Когда ему о чём-либо докладывали или рассказывали, он слушал молча, иногда вставлял:
— Угу, угу, развивайте вашу мысль.
В конце вдруг неожиданно спрашивал:
— А что, если всё это не так, а наоборот? Вы рассуждаете исходя из определённых данных, но на сто ли процентов вы уверены, что они правильны? Попробуйте прокрутить в голове другой вариант. Да вы не обижайтесь. Запасные варианты надо иметь всегда. Дело непростое. Це дило надо разжуваты.
В русскую речь у него вкрапливались украинские слова и фразы. Родом он из Донбасса. И в то время часто говорил:
— Знаете, сколько отсюда до моей хаты? Совсем близко. Двинем в наступление — мимо не пройдём.
А пока была оборона, и Красель с утра до вечера теребил командиров батарей и начальника штаба:
— Я просил подготовить данные по дополнительным целям. Срок назначался на девять ноль-ноль. Где данные? Как идёт оборудование запасных позиций? А ложных? Что? Нельзя всё делать одновременно? У вас в батарее трёх плотников не найдётся, что ли? Надо быстрее делать деревянные пушки. И пусть, чёрт возьми, «рама» их бомбит! Я прошёл по батареям. У них никуда не годная маскировка. Что сделали? Вечером вызовите всех командиров отделений тяги в штаб. Перед этим дайте команду завести моторы. Засеките время на готовность к маршу. Не век нам здесь сидеть.
Красель часто подчёркивал: «Война — это работа». И в тихие минуты, когда можно отлежаться, поспать, он говорил словно сам с собою:
— Что бы такое зробыть? Ага, есть одна идея...
Он садился за планшет и начинал колдовать над ним.
— Появилось ещё несколько целей. Давайте-ка, лейтенант, вместе подготовим по ним данные. Вдруг возникнет необходимость шарахнуть туда десяток чушек...
Однажды он придумал приспособление, которое убыстряло работу на планшете. Шутил:
— Эту комбинацию из рейсшины, целлулоидного круга и линейки на заклёпке я когда-нибудь запатентую как изобретение.
Топовзводом лейтенант командовал всего один месяц.
— Вот что, молодой человек, теперь вы офицер уже обстрелянный, — сказал ему капитан Красель. — Даю вам возможность вырваться на оперативный простор. Сдавайте топовзвод лейтенанту Литовченко, а сами с сегодняшнего дня будете начальником разведки дивизиона. Обязанности представляете ясно?
— Так точно.
— А всё-таки как вы представляете?
— Оборудовать ваш наблюдательный пункт, вести круглосуточную визуальную разведку, следить за передвижениями противника, держать связь с пехотой, обнаруживать цели...
— Главным образом — батареи. Учтите: наша первая задача — контрбатарейная борьба. Следите, следите, следите за батареями. Днём и ночью. До красных глаз. И обо всём докладывайте мне.
И лейтенант докладывал. Первый раз — утром. Выслушав доклад, Красель садился за стереотрубу.
...— А вы заметили, лейтенант, что вот на той улице в Лисичанске, поправее содового завода, за ночь выросли деревья? Вчера их не было. Смотрите, я туда направил крестик.
— Это, товарищ капитан, новая немецкая батарея. Я вам о ней докладывал. Она вела огонь ночью. Смотрите: отсчёт угла на стереотрубе совпадает с тем, какой записал в журнале дежуривший ночью разведчик. Труба была направлена на вспышку выстрелов.
— Да? Как просто! А если всё это не так? Если батарея кочующая? Если они нам голову морочат?
— Тогда надо продолжить наблюдение.
— То-то же. Посадите разведчика за вторую стереотрубу и пусть смотрит только в это место. Не упустить ни одного движения! А если батарея сделает хоть один выстрел, мы её — в щепки! Я-то думал, что бы такое зробыть? Теперь дело есть. Свяжитесь с пультом звукозасечки, нет ли у них этой цели. Запросите метеосводку. И давайте готовить полные расчёты. Вы — свои, я — свои. Потом сличим. Короче говоря, эту батарею мы с вами приговариваем к смерти.
Если предварительные разведданные подтверждались, Красель «приводил приговор в исполнение».
Садился к стереотрубе, расстёгивал воротничок гимнастёрки, чтобы свободнее было дышать, подавал команду:
— Дивизион, внимание!
Говорил ровно, спокойно. И могучий, многоствольный, натренированный организм дивизиона приходил в движение.
— Батареи — к бою. Цель номер восемнадцать. Доложить о готовности.
Все расчёты были переданы на огневые позиции, разумеется, заблаговременно.
Стрелял комдив сначала одной батареей. Он говорил: «Веду дуэль». Остальные две батареи держал в резерве.
Однажды во время очередной «дуэли» мы увидели, что вражеские артиллеристы разбегаются со своей огневой, а часть их предпринимает попытку вывезти орудие из-под обстрела. Красель скомандовал:
— Дивизион, залпом...
«Приговор» был приведён в исполнение до конца.
Управляя огнём, капитан время от времени бросал мне:
— Лейтенант, вы наблюдаете? Наблюдайте и записывайте. Вечером вызову к себе комбатов и будем делать разбор этого боя: кто тут плох, а кто хорош...
А потом мы с командиром отделения разведки старшим сержантом Богомоловым ползём к передовой, к Северному Донцу, и оказываемся в штабе пехотного батальона. Допрашивают «языка», длинного рыжего унтер-офицера.
Ночью приходит радист из дивизиона: на следующий день предстоит разведка боем. Пехота попытается форсировать Донец. Будем её поддерживать огнём. Связь — с НП Краселя.
При благоприятном обороте событий мы тоже пойдём на тот берег реки.
Командир батальона спрашивает «языка»:
— Почему вы сегодня утром вывесили на своей стороне белый флаг?
— Это была шутка.
Белый флаг, целая простыня, развевался над Донцом несколько часов. По всем телефонным линиям летели вопросы: «Вы видите белый флаг?» «Простыню заметили?», «Что может означать эта затея?», «Ну, конечно же, не то, что они здесь капитулируют. Время тянут, дьяволы. Повод для разговоров дают».
...Они ещё шутят. У них ещё прорва снарядов, и фашистская авиация постоянно «висит» в воздухе на нашем фронте.
Барражируют в небе «мессеры». Появись наш самолёт — нагонят, собьют.
Пройдёт немного времени, и всё изменится. А пока так.
И «язык» в штабе батальона держится нагло.
— Что вы со мной сделаете? В лагерь посадите?
Май сорок третьего. Сталинградская битва уже была, Орловско-Курская — ещё предстояла.
В глазах у рыжего фашиста ненависть такая, что, кажется, они вот-вот от неё лопнут. Сидит, зло, презрительно кривит губы.
На столике перед немцем то, что вытащили из его карманов: фотография жены с детьми, пачка сигарет, несколько золотых колец в спичечной коробке, записная книжка.
Это первый гитлеровец, которого я вижу.
— Что у него в книжечке? — спрашивает командир батальона старшину-переводчика.
Старшина листает записную книжку.
— Так, ерунда. Записывает, когда что ел. А вот тут женские имена. Любовницы, должно быть. Аккуратный: всё приходует.
— Где документы?
— Наверно, выбросить изловчился.
— Спросите у него, почему он считает, что мы отправим его в лагерь, а не расстреляем здесь же?
— Он считает, что это будет негуманным отношением к пленному.
— Ха-ха-ха! — смеётся капитан. — А ты не пленный. Ты нам не сдавался. Ты — «язык». И если не будешь говорить правду, я пристрелю тебя вот из этого пистолета. Кем ты был?
— Учителем.
— Интересно. И чему же ты учил?
— Истории.
— Старшина, да это же ваш — как это у вас говорят — коллега! Вы тоже учитель истории? Скажите ему.
Услышав, что старшина — школьный историк, унтер-офицер оживляется, замечает:
— Увидим, кто из нас выиграет войну: вы или я.
— Как это понять?
— Бисмарк говорил, что франко-прусскую войну выиграл немецкий школьный учитель.
— Понятно. Значит, так хорошо воспитал будущих солдат?
— Да.
Капитан прерывает разговор:
— Ладно. Хватит истории. Спросите у него, старшина, кем он был сейчас, до того, как вы его умыкнули.
— Поваром, — отвечает унтер-офицер.
— Ой, господи, понавидался я вашей шушеры, — вздыхает командир батальона. — Как возьмёшь «языка» — «кем был?» — «поваром», «портным», «конюхом»... Как будто у них вся армия кройкой-шитьём занимается, лошадям овёс задаёт да кашу варит. А как припугнёшь такого «портного», так миномётчиком оказывается. Или сапёром.
Унтер-офицер оказался артиллеристом. Из дивизиона противотанковых орудий. Дивизион прибыл на передовую несколько дней назад, окопался, замаскировался и, чтобы себя не обнаружить, огня не вёл.
Это были сведения для меня.
А разведка боем прошла малоудачно. Через Донец переправилась только небольшая группа солдат. Артиллерийский огонь сумели подавить, но мешал пулемётный.
Пехота не поднялась даже вверх по обрыву и вскоре отошла назад.
Однако разведка есть разведка, и результаты, конечно, она имела: выявились огневые средства на переднем крае. Взяли ещё несколько «языков».
Будни обороны.
К вечеру мы с Богомоловым и радистом вернулись на НП дивизиона. И этот вечер мне запомнился. Богомолов развлекал товарищей. Пел частушки под балалайку. Озорные, хитрые, бойкие частушки.
Пел подряд, без передышки. Только время от времени спрашивал:
— Какие дальше слушать хотите? Тверские? Саратовские? Скобарские? Курские? Заказывайте. Я всё могу.
Он действительно мог всё. И играл одинаково умело и на балалайке, и на гитаре, и на гармошке, и на двуручной пиле.
Был до войны Богомолов, кажется, плотником, много ездил по городам и весям. Особенно по весям. Память его хранила несметное множество частушек, пословиц, поговорок, обычаев разных районов Руси. Знал «дразнилки», и если встречал человека, допустим, из Вологды, то начинал говорить с ним по-вологодски. Разумеется, шаржируя вологодское произношение, подчёркивая местные слова и названия. Он мог выдавать себя то за псковитянина, то за владимирца, то за пермяка.
Несколько лет спустя, когда в мои руки попали книги по диалектологии, я не раз отмечал, что диалектологические карты составлены «по-богомоловски». Сущий клад для учёных был сержант Богомолов! Километрами бы его на плёнку записывать! Преподаватели, у которых я учился, объясняли, что такое ассимилятивное аканье и диссимилятивное яканье, но так произносить слова, как Богомолов, не умели.