в разведку.
Сейчас этот человек жив. Его зовут Николай Николаевич Сысоев. Он живёт в городе Фрунзе, а Полина Самойловна — в Каменско-Днепровском районе, в селе Первомайском.
H. Н. Сысоев переписывается с П. С. Василенко. В письмах он благодарил её за спасение и рассказал о дальнейших событиях, которые были в его жизни.
А Полина Самойловна — моя бабушка. И всё, о чём я написал, я узнал от ней самой и от моей мамы...»
Восьмиклассница большезнаменской школы № 6 Галина Стеценко посвятила своё сочинение матери: «В чёрном вдовьем платке, повязанном по самые брови, мать бежала вслед за сыном, уходившим в солдатском строю, и душила в себе рвущийся крик, из последних сил улыбалась ему помертвелыми губами, чтобы ободрить его, идущего на смертный бой...»
А десятиклассница Наталия Кошиская свои размышления на украинском языке связала с «найстаршим листоношею села» Миколой Яковлевичем Концуром, ибо из сумки почтальона тянутся нити во все концы Советской страны. А среди её односельчан есть и лётчики, и полярники, и мореплаватели... И желает Наташа того, чтобы почтальон всегда приносил людям радости, и никогда — печали. Родина начинается с отчего порога и простирается далеко-далеко. Вот почему написала Наташа о почтальоне... Родина глазами ребят!
Каждый раз, оказавшись на земле Каменской, я вспоминаю дни и ночи конца сорок третьего и начала сорок четвёртого. Вспоминаю мокрые снегопады и зимнюю распутицу. Вижу орудийные вспышки — наш новогодний салют. Проплывают передо мной дымы артподготовок. Бушуют бои, и падает на деревню Белозёрку взорвавшийся в воздухе штурмовой самолёт «ИЛ-2».
Кадры меняются... Танки дымят. Наши, подбитые немцами у Благовещенки семидесятки.
Дождь кропит. Стоит на оголённом бугре «девятка». Седьмой день стоит. Притаилась, замерла. Ждёт броне-атаки. Каждое утро начинается с того, что за грядой холмов тяжело гудят десятки танковых моторов. «Пойдут или не пойдут?»
А позади «девятки» — рвы и минные поля.
...Поднимают бойцы вверх автоматы, карабины, дают несколько залпов в воздух — хоронят командира батареи старшего лейтенанта Георгия Полтавцева.
Глухие гитары,
_____________высокая речь...
Кого им бояться,
______________и что им беречь?
В них страсть закипает,
_______________как в пене стакан:
Впервые читаются
________________строфы «Цыган».
...Тихие гитары,
_____________стыньте, дрожа:
Синие гусары
____________под снегом лежат!
Грязь, грязь, грязь... Тракторы, сцепленные поездом, еле волокут пушки.
Это в конце, а в начале была высота 95.4.
Я не сразу теперь нашёл её. И это не странно: пейзаж изменился. Раньше с одной стороны её был лес, плавни, с другой — поле. Теперь поле перерезал оросительный канал, а там, где были плавни, шумят волны Каховского моря. Море пришло к высоте, и она стоит почти на его берегу... Над нею чайки летают.
Над нею и над соседним курганом, на котором воздвигнут обелиск с надписью «Слава героям гражданской войны!».
Мне рассказали: в жестоком и неравном бою с врангелевцами здесь погибла большая часть 268-го стрелкового полка. В память о павших красноармейцах и поставлен здесь обелиск. Поставлен недавно. Прежде его не было.
Стоят, как братья, два старых скифских кургана, и на одном из них гремел бой в гражданскую, на другом — в Отечественную.
Здравствуй, курган!
Я пришёл тебе поклониться. Ты выстоял тогда вместе с нами, и мы не отдали тебя!
С тех пор всё вокруг изменилось. Нет по соседству старенькой ветряной мельницы, леса нет. Море рядом, канал. Один ты не изменился, старожил и ветеран. Сколько тебе уже? Две тысячи с половиной?
Нет, не всё должно меняться и уходить. Кто-то должен и остаться, чтобы помнить...
Ты помнишь?
Ну, конечно, помнишь. Следы тех боёв ещё остались на тебе. Мелкой-мелкой морщинкой стала траншея. Она бежит вниз, а там, внизу, две впадины — это места наших блиндажей.
Снова и снова проходит передо мной тот бой. Бьёт из карабина Головкин. Даёт длинные очереди из автомата Лиманский. Целится из парабеллума Земцов. Одна за другой летят гранаты из рук Чернова.
Последние патроны, последние гранаты... И вдруг голос Шатохина, который не отчаялся, не бросил молчавшую трубку, а слушал, слушал, слушал... Голос: «Есть связь с дивизионом!»
И ты, курган, содрогался от взрывов, и горела твоя трава.
У скифов было правило: на пирах по одной чаше пил тот, кто умертвил одного врага, по второй чаше подносили тому, кто уничтожил двух...
Мы имели тогда право на много чаш. Верно ведь?
Пришли тогда к тебе смелые ребята и отстояли тебя. Где они сейчас? Этого я не знаю. Может, прочтут о нашей с тобой встрече и напишут. И тогда я опять к тебе приеду и расскажу.
Я помню о тебе. Всегда-всегда помню. У меня есть в Москве твои фотографии. Их прислали ребята, школьники села Балки. Нащёлкали целую кучу, снимали тебя со всех сторон. Снимали во время зимней оттепели и написали письмо: «Снега на кургане нет, он покрыт прошлогодней травой, может, он сейчас не такой красивый, а следующие снимки мы сделаем весной, когда на нём цветы...»
А ты для меня всегда красивый. И тригонометрический знак над твоей головой похож на шпиль воинского шлема.
От этого тригонометрического знака «танцуют» топографы-землеустроители, наводят на него объективы приборов те, кто прокладывают каналы и ведут распланировку лесных полос.
Ты работник, старый курган. Ты хозяин и дозорный этой земли.
Ещё раз скажу: мы умирали и воскресали на этой земле и не знали, как она прекрасна!
Люди часто спорят, говорят о счастье. А для меня счастье — видеть с твоей вершины то, что делается вокруг.
Счастья абсолютного не бывает. Оно в сравнении. А я могу сравнивать. Я был здесь четверть с лишним века назад. И не просто очевидцем. Хочу сказать тебе, старый курган: недаром, недаром, недаром бился здесь с врангелевцами 268-й полк, а потом бились мы с фашистами.
Я ухожу. Но помни: я всегда с тобой. И если вдруг трубачи затрубят тревогу и ты позовёшь меня — я снова приду к тебе. И все солдаты, что живы, к тебе придут! И дети солдат!
Пишу последние страницы этой книги там же, где начал её — недалеко от станции Лобня.
Шумят пригородные электрички. Самолёты поднимаются с Шереметьевского аэродрома. А под крыльями у них — зенитная пушка. Она напоминает о минувшей войне. Она говорит: до Москвы врагу оставались считанные километры, а пал всё-таки Берлин.
Тогда, в сорок пятом, я в Берлине не был. Приехал двадцать с лишним лет спустя. И утром увидел из гостиницы «Беролина» холм, поросший лесом. Спросил, что это такое? Мне ответили: «Монт Кламотт». Монт — по-французски гора, кламотте — по-немецки щебень, кирпичный лом.
Такие горы две. Они из кирпичей и камней развалин...
Горы порастают травой, лесом. Но не может порасти травой забвения память человеческая! Помнить! Всё помнить! Чтобы не вернулось прошлое на новой спирали!
Я написал эту книгу для того, чтобы рассказать, как бились наши сердца в Отечественную войну и как бьются они сейчас.
Не во всех местах, с которыми меня связывают события военных лет в нашей стране и за рубежом, я успел побывать. Не всех людей, которых искал, встретил. Написал, что видел и что мне известно. Старался ответить на вопрос читателей, будет ли продолжение. Это и есть продолжение. Не окончание. Жизнь движется вперёд, раскрываются новые судьбы, стираются «белые пятна». Кто скажет, какие могут произойти встречи и какие находки и известия принесут письма и телефонные звонки?
Многое ещё предстоит узнать, многому удивиться, и потому — продолжение следует...