штрафом; послушницу из западного двора возвратить к мирской жизни. Что же касается Хэ Дацина, то, поскольку он за свои прегрешения получил сполна, о нем в приговоре не упоминалось. Семье было разрешено забрать его тело и похоронить. После оглашения приговора каждый из обвиняемых поставил под ним свою подпись.
Обратимся теперь к старику со старухою, которые по ошибке признали умершего господина Хэ за своего сына. Стыдясь своих слез, пролитых накануне над гробом, они так и горели злобой и ненавистью к старому монаху. На коленях поползли они по помосту, умоляя уездного вернуть им сына. Старый монах клялся, что на него возводят напраслину, что Цюйфэй обокрал монастырь а схоронился дома у стариков. Обе стороны кричали и спорили так яростно, что уездный растерялся. Он подозревал монаха в убийстве, но улик не было никаких, и притянуть монаха к ответу было не так просто. Вместе с тем, если бы Цюйфэй спрятался дома, старики едва ли решились бы обратиться в суд и действовать с такою настойчивостью. Подумав немного, уездный сказал:
— Жив ваш сын или нет — никому не известно. С кого тут спросишь? Вот когда раздобудете надежные доказательства, тогда и приходите! Увести осужденных! — распорядился он.
Двух монахинь и двух послушниц повели в тюрьму. Настоятельнице Ляоюань, переряженному монашку Цюйфэю и обоим прислужникам — до тех пор, пока не объявятся люди, готовые взять их на поруки,— тоже предстояло заключение под стражей. Затем из ямыня вышли старый монах и родители Цюйфэя, которые собирались продолжать розыски сына, а за ними пошли по домам и все остальные. Как принято и установлено, в присутствие входили через восточные двери, а выходили через западные. Когда настоятельница Ляоюань и Цюйфэй спустились с западного крыльца во двор, их охватило ликование. И недаром — ведь настоятельница обманула самого начальника уезда, ей удалось, что называется, скрыть свою гниль и мерзость. Цюйфэй, боясь, как бы его не узнали, опустил голову на грудь и спрятался за спинами впереди идущих. Но не успели они выйти из западных ворот ямыня, как старик снова принялся ругать старого монаха.
— Плешивый разбойник! Убил моего сына, да еще надумал меня одурачить — подсунул другой труп!
И старик бросился на монаха с кулаками.
Монах, видя неминуемую опасность, громко закричал. На его счастье, поблизости оказалось с десяток учеников и мальчишек-послушников из его обители — они пришли к ямыню узнать, чем кончился суд. Услыхав жалобные вопли своего наставника, они бросились к нему на помощь, повалили старика на землю и принялись молотить кулаками. Боясь за отца, Цюйфэй взволновался настолько, что даже забыл о своем женском наряде.
— Братья! Братья! Не бейте его! — закричал он, подбегая к месту свалки.
Послушники подняли глаза и сразу его узнали. Отпустив старика, они обступили товарища.
— Наставник! Наставник! Цюйфэй нашелся! Вот это да! — закричали они настоятелю.
— Это монахиня из обители Великого Блаженства,— сказал стражник, не сразу поняв, в чем дело. — Она будет содержаться под стражей, пока ее не возьмут на поруки. Вы, наверное, обознались!
— Вот оно что! Ты переоделся монахиней и веселился в женском монастыре! А тем временем из-за тебя наш учитель терпел столько мук!
Тут только все сообразили, что происходит. Раздался оглушительный хохот. Настоятельница Ляоюань с позеленевшим лицом проклинала Цюйфэя. Старый монах растолкал учеников, схватил мнимую монахиню за шиворот и принялся колотить.
— Проклятый ублюдок! Ты веселился, а я из-за тебя чуть не пропал! Сейчас же пойдем к начальнику уезда!
И он потащил Цюйфэя в ямынь.
Отец Цюйфэя мигом понял, что сыну грозит суровое наказание, и стал умолять монаха:
— Уважаемый учитель, я был несправедлив и кругом не прав. Я отблагодарю тебя, не останусь в долгу, только сжалься над сыном, не тащи его к уездному! Как-никак, а ведь он был твоим учеником.
И он отбивал поклон за поклоном.
Но монах, претерпевший от старика столько обид и поношений, слушать ничего не хотел и продолжал тянуть Цюйфэя за собой. Стражник повел назад настоятельницу.
— Что такое, монах? Зачем ты привел обратно эту женщину? — удивился уездный начальник.
— Отец ты наш, это не женщина, а мой ученик Цюйфэй, переодетый женщиною!
— Что за наваждение! — засмеялся начальник уезда и приказал Цюйфэю выкладывать все начистоту.
Монашек не стал запираться и во всем признался. Начальник уезда вынес приговор: настоятельнице и беглому монаху дать по сорок палок, после чего Цюйфэя наказать по всей строгости закона, а бывшую настоятельницу продать в услужение, а чтобы другим было неповадно, надеть на обоих кангу, вычернить пол-лица краскою и в таком виде провести по городу; обитель Великого Блаженства разрушить до основания; старого монаха и родителей Цюйфэя за отсутствием вины отпустить с миром.
Старики словно языки проглотили. Размазывая по лицу слезы и утирая носы, они уцепились за кангу и вышли вместе с сыном из ямыня.
Это происшествие вызвало в городе большое волнение. Все жители, от мала до велика, сбежались посмотреть на преступников. А какой-то шутник успел мигом сложить песенку:
Жаль тебя, старик-монах:
Скрылся ученик-монах.
В женском платье жил без страха.
Не признали в нем монаха.
Объявился лжемонах,
И в беде уже монах.
Умер, думали, монах.
Оказалось, жив монах.
«Молодой монах в беде! —
Все кричали на суде.—
Бей монаха-старика —
Погубил ученика!»
Только в драке под конец
Обнаружился беглец.
Из-за юного монаха
Старичок дрожал от страха.
А монахини-блудницы
Не успели схорониться.
Родственники Хэ Дацина вместе с Третьим Куаем прибежали к госпоже Лу и сообщили ей о суде, о признании монахинь и приговоре уездного. Госпожа Лу едва не умерла от горя. В тот же вечер она приготовила гроб, одеяние для умершего и обратилась к начальнику уезда с просьбой допустить ее в опечатанную обитель. Тело Дацина переложили в новый гроб и, выбрав подходящий день, предали земле на семейном кладбище.
Что еще осталось рассказать? Старая настоятельница обители Отрешения от Мирской Суеты умерла с голода, и староста с помощниками, сообщив о ее смерти начальнику уезда, похоронили старуху. А госпожа Лу, постоянно держа в памяти дурной пример своего мужа, который сгубил себя блудом, дала сыну самое строгое воспитание. Впоследствии сын ее получил ученую степень Сведущего в канонах[341] и должность помощника судьи провинции.
Завершим наш рассказ следующими стихами:
Среди «цветов» распутник жил,
В блаженстве ночи проводил,
Стать мотыльком он был готов,
Чтоб умереть среди цветов.
В закатный час и на заре
Смех не смолкал в монастыре.
Вот жизнь! И на небе святой
Во сне не видывал такой.
Слепая страсть!
О, как смешна
Она в любые времена!
Коварное сходство[342]
Неповторимы сердца,
Хотя повторимы лица.
Черты одного лица
Могут в другом повториться.
У этого слава глупца,
А этот — мудрец, и все же
Обличьем, как два близнеца,
Они друг на друга похожи.
Известно, что более всего люди отличаются друг от друга внешностью. В самом деле, могут ли быть похожи дети от разных родителей? Впрочем, возьмем даже братьев и сестер или даже близнецов — про них говорят, что они поразительно похожи, но приглядимся-ка повнимательнее — и мы увидим, что полного сходства между ними нет.
Тем более удивительно, что встречаются люди, чьи судьбы различны, а наружность совершенно одинакова. Конфуций, как гласят древние книги, очень походил на Ян Ху[343], и потому жители Куан спутали мудреца со злодеем. В пьесе о Чжоу Цзяне рассказывается, как он пожертвовал собою, чтобы спасти Чжао Шо[344], воспользовавшись своим сходством с другом. Так в первом случае злодей походил на мудреца, а во втором — человек низкого происхождения на знатного вельможу. И это совершенно необъяснимо.
В «Записках об озере Сиху» содержится удивительная история из времен династии Сун. Одной женщине благодаря редкостному ее сходству с высокой особой удалось обманом достигнуть почестей и богатства и наслаждаться благополучием более десяти лет, пока правда не выплыла наружу. Вот как это случилось.
В годы Умиротворения — Цзинкан[345]