1 сентября 1939 года, когда мы пришли в спецшколу, началась вторая мировая война. В начале мая 1945 года бывший «спец», прошедший фронты и бои, положил в полевую сумку кусок рейхстага, отбитый осколком снаряда. И, возможно, снаряда его, строгановского.
...Листаю старую ученическую тетрадку, на обложке которой вместо названия школьного предмета написано: «Боевой счёт». Хозяин тетради отчитывался в ней за каждый день, прожитый на фронте.
«10 июля 1943 г. — уничтожен пулемёт (д. Стайки); 12 июля — уничтожена грузовая автомашина; 17 ноября — подавил огонь артбатареи; 8 марта — подожжены два танка; 9 марта — разбиты два дота; 3 апреля 1944 г. — отбито три атаки фашистов, уничтожено до роты солдат; 14 июля — подавил огонь артбатареи...»
Читая эти записи, Строганов вспоминал свой первый НП, который находился на дереве, на болоте; рассказал, как входил в горящий Брянск, как отражал психическую атаку гитлеровской офицерской школы под Владимир-Волынском, как бились артиллеристы отдельного истребительного дивизиона, в котором он был начальником штаба, с фашистами, устроившими на дороге артиллерийскую засаду.
Гитлеровцы установили скорострельные пушки, замаскировались и, когда колонна дивизиона, находившегося на марше, подошла к ним, открыли огонь.
Шквал огня был сильным. В колонне возникла сумятица, бойцы разбежались по кюветам.
Машина, в которой ехал начальник штаба, вспыхнула: снаряд угодил в мотор и бензобак. Орудие, прицепленное к машине, завалилось набок.
— В эти минуты я думал только об одном: надо дать первый выстрел, — рассказывает Строганов. — Он организует людей, вовлечёт их, растерявшихся, в бой. Вместе с четырьмя солдатами поставил перевернувшуюся пушку на колёса. После первого нашего выстрела заговорили и другие орудия дивизиона. Это была уже артиллерийская дуэль, а не расстрел попавшейся в ловушку колонны. Засаду мы в конце концов разбили.
— Женя, не эти ли жаркие минуты были самыми критическими для тебя на фронте?
— Нет. Главным боем я считаю другой. Он произошёл недалеко от Франкфурта-на-Одере. Командир дивизиона Ковалёв уехал в госпиталь: открылись старые раны. Командование перешло ко мне. Перед нами был пункт, который на карте обозначен «Господский двор Клессин». Принадлежал он, как потом выяснилось, барону, отставному военному. Оборонявших этот пункт возглавил сам хозяин имения. И держались здесь гитлеровцы очень крепко. Атакой в лоб имение взять не удалось. Решили его обойти с флангов, окружить. Но едва пехота начинала продвигаться, как её оттесняли на исходные позиции немецкие танки и самоходки. Подошли наши танки, но их было немного. И мы решили бросить вперёд артиллерийский десант. Каждый танк брал на крюк орудие и шёл в наступление. Потом он останавливался и, пока стоял на месте, прикрывая собой артиллеристов, те отцепляли орудие, разворачивали, приводили в боевое положение. Танк отходил, а расчёт, оставшись один на один с противником, начинал бить прямой наводкой. Так я выбросил вперёд три батареи. Операция была рискованная. Но я знал, что расчёты не растеряются, будут бить точно. Мы выдержали поединок с немецкими танками, семь штук подожгли, кольцо вокруг Клессина сомкнулось, и барону в конце концов пришлось капитулировать. Этот бой был самым тяжёлым, самым напряжённым, и всё тут зависело прежде всего от нас, артиллеристов, — сумеем ли мы отсечь вражеские танки в то время, как наша пехота дралась сзади...
Генерал заканчивает рассказ и добавляет:
— Орден Красного Знамени — это у меня за Клессин.
Встретил я и Бориса Федотова.
После училища он попал на Калининский фронт, на должность адъютанта командующего артиллерией армии. Но по характеру Федотов совсем не адъютант, и вскоре он добился перевода в полк. Был командиром огневого взвода, потом перебрался на передовую — принял взвод управления, командовал взводом разведки. Несколько месяцев лежал в госпитале: осколочное ранение в левую лопатку. Разрыв снаряда прямо в окопе.
Вернувшись в строй, участвовал в уничтожении гитлеровских дивизий под Либавой — в составе штурмовой группы. Бил немецкие танки, доты.
Войну окончил с тремя орденами. Учился в академии, потом в адъюнктуре.
Я спросил:
— Мне говорили, что ещё и в МГУ?
— Ну, это параллельно. Шёл по Моховой, увидел: объявлен приём на физмат, на вечернее отделение. Сдал экзамены. Сначала вступительные, потом «госы».
У Федотова всегда, сколько я его знаю, всё очень просто: «Шёл... увидел... сдал...»
— Наверно, перезачитывал многие предметы? — спросил я.
— Ни одного. Хотел на первом курсе сделать перезачёт. Взял свою академическую книжку с отметками. Пришёл к преподавателю. Сказал, зачем пришёл. Он — вопрос: «Значит, вы всё знаете?» — «Знаю». — «А если знаете, чего вам бояться? Тяните билет...» Больше я перезачитывать ничего не просил. Так что скидок не давали. И курсовые выполнял, и над дипломом сидел. И очень доволен Московским университетом остался.
Борис Федотов — полковник-инженер, автор многих научных работ, доктор технических наук, профессор, начальник кафедры в академии.
...Зимой сорок второго, когда спецшкола была в Ишиме, произошло ЧП: учащийся нашего взвода Владимир Рычков, возвращаясь из караула, выбросил в снег пять боевых патронов.
Сказал, что потерял.
Это произошло в тот день, когда он получил из Москвы телеграмму, что его отец погиб на фронте.
— Где патроны? — спрашивал старший политрук Сергей Александрович Поляков.
— Я же сказал: потерял.
— В каком месте?
— Не знаю.
— Оставьте своё «не знаю»! — кипятился Поляков. — Вы думаете, я не догадываюсь, для чего вы это сделали? Хотите, чтобы вас отчислили из школы, судили и отправили на фронт? Но поймите: на фронт с позором не идут! И знайте: всем останется, всем достанется! Где патроны?
— Не знаю.
— Я должен буду подать рапорт о вашем поступке...
— Подавайте.
— А я не подам... Я подниму сейчас батарею и прикажу учащимся найти ваши патроны.
Так он и сделал. Мы искали эти патроны долго. Руками перебирали снег, целые сугробы, и во время этого занятия к Полякову подошёл офицерский патруль из гарнизона. Командир патруля поинтересовался:
— Что тут происходит?
Сергей Александрович ответил:
— Часы обронил один курсант. Товарищи ищут...
Все пять боевых патронов были найдены.
...Жив ли Владимир Рычков? Что с ним произошло? Как сложилась его судьба? Я искал с ним встречи. И она состоялась.
Владимир Рычков живёт в Москве, в районе Сокола, в доме, который он сам построил. После войны он окончил архитектурный институт, проектировал дома на Октябрьском поле и в Ховрино, строил посёлки, научные институты на Урале и в Казахстане и перестраивал здание... нашей спецшколы. Под больницу. Больница в нём расположена и поныне. А Рычков сейчас — главный специалист архитектурно-планировочного управления столицы.
— Володя, в сорок втором ты хотел, чтобы тебя немедленно отправили на фронт. Ты выбросил тогда в снег патроны. А старший политрук Поляков кричал: «Всем останется. Всем достанется». Что тебе осталось и досталось?
— В общем, порядочно. Два раза тяжело контужен. По госпиталям поваляться пришлось. После контузии пропал слух, лишился сна, слуховые галлюцинации появились. Вылечили. В сорок пятом демобилизовали, дали третью группу. Но повоевать мне, несмотря на контузии, пришлось немало.
— На какой фронт ты попал?
— На Калининский. Весной сорок третьего. Солнце, лужи. Я иду по дороге к передовой, вижу: солдат убирает трупы с обочин. Они вмёрзли в землю. Он обвязывает их верёвкой и выдёргивает из земли с помощью лошадёнки... Пришёл в дивизион — там обед, меня угощают. А я есть ничего не могу. Потом возник бой, и у меня появился аппетит. Служил я в 270-м пушечном артполку.
— Ты попал в этот полк один или с кем-то из наших?
— Вместе с Володей Пысиным и Лёшей Куликовым.
— С Лёшей Куликовым, с запевалой? Мне говорили, что он убит...
— Убит. На моих глазах, сидели в одном блиндаже... Я сам хоронил его, сам катил на его могилу валун. Это было в Литве, близ мызы Приекуле. Несколько лет назад я был там, искал могилу Куликова — не нашёл, убрали валун. Память меня подвести не могла. В Латвии, километрах в тридцати от Либавы, я нашёл нашу бывшую траншею. Стала мелкой-мелкой. И старую иву, посечённую осколками, разыскал. Это всё места, о которых много можно вспомнить. Был я тогда начальником разведки дивизиона...
А нашего старшего политрука, ныне гвардии полковника запаса С. А. Полякова, я тоже встретил: навёл справки, узнал, что он живёт в Симферополе, и поехал к нему в гости.
Мы расстались с Сергеем Александровичем летом сорок второго — двадцать семь лет назад. Смотрю на него — такой же энергичный, бравый, подтянутый.
Пришёл ко мне в гостиницу с работы, и мы отправились к нему домой.
Я узнал, что его боевой путь пролёг от Киева до Берлина. Служил заместителем командира полка гвардейских миномётов — «катюш», заместителем командира отдельного артдивизиона. Из армии уволился в запас, будучи секретарём партийной комиссии дивизии. Имеет много наград — орден Красного Знамени, два ордена Отечественной войны, две Красных Звезды. А в старой папке в книжном шкафу хранятся листочки с благодарностями за взятие Варшавы, Штаргарда, Штепельнитца, Дойч-Кроне, Наугарда, Польцина.
Сидели мы с Сергеем Александровичем, вспоминали давнее, но не ушедшее. Оно никогда не уйдёт! Тем более для меня. Поляков был первым моим командиром, первым любимым командиром. Я работал под его началом, будучи секретарём комсомольской организации спецшколы, к нему я шёл за советом, у него учился, и роднее его рядом никого для меня не было.
Зимой 1942 года в Москве умер мой отец. Сергей Александрович прочитал тогда телеграмму, сказал:
— Хочешь домой съездить? Деньги на дорогу туда и обратно дам. Без отдачи. Только путь из Сибири в Москву дальний. Сейчас особенно. На похороны не успеешь. Мать, конечно, обрадуется тебе, но ведь ты всего на несколько дней. Слёзы при встрече, слёзы при расставании. И занятий пропустишь много. Но смотри, решай сам.