— Это вам, Наталья Ивановна. Это с его могилы. Он любил красные гвоздики.
— Где могила? Как он погиб?
— Могила в городе Бордо, а где похоронен, я не знаю.
— Как? Я не поняла вас...
— Сейчас поймёте, сейчас поймёте, — сказала Рози. — Это было во время оккупации. Мы взрывали кабаре, где собрались фашистские офицеры. Нас было пять... Осталась только я одна. Саша и ещё трое не вернулись. Они убиты. Куда их, убитых, увезли гестаповцы, я не знаю. Я поставила Саше на кладбище памятник и считаю, что там его могила.
Рози снова раскрыла сумочку и протянула Наталье Ивановне фотографию. На ней была мраморная плита. На плите надпись: «Я всегда с тобой».
Не знала француженка, что русская женщина, которой она рассказывала о своей любви и трагедии, может быть, лучше всех поймёт её. У Натальи Ивановны был муж, горячо любимый человек, который погиб в 1929 году во время конфликта на КВЖД. С тех пор она жила всегда одна, одиноко, а на груди носила медальон с его портретом.
...Рози рассказала, что Саша, будучи раненным, оказался в плену. Гитлеровцы заключили его в концентрационный лагерь в районе города Бордо. Из лагеря Саша бежал, установил связь с участниками Сопротивления, создал группу подрывников из французов и русских. В этой группе была и Рози.
Так они встретились.
— Я много слушала Москву тогда, в оккупации. Вместе с Сашей. У меня дома была спрятана радиостанция. Он записывал сообщения Советского информбюро, — сказала Рози. — Москва казалась такой далёкой-далёкой... И вот теперь я здесь. Жаль, очень мало времени. Я с туристской группой. Долго-долго копила деньги на эту поездку...
— А как вы меня нашли?
— После гибели Саши у меня осталась его записная книжка. В ней был ваш адрес. И потом, он рассказывал мне о вас.
Разговор шёл по-французски, но иногда Рози вставляла русские слова.
— Вы немного знаете русский?
— Да, это Саша меня учил.
На белой скатерти лежала красная гвоздика и рядом с ней фотография памятника: «Я всегда с тобой».
Эта история записана в дневнике человека, который был в гостях у Натальи Ивановны. Она рассказала ему о Саше и о приезде Рози, показала фотографию памятника и засушенную красную гвоздику.
Вернувшись домой, он сразу же записал услышанное в дневник и где-то ошибся.
Я обратился в Управление кадров Советской Армии, там ответили, что лейтенанта Александра Малошицкого в карточках нет. Попросил в адресном столе дать мне всех Малошицких, живущих в Москве и её окрестностях. Их оказалось немного, и ни у кого из них ни сын, ни брат в спецшколе не учился. Значит, ошибка в фамилии.
Я предпринял эти розыски потому, что иного пути у меня не было: в том же адресном столе несколькими днями ранее мне дали печальную справку: «Бражник Наталья Ивановна, посёлок Текстильщики, Седьмая улица, дом 2/20, кв. 88, умерла в марте 1966 г.»
Так пока для меня и осталось тайной, кто же из бывших учащихся пятой спецшколы герой французского Сопротивления.
Любимым учеником у Натальи Ивановны был Стасик Толковский, поляк по национальности.
Родился он в Советском Союзе. После спецшколы учился в артучилище и воевал в рядах польской армии, освобождавшей свою землю от немецко-фашистских захватчиков.
В 1946 году отмеченный наградами польский офицер приехал на несколько дней из Варшавы в Москву и навестил Наталью Ивановну. Сказал, что прибыл по сердечным делам — устраивать свою судьбу: хочет жениться на москвичке Лиле Шаповаленко, но имеются некоторые формальные трудности в оформлении брака.
К счастью, этот вариант «Варшавской мелодии» имел хорошее окончание, и во второй раз Толковский зашёл к Наталье Ивановне уже женатым.
...Встретился с бывшим директором школы Арцисом бывший учащийся Васюрин.
Служил он на фронте в разведке, дважды тащил «языка», дважды ранен. Однажды умирал: напоролись разведчики на немцев, в схватке Васюрин получил ранение, упал, гитлеровцы посчитали его убитым и ушли. А он вернулся к своим.
Потом был участником штурма Кёнигсберга. После войны учился, стал кандидатом наук.
— Но это всё обычное, как у многих, — закончил рассказ ученик.
— А что у вас не так, как у других? — спросил директор.
— Самое памятное для меня, — ответил он, — это первый в жизни выговор перед строем. Я получил его в спецшколе, когда мы были летом в летних лагерях. Это был даже не выговор, а арест на трое суток. Такой позор! С меня сняли ремень... А вышло так, что, когда я стоял в карауле — охранял бензобак, ко мне приехала из Москвы Люся. Ну, часовой и его любимая девушка присели поговорить. А тут идёт разводящий... Всё остальное понятно. Я мужественно вынес наказание, потом мы поженились. У нас четверо детей, и все озорники. Каждый раз, как мы отмечаем день рождения детей или годовщину свадьбы, я вспоминаю тот пост у бензобака.
...В 1949 году учителя Таганского района отмечали семидесятилетие математика Николая Иннокентьевича Старова. На юбилей пришли и бывшие «спецы».
Среди них — Васильчук. Он присутствовал на празднике не только как ученик, но и как коллега, ибо успел уже окончить механико-математический факультет Ленинградского университета.
Васильчук преподнёс Старову корзину цветов и... контрольные работы с отметками Старова за 1939 год.
Поздравляя своего учителя, он сказал:
— Мы любили вас за то, что вы внушали нам: «Если вы решили, что ответ готов, подумайте ещё одну минуту». Однажды вы спросили меня: «Кто был самым выдающимся математиком всех времён и народов?» Я сразу же ответил: «Лобачевский». На что вы сказали: «Вот поторопились... Самым выдающимся был тот далёкий предок, который впервые понял, что есть число „2“».
...Преподавательница немецкого языка Лидия Семёновна Синицына получила письмо от учащегося Щелчкова.
В немецком Щелчков преуспевал, сто новых слов отвечал Синицыной без запинки. На фронте оружием его были рупор и радиоустановка. Выходил на передовую и обращался к гитлеровским солдатам...
В письме Щелчков сообщал, что однажды он допрашивал пленного. Пленный оказался учителем из Гамбурга и сказал: «Хотя я всю жизнь изучал Достоевского, но силу русского человека так и не понял. Только сейчас начинаю понимать. Россия не та страна, которую нам рисовали с детства».
Я пишу об учителях, потому что подвиг их должен быть отмечен. Сотням ребят, будущим офицерам, они дали не только образование — они сообщили им замечательную, благородную жизненную интонацию. И по ним, по учителям, как по камертону, сверяли офицеры звучание своих мыслей и своих сердец.
Совсем недавно, когда за столом офицерской встречи один из её участников неуважительно высказался о спецшкольной преподавательнице, другой, сидевший напротив, посмотрел на него в упор и сказал:
— Встань и извинись!
Провинившийся хотел обратить свои слова в шутку, но на него строго смотрели двадцать пять пар глаз, и все двадцать пять человек повторили:
— Встань и извинись!
Обронивший шальное слово поднялся и попросил прощения.
Несколько сурово для застолья товарищей, но справедливо!
Своих преподавателей «спецы» помнили всегда, не забывали, писали им письма. Получала такие письма и преподавательница литературы Екатерина Тимофеевна Костенко.
24 мая 1945 года она возвратилась из поездки в Чернигов, на свою родину. Все родные её погибли. И от дома даже на память ничего не осталось. Искала фамильную реликвию — книгу Коцюбинского «Фата моргана» с дарственной надписью автора её отцу. Не нашла.
Одинокая, приехала в Москву, домой, и в почтовом ящике нашла конверт с письмом двух учеников и их фотографиями. «Спецы» писали, что вернулись с победой, заходили к ней, но не застали, желали ей здоровья. Письмо было подписано: «Ваши ученики, они же и ваши сыновья».
А офицер Болдырев 9 мая 1946 года прислал ей домой корзину цветов и в ней записку: «Если вы живы, я счастлив. Цветы всегда буду слать вам».
Он жил не в Москве, но каждый год 9 мая ей приносили цветы, которые он заказывал.
А однажды приехал сам и пригласил старую учительницу на концерт артистов Ленгорэстрады:
— Пойдёмте, послушаем, Екатерина Тимофеевна. Артисты выступают с той программой, с какой выступали у нас в госпитале в тысяча девятьсот сорок третьем году... Тогда они помогли нам выжить.
...А телефон всё продолжал звонить. Я снова услышал голос Владимира Дергачёва из второй спецшколы.
— Приходи, открылся музей.
Музей большой, он занимает весь холл второго этажа и начал уже давать «отростки» по коридорам.
У входа в него уже не одна, а три мемориальных доски.
Когда я в первый раз был на Кропоткинской, на мемориальной доске было 29 имён погибших. Потом — 129... И розыск продолжается.
А напротив, в другом углу зала, стоит семидесятишестимиллиметровая полковая пушка, пушка нашего детства и юности. Орудие с коротеньким стволом.
О том, что такую пушку организаторы музея уже достали, я знал.
Найти им это орудие помог подполковник Алексей Соловьёв, работавший в артиллерийском управлении. Об этом он мне рассказал сам. Соловьёв — мой бывший одноклассник, или, точнее, одновзводник.
Сейчас он уволился из армии по болезни и работает в одном из министерств.
Мы с Евгением Строгановым пришли его навестить дома, на Таганке.
Рассказывая о новостях, я упомянул о том, что открывается музей боевой славы второй спецшколы.
Лёша улыбнулся, вставил между прочим:
— Под конец своей военной деятельности я доброе дело им сделал. Пушку разыскал.
А в двух шагах от пушки — исполненный с ювелирной точностью и изяществом, отливающий золотом металлический макет гусеничной самоходной ракетной установки. На подставке — пластина, на которой выгравировано: «Музею боевой славы 29 школы в день 50-летия Вооружённых Сил от маршала артиллерии Казакова К. П. 23.2.68».
На стене пятьдесят портретов ныне здравствующих воспитанников школы. Под портретами — биографии и планки воинских наград.