Важной чертой мировоззрения Фэн Мэнлуна и других авторов, близких ему по духу, была их приверженность к демократическим жанрам искусства. В них литераторы находили истинную правдивость и искренность чувств. Недаром Фэн писал о народных песнях: «Бывают лживыми стихи — ши и высокая проза — вэнь, но не бывает лживых песен гор — шань гэ». Он и другие авторы часто вели речь об «искренности» и «богатстве чувства» в произведениях демократической литературы, о ее «детской душе».
Замечательным вкладом в жанр городской повести были три собрания Фэн Мэнлуна, изданные в 1621 — 1627 годах. Писатель назвал их «Троесловием», в которое вошли «Слово ясное, мир наставляющее» («Юйши минъянь»), «Слово доступное, мир предостерегающее» («Цзинши тунъянь») и «Слово вечное, мир пробуждающее» («Синши хэнъянь»). Лин Мэнчу, прочитав повести своего знаменитого современника, решил повторить его опыт. Как бы в продолжение «Троесловия» он составил свой сборник и назвал его «Пайань цзинци», что значит дословно «Хлопнуть по столу от удивления». Всего собрания двух литераторов содержат около двухсот повестей. Это не только самые крупные из дошедших до нас, но и самые яркие сборники. Образцы повестей из этих сборников представлены в настоящем издании.
В свое время В. Б. Шкловский, большой знаток мировой литературы, писал о чувстве удивления, которое он испытал, когда познакомился с миром китайской средневековой повести: «...Я пишу как читатель китайской литературы, находясь на самом краю читательского знания, в том состоянии, про которое когда-то древние говорили, что познание начинается с удивления». Тонкого ценителя литературы поразила удивительность художественного мира, представшего перед его глазами «обыкновенного читателя». Но эту «удивительность» чувствует не только наш читатель-современник, отделенный от той эпохи несколькими веками. К ней приобщались, ее постигали уже в ту пору, когда писались эти произведения. В самом деле, повествовательная проза воспринималась как явление необычное, из ряда вон выходящее. Ее необычность ощущалась в языке, в сюжетах, образах. «Удивительность» прозы возводилась в ранг своеобразного эстетического феномена. Один литератор XVI века, отражая взгляды читающей публики, писал: «В Поднебесной живут удивительные люди, свершаются удивительные деяния, появляются удивительные произведения». Не случайно многие выдающиеся образцы повествовательной прозы того времени назывались «цишу» — «удивительными книгами». В этом слове заключалась характеристика жанра.
Даже при самом поверхностном знакомстве с повестями из собраний Фэна и Лина видно, что им всем без исключения присуща особая «изустная» форма, они напоминают сказы. В каждом произведении чувствуется незримое присутствие сказителя, который обращается к слушателю-читателю с зачинами, словами-клише, иногда разыгрывает перед ним своеобразную сценку. «Рассказывают, что там-то и там-то...», «А теперь поведем наш рассказ о...». Иногда это обращение звучит совершенно непосредственно: «Уважаемые слушатели, вы можете спросить меня...» Он бурно выражает свои эмоции, когда речь касается сложных перипетий, радуется за предприимчивого героя, сочувствует неудачнику, горюет за человека, попавшего впросак, и даже не удерживается подчас от патетического восклицания: «Эх, если бы в этот момент рядом с Сунем оказался какой-нибудь молодец вроде вашего рассказчика...» («Трижды оживший Сунь»). Эти сказовые обороты вместе с живыми диалогами героев и динамичным действием убедительно воссоздают живую атмосферу бытия, простого человеческого общения.
Внешнее обрамление повестей, обязательные стихотворные вступление и концовка — своеобразный поэтический эпилог — также отвечают их фольклорно-сказовому характеру. Очень часто основному сюжету повести предшествует пролог (иногда два пролога) — самостоятельный вводный рассказ на ту же тему, связанный по смыслу с главным повествованием. Все это — отголоски старинного сказа: некогда исполнитель, дабы привлечь внимание аудитории, предварял свой рассказ стихотворением, песней, речитативом или прологом — «параллельной историей». А в конце повествования, философски осмысляя изложенное, выражал идею в стихотворной концовке. Кстати, этим приемом пользуются и современные авторы: такой стихотворной концовкой, к примеру, заканчивается каждая глава у Л. Фейхтвангера в его романе «Гойя, или Тяжкий путь познания».
Особенность китайской повести — многочисленные стихотворные вставки — продукт китайской литературной традиции, как устной, так и (в большей степени) письменной. Поэтический текст является не только изобразительным, но и выразительным средством. Нужно дать броский портрет героя, выразительное изображение пейзажа, хлесткую оценку действиям персонажа или, скажем, сделать запоминающееся наставление — автор в этих случаях обращается к стихам.
Богаты и разнообразны сюжеты городской повести, которая, как и средневековый роман, развивалась по своим законам и в соответствии с особыми художественными принципами. Это скорее занимательное, нежели серьезное чтение, которое располагало бы к глубокому философскому размышлению. Бели сопоставить китайские повести с типологически близкими им новеллами Боккаччо, на которых лежит (по словам филолога и историка литературы А. Н. Веселовского) «печать анализа и самонаблюдения», то первые покажутся проще, безыскуснее, хотя и не менее занимательными. Остросюжетные, насыщенные увлекательными, порой забавными эпизодами, городские повести стремительно захватывают и надежно удерживают читательское внимание. Так, в повести «Человечья нога» говорится о незадачливом ученом Чэне, который вел беспутную жизнь, из-за чего быстро промотал состояние и залез в долги к ростовщику Вэю; тот стал шантажировать героя, пытаясь еще больше на нем нажиться. Дабы отомстить коварному ростовщику, Чэнь с помощью слуги подбросил в усадьбу Вэя человечью ногу и обвинил его в убийстве. Теперь ростовщик в руках Чэня... Основному сюжету предпослан близкий по смыслу пролог об ученом муже Ли и монахе Хуэйкуне, который также строится как чисто авантюрная история. В повести «Украденная невеста» рассказывается о злоключениях молодой женщины, которая в день свадьбы была украдена мошенником. Спасаясь от погони, мошенник бросает женщину в колодец, где ее случайно обнаруживают два торговца. Один из них, прельстившись красотой женщины, убивает своего компаньона, забирает его деньги и делает женщину своей наложницей. Сюжетная интрига от эпизода к эпизоду становится все более напряженной, действие ускоряется. Подобных «занимательных» сюжетов в сборниках Фэна и Лина очень много. К ним можно отнести повести «Опрометчивая шутка», «Красотка Мо просчиталась» и другие.
Стремясь потрафить вкусам широкого читателя, создатели городской прозы придавали большое значение увлекательной интриге. В XVI—XVII веках «занимательность» (по-китайски «цюй») становится своеобразной эстетической категорией, столь же неотъемлемым качеством повествовательной прозы, как ее «удивительность» («ци») и «общедоступность» («тунсу»). В эстетике высокой литературы эта категория фактически отсутствовала. В понятие «цюй» входили и занимательность сюжета, и стремительность действия, и необычность обстоятельств, в которых оказывались герои. Фэн Мэнлун писал в свое время: «Посмотрите, как нынешние рассказчики живописуют свои истории, которые вызывают радость и страх, скорбь и слезы, как заставляют они человека петь или пускаться в пляс». Автор, разумеется, говорит здесь прежде всего об эмоциональной насыщенности повестей, однако создается она определенными художественными приемами.
Видное место среди них занимает неожиданность ситуаций, в которых оказываются герои. Они возникают из-за оплошности, опрометчивости поступков, ошибок или разного рода благоглупости. Подобный прием мы видим в истории о легкомысленном сюцае Цзяне, который случайно обмолвился неосторожным словом в доме почтенного человека («Опрометчивая шутка»), или в рассказе о незадачливом болтуне Лю Дуншане, что хвастался своими боевыми подвигами («Злоключения хвастуна»), или в полуволшебной истории о Ван Чэне, по глупости подстрелившем лиса-оборотня («Месть лиса»). Первоначальное действие, играющее роль своеобразной сюжетной пружины, сразу же вызывает ответное действие, имеющее неожиданные последствия и непредсказуемые результаты. Какой-то поступок (проступок) ведет к нарушению логической схемы обычных человеческих действий. Такое смещение привычных и обычных сюжетных координат становится нормой в подобных сюжетах. М. М. Бахтин о них писал, что «неожиданного ждут, и ждут только неожиданного. Весь мир подводится под категорию «вдруг», под категорию чудесной и неожиданной случайности».
Естественно, что большую роль в этих авантюрных по своей природе повестях играют всякого рода пропажи, кражи, исчезновения, подчеркивающие элемент случайности и неожиданности. Неожиданно пропала невеста, что вызывает целый каскад занимательных ситуаций. Торговец теряет мешочек с жемчужинами, и эта потеря определяет увлекательное развитие последующего повествования. В повести «Судья Сюй видит сон-загадку» читатель наблюдает за самыми разными пропажами и исчезновениями. Таинственно исчезают деньги торговца, накопленные за долгие годы коммерческой деятельности на чужбине. Потом торговец вдруг умирает. Затем неожиданно пропадает возница, который везет гроб умершего героя. Вскоре погибает брат умершего, и т. д. Все эти исчезновения и пропажи, странные смерти рождают мотив поисков, что, в свою очередь, создает острые и неожиданные коллизии в рассказе. Они держат читателя в постоянном напряжении и в полном неведении того, что еще может нежданно-негаданно произойти.
Мотив исчезновения и поисков — важный художественный элемент многих повествований. Это стержень, на котором часто держится занимательность сюжета. Примечательно, что особую роль в таких повестях приобретают тайна и загадка, которые представляют собой сгусток всего неожиданного и случайного. По существу, рассказы о пропажах и исчезновениях также несут в себе заряд непонятного, загадочного. Сюжет повести о судье Сюе уже в самом начале содержит в себе элемент загадочности. Тайна рассеивается лишь в конце, когда мудрый судья раскрывает загадку пропавших денег и тайну загадочных смертей. В некоторых повестях тайна является главной пружиной всего сюжетного действия и его ядром. В повести «Трижды оживший Сунь» стряпчий Сунь встречает гадателя, который предрекает ему скорую смерть и даже указывает день и час, когда она настанет. Стряпчий, придя домой, рассказывает о странной беседе своей жене, а ночью происходит нечто неожиданное и таинственное — Сунь внезапно выходит из дома и погибает. Так рождается тайна, которую читатель разгадывает вплоть до конца истории. Лишь в финале он узнает истину.