Продолжение]
Тут Шахразада умолкла.
— Уже конец! — воскликнула Динарзаде. — Слов нет, чтобы выразить, какое удовольствие доставила мне история о том, как влюбленный халиф прыгал в окно и к чему всё это привело.
— Я рада, — отвечала прекрасная жена Шахрияра, — что одно из забавных приключений достославного царя в его молодые годы увлекло тебя. Теперь я поведаю, как он столкнулся с серьезными неприятностями, как подверг своего любимого визиря необыкновенным испытаниям, и Харун снова предстанет перед вами в выгодном свете.
Добрую Динарзаде очень обрадовала надежда услышать новый рассказ. Шахрияр признался, что тоже с удовольствием послушает его, и Шахразада начала такими словами.
ВЛАСТЬ СУДЬБЫ,или РАССКАЗ О СТРАНСТВИИ ДЖАФАРА В ДАМАСК И О ПРИКЛЮЧЕНИЯХ ШЕБИБА И ЕГО БЛИЗКИХНачало
Джафар, первый визирь халифа Харуна ар-Рашида, всегда пользовался расположением и доверием своего господина. И вдруг в один день всё словно перевернулось, и великая тревога охватила арабские земли, ибо народы весьма почитали род Бармесидов и особенно его главу Джафара за достоинства, коим не было числа.
Случилось это в месяц рамадан{60}, когда халиф, согласно обыкновению, строго соблюдал пост. Однажды от скуки вздумалось ему наведаться в царские архивы, и взял он с собой Джафара и главного евнуха Месрура.
Харун приказал визирю отпереть сундук, в котором хранились самые ценные рукописи. Он надеялся найти среди них такую, что сумеет его развлечь, и остановил выбор свой на первой же книге, которая попалась в руки Бармесида.
Оказалось, это «Джафер»[9]{61} — широко известная в арабском мире книга. В ней содержались точные предсказания будущего, разгадать которые можно было только с помощью особых вычислений.
Харун начал читать. Внезапно он расхохотался, потом им овладело чувство противоположное, похожее на грусть, а немного погодя халиф погрузился в такую печаль, что на глазах у него выступили слезы. Вскоре, однако, волнение повелителя улеглось и уступило место радости. Визирь с нескрываемым изумлением следил за движениями души своего господина. Ему очень захотелось спросить, что послужило их причиной, но едва он отважился открыть рот, как Харун убрал книгу на место и обратился к Джафару со странной и неожиданной речью:
— Удались с глаз моих, ступай куда хочешь, ищи как угодно ответ на свой вопрос и не показывайся, пока не найдешь. Ослушаешься — голова с плеч.
Джафара поразил и страшный приказ, и суровый тон халифа. Отчего в один миг господин лишил его своего расположения? Всего четверть часа назад он, Джафар, получал от Харуна самые лестные знаки доброго к себе отношения, он всегда был допущен ко всем развлечениям повелителя, с ним всегда советовались, и, вопреки восточным обычаям, ему даже позволялось свободно беседовать с глазу на глаз с любимой женой халифа Зобеидой{62}.
Подавленный и растерянный, визирь вернулся домой и предался отчаянию. Удача отвернулась от него, и если он не найдет объяснения тому, о чем не имеет никакого понятия, то поплатится жизнью.
Напрасно предлагали ему поесть, когда час воздержания от пищи подошел к концу{63}, и тщетно пытался он уснуть и забыться хотя бы на время. Возбужденность Джафара, его встревоженность и то, что он отступил от заведенного распорядка, — всё говорило о великом душевном расстройстве, которое не укрылось от внимательных и проницательных глаз его жены Фатимы. Она всеми силами пыталась выведать у мужа его тайну, но, несмотря на кровное родство{64}, дружбу и узы брака, дававшие Фатиме неоспоримые права на сердце и мысли Джафара, ей ничего не удалось добиться.
Так, в унынии, прошло три дня, когда отец визиря, Яхья Бармекир{65}, вернулся домой из деревни, куда он уезжал на несколько дней. Фатима поделилась с ним своим беспокойством, Яхья пошел к сыну и спросил, в чем причина его горя; Джафар не выдержал и уступил родительским мольбам.
Визирь не упустил ни одной подробности из того, что приключилось в архивах, и не утаил от отца своих горьких сомнений. Старик, мудрый и многоопытный, невозмутимо выслушал Джафара.
— Успокойся, сын мой, — молвил он. — Вспомни, сколько раз я советовал тебе не обольщаться видимостью и, главное, не доверять тому, что простаки и невежды называют счастьем. Благорасположение часто изменяет тем, кто на него уповает, и оно же порождает действия, которые как бы кладут ему конец. Что касается тебя, то либо грош цена моим познаниям, либо своего рода немилость, в которую ты впал, станет дорогой к величайшему твоему благоденствию.
Фатима, услышав такие слова от того, кто был ей и дядей, и свекром, залилась слезами радости и умиления.
— О уважаемый отец наш! — воскликнула она. — Ты сама мудрость и прозорливость! Укажи, как выпутаться сыну твоему из столь затруднительного положения.
— Увы! — вздохнул Джафар. — Откуда отцу знать, что прочитал халиф, если повелитель хранит это в тайне? Как угадать ответ? Я только видел, как его смех сменился слезами, а потом пришло довольство и радость, а теперь должен угадать, что вызвало и то, и другое, и третье. Я не в силах этого сделать, как и любой другой человек.
— Сын мой, — ответил Яхья, — государь прочитал главу всем известной книги, которую сочинил наш предок Джиафар. То, что заставило повелителя смеяться и плакать, не могло быть не чем иным, как пророчеством событий, уготованных небом. Тебе предстоит участвовать в них и тем самым получить требуемый ответ. Звезды призывают тебя покинуть Багдад, доверься им полностью и отправляйся один, под чужим именем, прямо в Дамаск{66}. Там ты увидишь чудо из чудес, там события откроют тебе тайну, необходимую для твоего покоя, счастья и благополучия.
Джафар безгранично доверял мудрости и познаниям отца, а потому попрощался с ним и с Фатимой, сел на превосходного мула и тайком от всех, переодетый до неузнаваемости, выехал на дорогу в Дамаск.
В то время в этом славном городе жил человек по имени Шебиб. Он был богатым, щедрым, приветливым и добрым. Всем чужеземцам, прибывшим в Дамаск по делам или случайно, Шебиб оказывал гостеприимный прием. Его дом, у дверей которого каждый день раздавалась милостыня, был прибежищем всех страждущих, и этот благородный человек покидал его лишь затем, чтобы прийти на помощь людям, попавшим в беду: любой обиженный мог рассчитывать на его бескорыстное покровительство.
За стенами Дамаска у Шебиба был великолепный сад — райский уголок, полный всяческих плодов и услад. Знатные горожане пользовались им наравне с хозяином, который окружал их всевозможными почестями и при этом никогда не сталкивал с простым людом: Шебиб умел доставить богачам всякого рода увеселения, ничем не задевая их самолюбия, и в то же время даже самый бедный путник находил у него приют и отдохновение.
Чтобы коротко описать этого необыкновенного человека, скажем лишь, что он был верным мусульманином: ни бесчисленные его гости, ни множество дел не мешали ему исполнять свой долг. Как бы ни был Шебиб занят, он умел так распорядиться своим временем, что каждый день успевал и читать, и пять раз молиться, и ему всегда удавалось соблюдать пост и прочие предписанные религией установления.
Таким был Хаким-Таи-Шебиб, чьи выдающиеся добродетели и великодушие цвели в Дамаске, подобно пышной туберозе, и распространяли свое благоухание до самых отдаленных земных пределов.
Шебиб находился в своем саду, когда Джафар проезжал мимо. Поглощенный мыслями, визирь очень удивился, увидев, как к нему с поклоном подошли чисто одетые молодые невольники.
— Уважаемый странник, — сказали они, — близится полдень, скоро час обеда, до города еще далеко: твой мул, должно быть, притомился, да и тебе самому не помешало бы укрыться от зноя и палящего солнца. Господин Шебиб, наш хозяин, завидел тебя издали и просит пожаловать в дом, хотя бы ненадолго. Он сочтет небесным благоволением возможность хоть чем-то услужить тебе и милостью с твоей стороны, если ты любезно примешь его приглашение.
Столь великодушное предложение одинокому путнику удивило Джафара, но он воспринял его как предвестие чудес, которые обещал ему отец: к тому же визирь отправился в путь, дабы покориться ходу событий, и потому не счел возможным уклониться от приключения, начинавшегося столь приятным образом. Он последовал за рабами и поразился до глубины души тому, с какой любезностью, предупредительностью, услужливостью и почтительностью встретил его хозяин дома.
Джафара ввели в многочисленное общество из самых знатных людей Дамаска, для коих было приготовлено великолепное угощение. Всем поднесли прекраснейшие кувшины для омовения, но афтафу{67} из чистого золота и полотенца с тончайшей вышивкой подали только Джафару. Шебиб усадил его на самое почетное место, и все присутствующие, не переставая, удивлялись тому, как угождал хозяин чужеземцу, с виду ничем не примечательному и, казалось, совершенно случайно затесавшемуся в их круг.
Слуги внесли триста шестьдесят блюд с самыми сытными и редкими кушаньями, и начался пир, в котором невиданная изысканность соединялась с неслыханным изобилием. Никто и нигде не предлагал более тщательно подобранного собрания вин и наливок, способных удовлетворить самых взыскательных знатоков. Нежные благоухания наполняли воздух, разнообразная музыка услаждала слух. Во время перемены блюд читались всевозможные стихи. Это развлекало гостей, пока на столе не появлялись новые, удивительные лакомства, и никто не мог устоять перед искушением их отведать. Самые высокородные и высокопоставленные дамасские жители, выросшие в роскоши и вскормленные на тонких яствах, не могли не восхититься порядком и вкусом, царившими на этом пиршестве. Но напрасно они ломали себе головы, пытаясь угадать причину беспримерной щедрости Шебиба и понять, кем был чужеземец, ради которого, как им казалось, воздавались все эти немыслимые почести.
Переодетый до неузнаваемости, первый визирь Харуна ар-Рашида, как и все остальные, пребывал в недоумении, ибо справедливо полагал, что имя его никому не ведомо. Однако, поскольку Яхья Бармекир обещал ему нечто необыкновенное, Джафар решил, что оказанный ему по дороге в Дамаск прием служит приуготовлением к чудесам будущим.
Когда пир подошел к концу, Шебиб отвел своего гостя в сторону и сказал:
— Ты, должно быть, устал с дороги. Если это место устраивает тебя, можешь тут отдохнуть, и помни, что всё здесь твое. Если же хочешь продолжить путь, то в Дамаске тебя ждет дом, и в нем ты тоже будешь полноправным хозяином, а я стану слугой твоим, дабы восполнить всё недостающее.
Джафар выразил желание повидать Дамаск, ибо никогда в нем не бывал, и Шебиб, попрощавшись с другими гостями, отправился в путь вместе с ним, проводил к себе домой и разместил в своих собственных покоях, куда приказал поставить еще одну, и притом самую роскошную, кровать.
Гостеприимство, доходящее до последних мелочей, выказываемое с таким чистосердечием, открытостью и доверием, безгранично восхищало высокородного Бармесида и крайне расположило его к великодушному и щедрому хозяину. Их беседы, поначалу касавшиеся самых общих тем, дали Джафару возможность открыть в Шебибе привитые обществом, развившиеся в учении и обогащенные опытом ум, тонкость суждений и прекрасную душу. В то же время визиря поражало, как подобный человек, находясь в расцвете лет, при всем его достатке живет как будто совсем один — без жены и детей. Джафар не понимал, почему столь законопослушный во всех прочих отношениях мусульманин нарушает закон, предписывающий брак людям его положения и порицающий тех, кто добровольно рискует уйти в мир иной, не оставив потомства{68}. И однажды Джафар с великой осторожностью осмелился спросить Шебиба, почему тот не женат.
— Что заставило тебя так подумать? — удивился Шебиб.
— То, как ты меня привечаешь, — отвечал визирь, — и то, что ночью в твоем дворце нет никого, кроме нас. К тому же твои непрестанные заботы обо мне и других людях само собой должны лишать твою семью положенного внимания. Одним словом, ты устроил всё так, что мы не расстаемся ни на минуту.
— Это самое меньшее, что я мог сделать, — заверил визиря Шебиб, — дабы показать себя достойным милости, оказанной мне судьбой, которая позволила мне принимать такого человека, как ты. Я должен быть всегда у тебя под рукой, чтобы исполнить любое твое пожелание, и я укрыл бы тебя в мое сердце, если бы это место пришлось тебе по нраву.
Джафар, увидев, что с ним, хоть и неузнанным, обходятся столь исключительным образом, снова расценил это как одно из чудес, обещанных отцом.
В этом доме не жалели ничего, лишь бы сделать так, чтобы Джафару было и удобно, и приятно. Однако, хотя Шебиб старался всячески развлечь своего выдающегося гостя, он различал на лице его следы печали и беспокойства и очень хотел узнать их причину.
Князь Бармесид счел его достойным доверия и начал с таких слов:
— Благородный Шебиб, знай, ты принимаешь у себя несчастного визиря, изгнанного с глаз повелителя правоверных, Джафара, у которого нет никакой надежды вернуть милость халифа, ибо тот поставил ему условие невыполнимое. Знай, что я нахожусь на краю пропасти и, если не справлюсь с загадкой, мне не сносить головы.
— Мой господин, я никогда тебя не видел, — промолвил Шебиб, — но прекрасно знал, кто ты, когда пригласил в свой дом. И я знал, кому воздаю должные почести, кому служу и приказываю служить, хоть и хранил это в тайне. Я ждал тебя, когда ты явился в мой сад.
— Кто же предупредил тебя о моем странствии, ведь я и сам не ожидал, что отправлюсь в путь? — удивился Бармесид. — К тому же я покинул Багдад столь поспешно, что известие о моем прибытии не могло меня опередить.
— Призна́юсь, — отвечал Шебиб, — способ, благодаря которому я всё узнал, был необыкновенным. В моей библиотеке есть бесценная книга, ты должен знать, о чем я говорю, поскольку ее написал один из твоих предков. Так вот, «Джафер» можно открыть только в определенное время и, открыв, узнать правду. Как только наступает дозволенный час, я обращаюсь к ее страницам, дабы приготовиться к будущему. На этот раз мне в руки попался второй том, и я нашел там три буквы: «Джим», «Ба» и «Уау»{69}, то есть твои инициалы… На следующих страницах я увидел числа, которые снова отослали меня к этим буквам, я провел вычисления по всем правилам каббалы{70} и узнал, что Джафар Бармесид, визирь, призван в Дамаск велением судьбы, которая уготовила ему серьезные испытания, и что в такой-то день он прибудет один, переодетый до неузнаваемости… Понимая, что ты достоин особого обхождения, я возблагодарил небеса, чья милость позволила сделать мне столь чудесное открытие, и с того самого момента почитал себя орудием твоей судьбы. Я поспешил за город и стал готовить всё к твоему приему. Я нарочно пригласил на этот день всех наших придворных, и они не могли не удивляться, глядя на почести, которые я тебе воздавал, и на празднество, устроенное в твою честь, ибо ты казался обыкновенным чужеземцем, явившимся по воле случая. Впрочем, они и раньше нередко видели, как я отдавал предпочтение простым дервишам{71}. И поскольку они знают, что больше всего на свете я ценю науку, то приняли тебя за странствующего ученого… Я не открылся тебе, мой господин, с первого же дня, ибо желал поведением своим заслужить твое доверие. Теперь, когда ты узнал меня, во имя моего рвения, дружбы и радушия, во имя самого неба, которое соединило нас с неведомой целью, я прошу, изволь посвятить меня в подоплеку твоего изгнания.
— О Шебиб, — вздохнул Джафар, — даже если бы халиф, по воле которого я отправился в путь, приказал мне держать язык за зубами, я доверился бы тому, кто осыпал меня благодеяниями, не раз доказал свою дружбу и заслужил мою величайшую привязанность. Книга «Джафер» — вот причина необъяснимой моей опалы и моего прибытия в Дамаск.
И визирь поведал обо всем, что с ним случилось в царских архивах из-за «Джафера», и о том, какой странный способ вновь обрести вдруг утраченное расположение предложил ему халиф. Джафар рассказал также, как поддержал и обнадежил его отец, Яхья Бармекир, посоветовав немедля отправиться в Дамаск.
— Мой дорогой брат, — сказал Шебиб, — не тревожься и не печалься из-за того, что приключилось с тобою. Когда речь идет о воле небесной, сам халиф становится всего лишь орудием ее исполнения. Прими безропотно всё, что тебе уготовано. Мы не в силах стереть ни одной строчки из того, что записано в Книге судеб: покорность и почтительность — в них наша сила. Я предвижу, что ничего страшного с тобой не произойдет, кроме волнений, на которые ты сам себя обречешь, если понапрасну поддашься унынию. Ты выехал из Багдада один и благополучно добрался до моего дома, ты попал в дружеские руки; я сумел немного просветить тебя насчет того, что тебе предстоит пережить в Дамаске, куда судьба привела тебя с помощью мудрейшего отца твоего. Как видишь, до сих пор не случилось ничего такого, от чего стоило бы отчаиваться.
Джафар почувствовал, как рассеялась часть его тревог и опасений. Ведь он подозревал, что стал жертвой чьих-то козней — лживых обвинений, из-за которых разом утратил и уважение, и дружбу, и доверие халифа. Невыполнимое повеление объяснить смех и слезы, вызванные чтением книги в архивах, казалось Джафару резкой и более чем необычной манерой выразить недовольство, причину которого ему не захотели открыть. Теперь, после разъяснений Шебиба и данных отцом обещаний, случившееся виделось ему в ином свете, и визирь с полным основанием предположил, что предсказанные чудеса не за горами.
После подобных размышлений Джафар вновь обрел мужество и с легким сердцем давал согласие на всё, что предлагал Шебиб, дабы его развлечь. Он отправился вместе с гостеприимным хозяином в бани, на следующий день — в Большую мечеть{72}, а третий день посвятил прогулке верхом по городу и окрестностям. Изысканный стол в сочетании с тем, что умножает его приятность, а именно наслаждение глубокомысленной беседой, наконец, увеселения большого города — всё было в изобилии предоставлено Джафару, дабы не дать ему ощутить, сколь томительно время для тех, кого гложет нетерпение в ожидании счастья.
Однако, несмотря на всевозможные усилия Шебиба, тоска снедала Джафара. Шебиб не преминул это заметить, и его гость признался, что привык время от времени прогуливаться по Багдаду переодетым в простое платье и хотел бы получать такое же удовольствие в Дамаске. Его друг и не подумал противиться, и уже на следующий день визирь, предупредив, что не вернется к ужину, в одиночку пошел бродить по городским улицам и базарам.
В мечети, которую называют Джиамеб Илламуэ[10]{73}, он совершил омовение и помолился. Затем, еще немного погуляв, Джафар оказался напротив трактира, с виду весьма привлекательного, и решил отдохнуть в нем и перекусить.
Такое же желание привело в это заведение еще пять или шесть человек, и в том числе ученого, который посреди общего разговора вдруг громко и очень уверенно заявил:
— Великий визирь Джафар в этот самый момент должен быть в Дамаске.
— Откуда ты знаешь? — поинтересовался один из присутствующих.
— Я — чтец царя нашего Абдальмалика бен Мервана{74}, — отвечал ему тот, кто своим утверждением вызвал общий интерес. — Двадцать пять дней тому назад я по его повелению и в его присутствии открыл книгу «Джафер». Да будет вам известно, что книгу эту можно читать только два раза в год: в месяц рамадан и в праздник Арафата. На семнадцатый день рамадана благодаря вычислениям мы узнали, что высокородный Бармесид появится в Дамаске, а по какой причине — неизвестно. Однако можно быть уверенным, что визирь уже здесь, хотя до сих пор не удалось выяснить, где он скрывается. Во дворце для него приготовили великолепные покои. Ибо, как вы знаете, события, предсказанные «Джафером», сбываются неизбежно.
Услышав такой разговор, Джафар испугался, что его могут узнать, и зашел в комнату хозяина трактира, дабы расплатиться.
— Ты ничего не должен, — шепотом сказал трактирщик, — по трем причинам: во-первых, ты — глава древнего рода славных и отважных Бармесидов, во-вторых, ты — правая рука халифа Харуна ар-Рашида, и в-третьих, ты — гость Шебиба, который всему свету служит примером великодушия и гостеприимства. Грозы, сотрясающие небеса и приносящие вместе с ливнем изобилие на наши высушенные земли, лишь подражают благодеяниям гостеприимного хозяина твоего. Шебиб и я, мой господин, знаем о твоем пребывании здесь, но это не должно тебя тревожить. Порукой нашему молчанию служит сам источник этого знания. Вот он, смотри.
Трактирщик взял ключ, открыл сундук, достал из него книгу и показал ее название визирю. То была третья часть «Джафера».
— Благодаря ей мне стало известно, что в этот самый день ты должен зайти сюда, дабы поужинать.
Услышав такие слова, визирь понял, что предсказания его отца Яхьи сбываются и что чудеса уже, так сказать, теснят одно другое.
Потом случилось еще одно необыкновенное событие, которое убедило визиря, что он и вправду был приведен в Дамаск волей, перед которой склонился сам халиф, хотя ему пришлось изгнать одного из лучших своих советников и лишиться близкого человека, чье общество доставляло ему удовольствие.
В один из следующих дней стояла страшная жара, и благородный Бармесид во время прогулки по Багдаду захотел зайти в лавку, где продавались всякого рода прохладительные напитки. Он сел и попросил лахкама[11]{75} со льдом.
Сходное желание привлекло в ту же лавку других посетителей. Хозяин взял Джафара за руку и с таинственным видом отвел его в помещение за прилавком.
— Мой господин, — сказал он, когда они остались вдвоем, — тебе там не место, изволь пройти в отдельную комнату, которая уже несколько дней как приготовлена для тебя. Там есть всё, чтобы услужить, насколько это в моих силах, представителю славного рода, великому визирю и правой руке повелителя правоверных.
Джафар не стал противиться, и хозяин усадил его на высокую софу, со всех сторон окруженную фарфоровыми вазами с цветами.
Трое прекраснейших отроков, одетых просто, но изысканно, стояли рядом.
— Дети мои, — обратился к ним лавочник, — это глава нашего рода, тот самый, чье появление было предсказано древними пророками в их книгах, дошедших до нас{76}. Служите же нашему князю со всем вниманием, на которое вы способны, и с почтением, коего он заслуживает.
Мальчики немедля поставили перед визирем столик сандалового дерева и, опустившись на одно колено, поднесли ему лахкам. Один из них разжег курильницу, и вскоре источаемые ею душистые ароматы смешались с благоуханием цветов, наполнявшим комнату.
Джафар любовался тремя суетившимися вокруг него отпрысками своего собственного рода. Закончив, они встали рядом с отцом, как бы ища у него защиты: так три молодых побега тамарены[12], растущие в тени главного ствола, покрываются листьями и цветами и готовят украшения для юных красавиц Востока.
Наследник Бармесидов подумал вдруг о себе, об ушедшем своем счастье и тяжко вздохнул.
«Ах, — с горечью подумал он, — с каким удовольствием познакомился бы я с этим замечательным семейством и приблизил его к себе, когда был в милости и мог оказывать покровительство всему нашему роду».
Он дал по пятьдесят золотых каждому юноше, а затем захотел так же щедро расплатиться за лахкам, которым его угостили.
— Ты ничего нам не должен, мой господин, — сказал лавочник. — Этот дом и его хозяева принадлежат тебе: мы с тобой одной крови, ты — глава нашего рода, наше знамя, наш свет{77}, друг великого халифа Харуна и гость благородного Шебиба, в честь которого столько лампад горит под куполом Куббат ан-Наср[13]{78}. Посмотри на этот знаменитый купол и сочти светильники, горящие с тех пор, как сам великий Харун ар-Рашид подал народу пример. Каждый, кого Шебиб одарил своей милостью и гостеприимством, а среди них были даже цари, почитают за честь выказать благодарность ему таким видимым и долговременным способом. И потому, когда луна восходит, дабы своим мягким блеском утешить лишенную солнечного света землю, но из-за какого-либо затмения или облачка мы всё же остаемся в темноте, Дамаску достаточно лишь обратиться к Куббат ан-Насру: его лампады, зажженные признательностью, заменяют ночные светила и своим сиянием не дают забыть о великодушии достопочтенного Шебиба.
Джафар испытывал истинное наслаждение, слушая, как восхваляют его великодушного и добродетельного друга. В то же время он понимал, что лавочник, способный на такие похвалы, во всех отношениях стоит выше своего ремесла. Знание и добродетель вовсе не зависят от положения, однако Джафар всё же поинтересовался, каким образом хозяин заведения, в котором он находился, смог достоверно узнать о его пребывании в Дамаске и даже о том, в котором часу визирь зайдет к нему, дабы отдохнуть от зноя.
— Из четвертой книги «Джафера», — таков был ответ лавочника, который в подтверждение своих слов показал Бармесиду записи, сделанные на основе вычислений.
Джафар закончил прогулку по городу и вернулся в дом радушного хозяина с довольным видом. Шебиб счел это добрым предзнаменованием. Он помог гостю переодеться, подал кофе, наливки и всё, что помогало в ожидании ужина побороть дневное утомление.
Довершил приятные знаки внимания изысканный и обильный ужин; благовония и музыка приумножали удовольствие от еды. Поев с большей охотой, чем обычно, Джафар ласково поцеловал своего хозяина и отправился спать с твердым намерением продолжить прогулки по Дамаску, дабы отыскать пути, по которым он должен пройти, следуя велениям неба.
Визирь провел восхитительную ночь и, едва рассвело, снова надел одежду, в которой привык искать приключений, и, попрощавшись до вечера с хозяином, вышел на улицу.
Случай привел его на берег реки Абаны{79}. Бедный рыбак раз за разом закидывал невод, и всё понапрасну: после трех-четырех попыток, свидетелем которых стал Джафар, бедняк, расправляя сеть, заговорил так громко, что визирь расслышал каждое слово:
— Что с нами будет? У меня жена, три сына, четыре дочери, а хлеба нет, и вот уже два дня, как судьба отгоняет рыбу прочь от моего невода. О Аллах, взываю к Тебе во имя Великого Пророка Твоего! Но нет, Ты далеко, зато я вижу отсюда Куббат ан-Наср, сияющий благородством Шебиба, верного Твоего слуги. Так осмелюсь же еще раз забросить сеть во имя того, кто славен добротой своей по всей земле и кто заслужил Твое благоволение.
С этими словами рыбак расправил сеть, возвел очи к небу и воскликнул:
— Я закидываю невод во имя дюжины самых ярких лампад, что горят в честь Шебиба под куполом Куббат ан-Насра, во имя Шебиба и дюжины звезд — спутниц нашего Великого Пророка, остановившихся над домом слуги Божьего в Дамаске, дабы почтить своим блеском его добродетель и благородство{80}. О Аллах! Да придет на помощь бедняку сила имени того, кто избран Тобою{81}, дабы стать одним из отражений Твоих на земле!{82}
Закончив обращение к небесам, рыбак повторил еще громче: «Именем Шебиба!» — и забросил сеть в воду.
По дружеским чувствам, кои питал Джафар к Шебибу, можно представить, с каким вниманием и надеждой следил он за рыбаком и его неводом. И удача не заставила себя ждать.
Сеть стала такой тяжелой, что рыбак подумал было, что она зацепилась за затонувшую корягу, но затем увидел бьющуюся в ней рыбу и испугался, что невод не выдержит и порвется.
И тогда, не желая потерять драгоценную добычу, рыбак веревкой привязал невод к дереву, торчавшему из воды, разделся и вошел в реку.
Улов, который он вытащил на берег, привел Джафара в изумление обилием своим и разнообразием.
Переодетый визирь не отказал себе в удовольствии поздравить рыбака и помочь ему опорожнить тяжелейшую сеть. Он восхитился чудом, которое свершилось во имя Шебиба, и спросил у бедняка, кто этот человек, чье имя внушает такие надежды.
— Как можно жить на земле, — поразился рыбак, — и не знать благородного Шебиба? Ведь перелетные птицы, которых он кормил собственными руками, разнесли славу о его благодеяниях по всем городам и весям… Он — сын Шебиба и внук того Шебиба, который помог великому Умару завоевать Дамаск{83}, а потом три дня кормил халифа и всю его армию. В благодарность за услуги Умар призвал Шебиба в Дамаск, выстроил ему великолепный дворец, а на одном из пилястров, что украшают двери этого дворца, оставил отпечаток своей победоносной руки: отпечаток этот виден до сих пор, и ему поклоняются все истинные мусульмане. Халиф Харун, когда гостил в Дамаске у Шебиба, также удостоил его сходной чести, оставив отпечаток своей ладони на втором пилястре… Открой глаза свои, взгляни на эти чудеса, время над ними не властно, ибо само Небо и наместники его на земле заботятся о том, чтобы слава сих великих людей пребывала в вечности. Нынешний халиф пошел еще дальше: он приказал на мраморе пилястра золотыми буквами высечь свое имя, и ты сам можешь его прочесть.
Хвалить Шебиба значило льстить Джафару, и визирь окончательно уверовал, что Небо, которое свело его со столь уважаемым человеком, уготовило ему счастливые события.
Однако, дабы еще раз проверить, какова природа воли, управляющей его жизнью, он придумал новый способ испытать судьбу.
Джафар обратился к рыбаку, который выкручивал и расправлял свою сеть:
— Ты убедил меня в том, что Шебибу благоволит само Небо, ибо его имя принесло тебе удачу. Меня же беспокоит судьба одного близкого человека, и я желал бы, чтобы ты доставил мне удовольствие и изволил во имя его забросить сеть еще раз.
— Брат мой, — отвечал рыбак, — нельзя докучать Небесам, это неблагоразумно. Аллах послал мне обильный улов, я и так не знаю, как дотащить эту рыбу до базара, мне ведь надо продать ее и купить хлеба, ибо дома у меня не осталось ничего, кроме воды для омовений. Мне недосуг терять время: если я впустую заброшу сеть, семья моя пострадает, а если мне повезет, как я унесу больше, чем могу?
— Ты не потеряешь время, — возразил Джафар, — потому что я тебе заплачу, и рыба твоя не пропадет: я помогу донести ее до базара.
— В таком случае, — согласился рыбак, — раз, пойдя тебе навстречу, я ничем не рискую, то с удовольствием выполню твою просьбу. Скажи, во имя кого я должен забросить сеть и еще раз испытать судьбу?
— Джим, Ба, Уау[14].
Рыбак произносит названное имя, забрасывает сеть, и на этот раз им приходится вытягивать ее вдвоем: старик, вне себя от радости, заходит в воду, а Джафар помогает с берега. И вот на песке лежит такой великолепный улов, какого никогда не видывала река Абана.
Сделав дело, рыбак, одеваясь, прошептал: «Джим, Ба, Уау», потом попросил Джафара еще раз повторить эти буквы, взял палку, начертил их на песке и принялся за расчеты{84}. С каждым мгновением он изумлялся всё больше и больше тому, что у него выходило, и наконец обернулся к визирю.
— Чтобы опустошить реку, — сказал он, — нам остается лишь забросить сеть во имя халифа Харуна ар-Рашида. Я забросил ее во имя Шебиба, а ты уговорил меня испытать звезду великого князя Бармесида, визиря всех визирей и правой руки повелителя правоверных… И зачем ты беспокоился о судьбе благословенного Джафара? Ты мог бы утешиться, если бы знал наши книги!
Благородный Бармесид в это самое время должен быть в Дамаске, в гостях у Шебиба, если судить по совпадению звезд дома Шебиба и дома визиря Джафара. Великий Бармак{85}, родоначальник дома Джафара, помог Великому Пророку нашему завоевать Багдад{86}, Умар обязан деду Шебиба покорением Дамаска, и, возможно, потому две мощные ветви Бармесидов и Шебибов соединятся и переплетутся, дабы обеспечить дальнейшее существование того государства, расширению которого способствовали их предки, — вот события, которыми управляет судьба, чьи пути кажутся нам неисповедимыми. Однако человеку не следует гордиться: даже если ему чудится, будто высшие сферы движутся ради него, — он должен лишь радоваться, что является их орудием.
Джафар, обнаружив такую широту и глубину познаний в простом рыбаке, поразился еще больше, чем при встрече с трактирщиком и продавцом прохладительных напитков. Этому необыкновенному ученому небосвод служил библиотекой, а песок заменял пергамент.
Надо было распорядиться пойманной рыбой, и тут Джафар вспомнил Шебиба и его доброту ко всему живому.
— Брат мой, — сказал он рыбаку, — сам того не ведая, ты доставил мне величайшее удовольствие, ибо никто так не любит и не уважает Шебиба, как я. Ко всему прочему я больше всех на свете заинтересован в судьбе главы Бармесидов, а также люблю людей ученых и почитаю подобных тебе выходцев из народа. Мне хочется, чтобы слава о тебе заблистала ярким светом и стала примером для всех, кто верит, будто высокое происхождение или богатство освобождают их от необходимости выделиться какими-либо заслугами. Я богаче, чем можно подумать, глядя на мою одежду, так соблаговоли доставить мне еще одно удовольствие: позволь тебя отблагодарить и принести достаток твоему большому семейству. Прими эти двести золотых, выбери рыбу, что понравится твоим родным, а остальное, пойманное во имя Шебиба и Джафара, выпусти в честь одного Шебиба; и пусть именем его они обретут дар речи и разнесут хвалу этому великому человеку по всем морям до самых бездонных глубин.
— Я отпущу всех! — воскликнул старик в порыве радости. — О мой господин! Я слышал имя Джафара и знал о его высоком предназначении. Судьбе же было благоугодно, чтобы я увидел великого визиря своими глазами и убедился в его добродетели. Я припадаю к твоим стопам. Нет, в такой необыкновенный и радостный день никто не будет несчастен по моей вине! Пусть вся рыба вернется в стихию, из которой была извлечена… Плывите, — продолжал он воодушевленно, — набирайтесь жизни и сил, побывайте во всех морях с юга до севера и разнесите весть о том, что Шебиб и Джафар, объединившись на земле, являют собой образец добродетели, что они продолжают дело нашего Великого Пророка. Пусть слух о том дойдет до Левиафана[15] и заставит его содрогнуться!
Визирь оставил рыбака, пожелав ему на прощание всяческого процветания, коего заслуживает добродетель, и славы, что вознаграждает труды, несущие благо роду человеческому. Они расстались как старые друзья.
Приближалось время обеда. Почувствовав усталость, Джафар направился к знакомому трактирщику. Однако на этот раз там не случилось ничего чудесного, ничего такого, что могло бы удовлетворить его любопытство, пролив свет на поприще, уготованное ему по воле Неба.
Визирь вышел на базар. На углу площади располагалась самая большая в Дамаске кофейня, называвшаяся Иль Манаклие{87}. Небольшой рукав реки пересекал и украшал ее сад.
Джафар углубился в одну из аллей и выбрал мраморную скамью, стоявшую в тени беседки с тремя входами, за стенкой, сплошь увитой виноградом. Едва князь Бармесид допил кофе, как в беседку с трех сторон одновременно, будто сговорившись, зашли три дервиша. Сквозь листву и решетку визирь видел, как странники, явно не знакомые друг с другом, были поражены тем, что судьба разными путями привела их в одно и то же место. Поприветствовав друг друга, они сели и какое-то время молча пили кофе, хотя всем им не терпелось узнать, чему обязаны они столь удивительным совпадением. И наконец первым заговорил самый старый дервиш:
— Братья мои, не кажется ли вам странным, что судьба собрала нас здесь в один и тот же час? Нет ли тут какой-либо тайны? Кем бы мы ни были прежде, наше положение делает нас равными и позволяет быть откровенными: расскажем, что привело сюда каждого из нас. Я поведаю вам свою историю, в ответ вы без утайки расскажете ваши… Сегодня, хвала Небу, я — мусульманин, но родился я в Китае, в городе Ханкое, в богатой семье, которая поклонялась Хахиху{88}. Из того, что говорили родители, желая меня просветить, я заключил, что наши предки обожествили одного или нескольких человек, и мне захотелось найти того, кто на самом деле создал меня и моих близких, чтобы служить ему. К этим нелегким размышлениям вскоре прибавилась еще одна тревога: меня хотели женить. Я же был убежден, что мужчина не должен связывать себя обязательствами, не познав самого себя, и что не следует ему дозволить себе наслаждения или отказаться от них, не изучив предмета, и оттого решил я оставить отчий дом и пуститься в странствие по Китаю, чтобы добыть нужные мне знания… Я взял необходимые для путешествия драгоценности и золото и пустился в путь; переходя из одной провинции в другую, я изучал культ божеств, который там практиковался, и его истоки. Одни поклонялись идолам, созданным их собственными руками, другие — тельцу или даже чему-то вовсе смехотворному. Многие пытались склонить меня на свою сторону, хотя я ясно видел, что глупо преклоняться своему творению, что только безумцы могут верить, будто мироздание, организованное так, как я видел, вышло из головы тельца. Наконец, я повстречал тех, кто поклонялся солнцу, ибо это светило оживляет своим теплом всё и вся, но и оно казалось мне не Богом, а лишь его более или менее сносным подобием. Потом жажда путешествии привела меня в те края, где солнце теряет свое влияние, и я увидел, что для совершенства этой веры опять-таки чего-то недостает… Я пошел обратно и добрался до города Дамгада{89}, где поселился в квартале, отведенном для чужестранцев{90}. Там я разговорился с человеком, чей характер и убеждения показались мне любопытными. И тут к нам подошел еще один путник.
«Как? Ты здесь, в этом городе? — удивился тот, с кем я разговаривал. — И где ты остановился?»
«У Тантур-Кус-Кама, самого уважаемого человека в Китае, который славится редкой для здешних мест добродетелью — радушием невиданным. Порой он дает стол и кров целой тысяче странников, а поскольку в Дамгаде я никого не знал, то явился к Кус-Каму и сказал, что пришел от Шебиба из Дамаска. При этом имени хозяин мой, если бы только мог, осыпал бы меня градом жемчуга. Ведь именно у Шебиба из Дамаска Тантур-Кус-Кам получал уроки добра и гостеприимства».
«Так ты хорошо знаешь этого Шебиба из Дамаска?» — спросил я.
«Я гостил у него дважды, — отвечал мне незнакомец. — Кто не видел Шебиба, тот не знает, что такое радушие и добродетель. Они снискали ему уважение и приязнь всех окружающих, а слава его разнеслась так далеко, что, говорят, даже певчие птицы по всей земле возносят ему хвалу. Я сам был свидетелем их любви и признательности к этому необыкновенному человеку и своими глазами видел, с какой внимательностью он относится ко всем животным… Однажды, когда я был у него, над садовой беседкой, в которой он любил отдыхать в жаркие полуденные часы, закружился, пронзительно крича, ибис[16]. Слугам надоели эти крики, и они вознамерились застрелить птицу из лука. Шебиб, приказав им не трогать ибиса, отворил окошко беседки. Птица залетела внутрь и принялась кричать еще громче прямо напротив софы, на которой обычно отдыхал Шебиб. Тогда господин приказал осторожно сдвинуть мебель, а потом еще осторожнее приподнять ковер. Под ним обнаружилась огромная змея, которая пролезла в беседку через щель в полу. Слуги хотели изрубить незваную гостью, но Шебиб остановил их и приказал ей убраться обратно в нору. Та послушалась, а хозяин дома довольствовался тем, что велел заделать щель и тем самым преградить путь в беседку».
С величайшим вниманием выслушав эту историю, я тут же принял решение. «Такое поведение, — сказал я себе, — должно быть следствием верных убеждений, ведь добродетель не может основываться ни на чем ином, как на истине. Пойду искать ее у Шебиба». Я отправился в Дамаск и сразу нашел того, с кем жаждал познакомиться… Едва я пересек границу города, как ко мне приблизился невольник и попросил почтить своим присутствием дом его хозяина. Он проводил меня к тому самому человеку, которого я искал, и вскоре уроки его зажгли во мне желание стать мусульманином, а немного погодя я зажил жизнью дервиша… Каждые три года я возвращаюсь в Дамаск, но, поскольку люблю покой, предпочитаю останавливаться за городом, и Шебиб с радостью идет мне навстречу и находит время, чтобы повидаться со мной. Как раз сегодня я беседовал с ним.
Тут первый, и самый старый, дервиш закончил свой рассказ, и слово взял второй:
— Братья мои, вы убедитесь, что не случайно судьба, каким бы ни был промысл ее, заставила нас всех собраться сегодня здесь, потому что я — почитатель того самого Шебиба, о котором только что поведал наш собрат, и явился в этот час в Дамаск, дабы просить у него приюта. Родом я из Индии, где рос в семье богатой и влиятельной. Однако я очень рано понял, что положение наше имеет обратную сторону, что так называемые радости жизни отнимают больше, чем дают, и можно стремиться к иному: я захотел увидеть мир и оставил родительский дом… Как-то шел я по одной из улиц Сурата{91} мимо большой пагоды: рядом с ней с самого утра один слепой тщетно просил милостыню. Не находя ни в ком сочувствия, нищий совсем было отчаялся, но нужда взяла свое, из глаз его покатились слезы, и внезапно он вскричал: «Прохожие, кем бы вы ни были, подайте несчастному, если не во имя Бога, то во имя Шебиба из Дамаска!» Я почувствовал необычайное волнение при этом имени, которое прежде никогда не слышал. И мне захотелось узнать, почему слепой прибегнул к нему как к крайнему средству. Я приблизился к нищему и, вложив два золотых в его руку, спросил:
«Брат мой, кто этот человек, чье имя ты произнес?»
«Это, — отвечал он, — образец для всех, кто хочет нести добро себе подобным: великодушие его не знает границ, оно побуждает подражать ему всех, кто смотрит на него, и не оставляет никаких оправданий тем, кто закрывает глаза и уши в ответ на слезы и крики обездоленных. Шебиб не кичится своими благодеяниями, желая облегчить бремя признательности тем, кому его пожертвования могут показаться слишком щедрыми. Доброта его распространяется на всех, кто приближается к нему».
Портрет, написанный слепцом, породил во мне неодолимое желание отправиться в Дамаск и познакомиться с человеком, о котором я узнал столь необыкновенным способом. Так я попал в этот великий город, где легко нашел Шебиба, а узнав его, отказался от безрассудной веры в Брахму, Вишну и Шиву и сделался дервишем… Свой рассказ я дополню, упомянув лишь об одном происшествии, похожем на случай со змеей, о котором мы только что услышали. У здешнего царя был лев огромных размеров, которого держали в железной клетке рядом с воротами дворца. Шебиб ни разу не прошел мимо, не уделив бедному пленнику внимания и не выказав той любви, что делает счастливой любую тварь. Однажды сторож жестоко обошелся со львом, и тот сбежал, грозя ужасными бедствиями городу и стране. К счастью, вскоре беглец столкнулся со своим покровителем и тут же успокоился. Он позволил Шебибу проводить его обратно в клетку и вел себя как самое послушное домашнее животное.
На этом второй дервиш закончил рассказ и попросил третьего так же откровенно поделиться своей историей.
Первым делом этот странник подивился, что все они явились в Дамаск из-за одного и того же человека. Рассказчик родился в мусульманской семье и стал странствующим монахом еще до того, как услышал имя Шебиба, но именно благодаря ему он приобрел знания о природе, а главное — знания об обязанностях человека по отношению к земле. Дервиш заметил, что Шебиб не только подавал богатым пример в благородном и разумном использовании своего состояния, но и учил бедных изыскивать средства для их скромной жизни.
— Братья, — продолжал он, — вы упомянули о любви Шебиба к животным, а я хочу добавить, что она распространяется и на растения. Обходя свой сад, он поливает те, что увяли, поднимает те, что упали или согнулись, ставит подпорки тем, что могут поломаться от ветра. Он никогда не накапливает воду у себя в доме или в саду, чтобы потом заставлять ее бить струей, нет, он позволяет ей следовать своему естественному течению. Одним словом, Шебиб — друг всей природе.
Когда третий дервиш умолк, первый снова взял слово:
— Звезда человека, о котором мы говорим, очень сильна, но, хотя она и привела нас к нему, думаю, исходя из моих познаний, в данный момент нами руководит созвездие еще более мощное: мы пришли в Дамаск во имя Шебиба, а соединились здесь и сейчас ради человека по имени ДБВ, о котором я, кроме этих букв, ничего не знаю.
— Братья, книги готовят нас к будущему, а события — просвещают: давайте наберемся терпения, и мы узнаем, в чем причина нашей необычной встречи.
На этом беседа окончилась, и три странника покинули кофейню и сад.
Само собой разумеется, никем не замеченный, визирь не упустил ни слова из услышанного. Беседа трех дервишей была бы бесконечно интересна ему, даже если бы не содержала ничего, кроме похвал его хозяину и другу. Однако, когда самый старый из них сказал, что он и его братья, похоже, собрались вместе во имя человека, чья звезда затмевает звезду Шебиба, внимание Джафара вдвойне обострилось, ибо не было никаких сомнений, что речь идет о нем самом.
Князь Бармесид отнюдь не возгордился — он был слишком высокого мнения о добродетели, чтобы исполниться самодовольства.
Должно быть, на небе звезда Шебиба блеском своим затмевала звезду визиря, зато на земле, где могущество и власть раздаются не за добродетель, ярче сияла звезда наместника халифа.
И потому визирь почувствовал, как возросла его уверенность. Он понял, что чудесный поворот судьбы собрал в кофейне трех дервишей и дал ему услышать рассказы, которые были напрямую связаны с его положением. Из них вытекало, что он не совсем лишился милости халифа, как ему думалось, а по-прежнему оставался его визирем, на что указывали три буквы, ДБВ, упомянутые одним из дервишей.
Джафар направился к Шебибу домой и всем своим видом показал, что доволен услышанным за день, но не стал вдаваться в подробности, чтобы не заставлять краснеть скромного друга.
Подчиняясь звезде, положение которой ему так хорошо описали, визирь решил и дальше скрывать свое имя и местонахождение, не желая каким-нибудь опрометчивым поступком нарушить предуготованный ход вещей. И поскольку улицы Дамаска способствовали его просвещению, он счел, что ему следует продолжать свои столь полезные и приятные прогулки и по-прежнему выходить на улицу только переодетым до неузнаваемости.
Однажды в нестерпимо жаркий день Джафар торопливо возвращался к Шебибу по кривым дамасским улочкам. Хотя он сделал большой круг, ему казалось, что до дома осталось не больше трех-четырех сотен шагов. Внезапно не привыкший к столь быстрой ходьбе визирь начал задыхаться. Тут он заметил удобную мраморную скамью, которая стояла под своего рода портиком: Джафар присел на нее, желая перевести дух, и достал из-за пояса платок стереть пот с лица.
И увидел он прямо перед собой величественный дворец с двадцатью шестью колоннами и двадцатью четырьмя окнами. Каждое окно украшал балкон с цветами и зеленью, и каждый из них отличался неповторимым своеобразием.
Визирь любовался этим восхитительным зрелищем, как вдруг одно из окон распахнулось, и в нем показалась шестнадцатилетняя девушка дивной красоты с фарфоровым кувшином в руках. Визирь в жизни не видел ничего прелестнее.
«Да, — подумал он, — всем известно, что луна и солнце трижды скрылись с небосвода ради Мухаммада{92}, ибо он был истинным светочем земли нашей, но теперь я склонен верить, что летописцы обманули нас. Светила мира только дважды уступили нашему Великому Пророку право озарять этот мир, они несомненно ждали рождения этого прелестного создания, что явилось очам моим, дабы воздать ему почести своим третьим затмением».
Пока Джафар предавался первым восторгам, юная особа поливала цветы, и, казалось, они оживали от одного лишь предвкушения животворной влаги.
Но вот красавица закончила поливать, притворила окно и исчезла.
Визирь ждал, что она вот-вот захочет полить оставшиеся цветы и снова предстанет перед его глазами, но так и не дождался: вытянув шею, он сидел на одном месте с разинутым ртом, не сводя глаз с окон дворца, в котором скрылась та, что его околдовала. Ночь застала Джафара в том положении, в коем триста лет пребывал Алилкаф[17] после того, как узрел великолепную райскую птицу, возвестившую приход Мухаммада{93}.
Страсть настолько захватила Джафара, что он, возможно, провел бы так всю ночь, если бы неожиданно появившийся Шебиб не вывел его из оцепенения.
Благородный хозяин вышел из дома, в котором жили его жены. Этот дворец и тот, в котором он обычно принимал гостей, разделяли сады. Шебиб обеспокоился тем, что его гость задерживается дольше обычного; предположив, что с Джафаром что-то случилось, он переоделся, дабы ничто не помешало ему в поисках, вышел в сад через заднюю дверь и тут же наткнулся на визиря. Тот сидел, поглощенный своими мыслями, и неотрывно глядел на окна дворца.
— Что ты здесь делаешь, друг мой? — спросил Шебиб. — Я испугался, не приключилась ли с тобой беда.
— Я много ходил сегодня и устал, — отвечал Джафар. — Мне попалась эта скамья, и я присел отдохнуть.
— Пойдем домой, там будет удобнее.
Визирь попытался встать, но некие чары словно пригвоздили его к скамье, и собственное тело показалось ему слишком тяжелым, чтобы покинуть место, к которому была прикована его душа.
Однако, собравшись с духом, он скрыл от Шебиба свое смятение и последовал за ним. Джафар не мог ни говорить, ни радоваться превосходному ужину, приготовленному для него, ни насладиться упоительным вечером, хотя Шебиб старался изо всех сил, дабы приумножить его очарование[18]. Джафар улегся в постель в совершеннейшем расстройстве, которое весьма обеспокоило его великодушного друга.
Ночь не принесла успокоения: визирь и не надеялся на то, чтобы заснуть хоть на мгновение или просто отдохнуть. От волнения он ворочался в постели, не находил себе места, и было ему неудобно так, будто он продолжал неподвижно сидеть на мраморной скамье.
Ночные тревоги отразились на лице Джафара. Войдя утром к нему в опочивальню, Шебиб нашел его в страшном волнении, с горящими глазами и бледным как смерть. Хозяин дома тут же велел привести врача, который слыл человеком весьма проницательным и не замедлил это доказать.
Врач осмотрел больного, послушал его дыхание, изучил глаза, взял за руку, несколько раз ощупал ее, а затем внимательно подсчитал пульс. Через четверть часа он попросил перо и пергамент, не говоря ни слова, написал заключение и передал его Шебибу. Тот поспешно и с опаской прочитал записку.
Шебиб передал записку Джафару, и визирь прочитал ее с нескрываемым удивлением. Благородный хозяин дома, пользуясь моментом, обратился к нему с такой речью.
— Ах, мой дорогой гость, друг мой и брат, — ласково улыбнулся он, — у тебя есть тайна такого свойства, и ты не доверил ее мне! Пришлось побеспокоить врача, чтобы узнать, в чем твоя беда! Но поскольку его искусство тебе не поможет, не медли, обратись ко мне! Кто, как не я, с моим усердием, доставит тебе предмет, отсутствие которого мешает твоему счастью! Он находится в Дамаске? Где ты увидел его?
— Вспомни, мой дорогой Шебиб, — отвечал Джафар, — где ты нашел меня вчера. Юная девушка, красоты несравненной, живая и изящная, совершенная, словно гурии{94}, о которых мы читали, поливала цветы прямо напротив скамьи, на которую я присел, чтобы передохнуть. В жизни не видывал таких прекрасных глаз! Они излучали невыразимо мягкий свет, и от их блеска вспыхивали всеми цветами радуги водяные струи, лившиеся из кувшина. Красавица улыбалась, как заря на восходе самого прекрасного дня; округлые, гибкие, прелестной формы руки были слегка окрашены тамареной, чей порошок покрывал также и волосы ее, и ветер доносил до меня их сладковатый запах. Личико с искусно подкрашенными чертами выглядело столь очаровательным и привлекательным, словно требовало восхищения не только моего, но и всей природы, и, казалось, та сама радовалась при виде стольких совершенств!
— О мой дорогой друг, — прервал его Шебиб, — какое счастье, что я могу помочь и привнести в твою душу покой и здоровье, отнятые несчастной страстью. Я знаю, к кому ты воспылал любовью, и можешь надеяться, она станет твоей… Эта девушка прекрасна не только телом, но и душой, она сама невинность, однако муж ее, с которым она сочеталась совсем недавно, случайно нарушил закон и сам признал себя виновным, а потому вынужден отказаться от жены и дать ей развод. Это произойдет уже сегодня, и я обещаю, что она перейдет в твои руки… Предаваясь любви своей, не думай о цене, которую заплатят те, кто поспособствует твоему соединению с избранницей сердца твоего, будь счастлив, мой дорогой визирь, и верь: тебе предстоит совершить гораздо больше, чем ты думаешь.
Джафар был одновременно и удивлен, и обрадован обещанием Шебиба.
— Согласись, — сказал он, — мой отец не обманул меня, когда предвещал, что Дамаск подарит мне чудо из чудес! Мне явилось чудо красоты, а любовь совершит другое чудо, когда подарит мне это восхитительное создание при помощи самой нежной дружбы.
Шебиб тут же оставил покои визиря, пересек сады и зашел в свой второй дворец с двадцатью шестью колоннами. Именно там высокородный Бармесид пришел в восторг, увидев Негемет-иль-Супех{95} — самую юную и младшую жену Шебиба, которую тот любил больше всего на свете.
Великодушный муж очень быстро удостоверился в том, что именно она поливала цветы, когда Джафар сидел на скамье.
Теперь надо было убедить Негемет заключить новый союз, более выгодный и для ее семьи, и для нее самой, и разорвать милый сердцу и никогда ее не тяготивший брак. Шебиб утешал себя тем, что ему не придется бороться ни с какой другой страстью, кроме собственной, однако чувствовал, что предложение, которое ему надлежит сделать жене, следует высказать с величайшими предосторожностями.
И не ему подобает разъяснять юной красавице, что ее ждет положение гораздо более выгодное, чем то, в котором она находится сейчас. Пусть честолюбивые отец и мать уговорят свою дочь, не ранив ее. Шебиб же ограничился тем, что ласково обратился к жене с такой речью:
— Моя дорогая Негемет, я тебя нежно люблю и чувствую, что мог бы сделать счастливой, однако вынужден причинить небольшое огорчение в тот самый час, когда думаю лишь об удовольствии твоем. Ради твоего будущего я готов отдать, если понадобится, свою жизнь. Соблаговоли уступить желанию моему и согласись на неделю вернуться в родительский дом. Мне очень нелегко разлучаться с тобою даже на такое короткое время, но не забывай, что я не помышляю ни о чем, кроме твоего благополучия.
Негемет-иль-Супех, воспитанная в послушании, еще никогда не поступала по своей воле. Она расценила приказание вернуться на несколько дней к родителям как милость, о которой не смела просить, и, вместо того чтобы обидеться на мужа, по чистосердечию своему стала его благодарить.
Тем временем Шебиб попросил ее отца Шеффандар-Хасана прийти к нему по важному делу. Эмир не замедлил явиться к своему зятю, и тот не стал бродить вокруг да около, а прямо и откровенно признался:
— Дочь твоя, мой дорогой Шеффандар, — жемчужина очей моих. Но я нашел способ навеки обеспечить и ее, и твое благополучие вопреки всем превратностям, коим подвержена наша жизнь. Я счастлив быть твоим зятем, но мне довелось услышать, как человек, что во всех отношениях лучше меня, очень тепло отзывался о любезной Негемет и всем сердцем восхищался ею. Ради дружбы к тебе, к твоей семье и к нему я должен пойти на жертву: забери дочь к себе домой, дай ей понять, в чем ее счастье, сделай так, чтобы она возжелала его, и я, несмотря на безмерность моей жертвы, буду более чем доволен, если сумею такой ценой подарить всем радость и процветание… Надо, чтобы Негемет не ранило то, что я отказываюсь от счастья обладать ею, поэтому не торопи события, выбери удобный час, будь с ней ласков и предупредителен… Когда добьешься желаемого, предупреди меня, я откажусь от нее перед кади таким образом, чтобы не уронить ни ее достоинство, ни честь твоей семьи, а до тех пор пусть мой замысел остается в тайне, пусть знают о нем только ты и твоя жена. Это крайне важно, ибо тот, кто женится на твоей дочери, не подозревает, что она моя супруга, хотя ему известно, что Негемет замужем. У меня есть причины, чтобы он считал меня лишь посредником, который хочет оказать ему услугу безо всякого для себя интереса или ущерба.
Шеффандар забрал дочь, решив ничем не нарушать замыслов зятя, в выгоду которых он поверил, а Шебиб поспешил вернуться к своему гостю.
— Мой господин, — сказал он, — если биение сердца твоего не обмануло врача, то сейчас ты пойдешь на поправку, ибо, заверяю тебя, через несколько дней ты получишь ту{96}, от которой зависит твое полное выздоровление. Муж не желает ничего, кроме счастья юному созданию, он вынужден отказаться от любимой жены из-за рокового стечения обстоятельств; ее родители и она сама не станут даже пытаться помешать ему, остается только одно препятствие скорейшему осуществлению твоей мечты. Тебе нельзя жениться, не назвавшись, но ты не можешь открыть свое имя, потому что тебя привела сюда судьба и только она вправе это сделать.
Как ни был влюблен Джафар, он понял, что придется потерпеть и переждать. В то же время визирь осознал, сколь огромную услугу оказал ему друг, и в самых искренних выражениях поведал, как тронули его теплые чувства и поразительное рвение Шебиба.
— Шебиб, я буду поступать только так, — заключил он, — как посоветует мне твоя мудрость, и стану сохранять спокойствие, поскольку для этого мне достаточно лелеять надежду, которую ты вселил в мою душу. И я готов ждать до тех пор, пока благодаря бескорыстным заботам твоим не сложатся все необходимые условия для моей женитьбы.
Джафар возрадовался всей душой. Теперь ему необходимо было побыть одному, чтобы помечтать в свое удовольствие о возлюбленной Негемет, и он отправился на улицы Дамаска, где даже шумная толпа не мешала его уединению. Несмотря на всю свою задумчивость, визирь внимательно смотрел по сторонам. И вот, подойдя к Большой мечети, он услышал, как, поздоровавшись и узнав друг друга по голосу, разговорились между собою двое слепых.
— А, это ты, Бенфирос! — воскликнул тот, что был постарше. — Мне надо многое тебе сказать. Ты ведь знаешь, что жена моя из берберов{97} и прочитала все оккультные книги, которые хранятся в Дом-Даниэле[19]{98} в Тунисе. Она всё время что-то ищет, хотя нам от этого никакого прибытку, и находит много разных секретов. Так вот она заверяет, что великий Джафар Бармесид уже несколько месяцев находится в Дамаске. Так предсказал «Джафер»: именно его пророчество заставило Джафара прийти сюда. Халифу хочется что-то выяснить, и его первый визирь должен решить эту задачу, но здесь не стоит об этом болтать.
— Напротив, — возразил молодой слепец, — сейчас не время молитвы, и тут никого нет.
С этими словами он вытянул руку и принялся шарить вокруг своей палкой, но Джафар успел от нее увернуться.
— Сядем на эту скамью, — предложил Бенфирос, решив, что никто их не слышит, — и продолжим наш разговор. Жена твоя говорит, что великий визирь Джафар находится в Дамаске, а я говорю, что не пройдет и двух дней, как его узнают, хотя он тщательно скрывается.
— Кто это тебе сказал? — удивился старик.
— Мой отец. Он родом из Египта, книг не читал, но мог бы написать, ибо имеет дело с джиннами. История эта длинная и запутанная, так что наберись терпения и слушай… Джинн по имени Маркаф — один из тех, что хранят земные сокровища и с которым мой отец видится чуть ли не каждый день, влюбился{99} в дочь правителя Герака{100} и однажды ночью решил отправиться к ней, надеясь своей избраннице понравиться и взять ее в жены. Он удалился к себе в пещеру, дабы приготовиться и явиться в наилучшем виде к той, чье сердце хотел покорить. Когда, окруженный густым дымом, он несся в вихре подземных ветров, облако, проплывавшее по небу, остановило его: то была колесница, в которой восседала Тантура, царица джиннов…{101} Несмотря на необычный вид своего подданного, она его узнала.
«Куда ты направляешься во всем этом великолепии? — спросила Тантура. — Кого мечтаешь ослепить?»
«Великая царица, — отвечал Маркаф, склонившись до самой земли, — я влюблен в самое прекрасное создание среди дочерей человеческих и хочу попытать счастья».
«Глупец, она будет тебе под стать, — возразила Тантура, — ты ведь одноглазый, где тебе судить о женской миловидности?! Наверняка эта чаровница похожа на одну из твоих соплеменниц».
«Моя царица, днем меня ослепляет солнце, но ночью при свете факелов я вижу так же хорошо, как все, а может, даже лучше. Уверяю тебя, дочь султана Герака, в которую я страстно влюблен, самая прекрасная царевна на земле».
«Какие громкие слова! — усмехнулась Тантура. — Что же ты скажешь, если увидишь юного смертного, которого я только что навестила в Дамаске? Вот когда ты поймешь, что такое чудо. Я побывала у него уже десять раз за этот месяц, но он меня не видел. Я только что от него, но горю желанием возвратиться, пойдем со мной, доверь свое тяжелое тело легкому облаку, что несет меня, оно очень упруго, выдержит нас обоих. Хочу, чтобы ты убедился: твой выбор не сравним с моим».
Раз царица приказала, Маркафу оставалось только подчиниться. Колесница Тантуры поднялась ввысь и, пролетев над Дамаском, остановилась над одной из пристроек ко дворцу Шебиба. Это его единственного сына сделала своим избранником царица джиннов. Увидев его, Маркаф согласился, что нет на земле никого прекраснее, но при этом продолжал настаивать, что Зизиале, дочь султана Герака, ничуть не уступает избраннику его госпожи. Каждый стоял на своем, и потому они решили прибегнуть к сравнению, а если и это не разрешит их спор, тогда позвать кого-нибудь в судьи. И вот облако перенесло спящего сына Шебиба, Тантуру и Маркафа прямо в покои геракской царевны.
Была полночь, все слуги уже спали. Всемогущая Тантура сделала их сон еще более крепким и пребывала в полной уверенности, что никто не устоит перед силой ее чародейства. Однако прекрасная Зизиале, которую кормилица обучила всем секретам персидских магов{102}, из-за своих исключительных познаний подвергалась всем неприятным последствиям, с ними связанным, а потому всегда клала под подушку свою волшебную книгу и спала только вполглаза. И хотя ее правая рука небрежно свешивалась с постели, к левой была ленточкой привязана волшебная палочка.
В первый раз, когда Маркаф увидел ее, думая, что остается незамеченным, дочь султана прекрасно его разглядела и, пока джинн мечтал ее заполучить, уже придумала, как сделать его своим рабом.
Зизиале увидела, как Маркаф проник в ее спальню вместе с Тантурой, сделала вид, что крепко спит, но бдительности не потеряла.
Юного сына Шебиба уложили рядом с ней, и Зизиале поначалу приняла его за неземное создание, но вскоре из разговора между Тантурой и Маркафом поняла, что прекрасный юноша, спящий рядом с ней, перенесен сюда ради сравнения, и пала жертвой чар, против которых все принятые ею предосторожности оказались бессильны — сердце ее заполонила любовь.
Тем временем спор между царицей джиннов и ее подданным становился всё жарче, каждый настаивал на превосходстве своего избранника, и они не могли ни договориться, ни уступить один другому. Наконец Тантура решилась позвать на помощь того, кто их рассудит, топнула ногой, и появился джинн Каркафс.
Ростом он был меньше двух локтей{103} и очень походил на зверька. Одна половина лица у него отсутствовала, а вторая была как у человека. С его страшной морщинистой щеки до самой земли свисала борода. Подбородок упирался в колено, сзади его туловище представляло собою длинный горб на одной козлиной ноге, на которой он довольно проворно передвигался при помощи двух костылей, вторая же нога была закинута за плечо. Знаю я всё это, потому что отец мне его описал. Каркафс настолько же коварен, насколько уродлив, и он часто помогает другим джиннам найти выход из затруднительного положения.
И вот Тантура обратилась к Каркафсу с такими словами:
«Старое чудище, мы с Маркафом поспорили: у каждого из нас есть свой кумир, вот они оба перед тобой. В том, что касается красоты, ты судья самый беспристрастный, поскольку тебе не на что притязать. Взгляни на тех двоих, что лежат в постели, и, не принимая во внимание их пол, скажи, кто из них прекраснее».
Каркафс подскочил к постели, распрямил свою тощую и страшную спину, и его ополовиненная голова поднялась на высоту пяти локтей. Гноящимся глазом он осмотрел оба прелестных лица, а когда решил, что готов, вернулся на середину комнаты, снова сгорбился и заговорил:
«Великая царица! И ты, Маркаф! Препирательства ваши бесполезны, я рассмотрел и девушку, и юношу: каждый из них в соответствии со своим полом наделен красотой несравненной; мало того, они созданы друг для друга, ибо я разглядел их вблизи и заметил знак звезды, которая неминуемо должна сделать их мужем и женой… Не знаю, какие у вас виды, но уверен, что с судьбой этих двух созданий не поспоришь, поскольку, как говорят в народе, колдуй не колдуй, от судьбы не уйдешь. Лучше сделайте милость, откажитесь от ваших желаний, каковы бы они ни были, предвосхитите Провидение, которого вам всё равно не одолеть, и немедленно обручите предметы вашей страсти».
Тантура подошла к юному Шебибу и Зизиале, разглядела неумолимый знак, замеченный Каркафсом, и не колебалась ни мгновения.
У нее было два великолепных перстня: один, самый красивый, она надела на палец сына Шебиба, другой — на палец Зизиале, затем соединила их правые руки и поцеловала сначала юношу, потом девушку.
Маркафу и Каркафсу очень хотелось того же, но они сдержались из почтения к царице.
Не успели молодожены обрести друг друга, как их тут же разлучили. Тантура, отослав джиннов, взяла своего прелестного подопечного и перенесла обратно в Дамаск.
Делая вид, что крепко спит, Зизиале не упустила ни слова из разговора незваных гостей и ловко воспользовалась тем, что произошло.
Она поняла, что предназначена самому прекрасному юноше на земле и при этом ему более чем безразлична; она не представляет ни кто он, ни как его имя, но может разузнать и первое, и второе. Душу ее наполнили сладкие чувства нарождающейся любви, и едва Тантура удалилась, как царевна уснула в объятиях приятнейших сновидений, идущих рука об руку с надеждой.
Утро оказалось недобрым. В Герак явился посол из Курдистана{104}, который попросил руки Зизиале для наследника престола своей страны. Этот союз открывал такие горизонты, что султан Герака возжелал его всем сердцем и не сомневался, что и дочь возражать не станет. Каково же было его удивление, когда та заявила, что не может распоряжаться ни рукой своей, ни сердцем и что она скорее расстанется с жизнью, чем выйдет замуж за иноземного царевича.
Услышав дерзкие речи, султан, который не мог заподозрить дочь в том, что она не понимает их смысла, с большим трудом усмирил свой гнев.
«Дочь моя, — сказал он почти спокойно, — разумеется, ты знаешь, что моя наследница не вправе распоряжаться собой. Когда всё будет готово, ты последуешь за послом, который отвезет тебя в Курдистан».
Подобный ответ привел Зизиале в отчаяние, и ее мать, зайдя в покои дочери, застала ту в слезах.
«Дорогая моя, — воскликнула она, — неужели ты хочешь, чтобы мы отказали прекрасному царевичу, который возложит на голову твою корону Курдистана в придачу к той, что достанется тебе от отца? Почему ты отказываешь ему в своей руке? Откуда такой каприз?»
Если бы Зизиале знала имя своего избранника, то, будучи безумно влюбленной, ответила бы прямо: «Потому что я люблю юного Шебиба», но пришлось ей промолчать и скрыть причину своего отказа.
«Хочешь — не хочешь, — добавила мать, — а дело решенное: через три дня ты едешь в Курдистан. Не оскорбляй посла, не показывай свое настроение. Ты всегда радовала нас, теперь же сделалась невыносимой».
Когда мать оставила ее, Зизиале совсем загрустила: ей предстояло обидеть нежно любимых родителей, но противиться судьбе и любви она не могла. Довериться ей было некому. Скорый отъезд и приготовления к нему тревожили девушку лишь постольку, поскольку принуждали обратиться к магии. Только так она могла покинуть семью и узнать, куда ей направиться, чтобы соединиться со своим возлюбленным.
Она предавалась глубокой печали, как вдруг явился незваный гость: то был Маркаф, который не отказался от своих надежд так, как это сделала Тантура в отношении сына Шебиба.
В любое другое время такой визит пришелся бы царевне не по нраву.
«Кто ты такой? Что тебе нужно?» — возмутилась она.
«Я — джинн, — отвечал Маркаф, — который нынче ночью способствовал твоему обручению с очаровательным молодым человеком, чье кольцо блестит на твоем пальце. Не знаю, что тут творится, но я люблю тебя и хочу помочь».
«Раз любишь, служи, — велела Зизиале и начертила на полу круг. — Войди внутрь».
Маркаф, потеряв голову от любви, зашел в круг, и юная кудесница, о чьих познаниях джинн не догадывался, превратила его в своего покорнейшего раба.
Теперь Маркаф ни в чем не мог ей отказать.
«Ты знаешь, кто мой возлюбленный, — сказала Зизиале. — Немедля отнеси меня к воротам города, в котором он живет».
Толстый Маркаф обратился в орла, а дочь султана — в бабочку.
На исходе дня он перенес ее в один из садов, что простираются в предместьях Дамаска. Здесь белокожая Зизиале, сохранив черты лица своего, переоделась и обернулась смуглым юношей с луком и колчаном за спиной. Затем она постучалась в первый попавшийся дом и попросилась на ночлег, словно бедуин, которому надо дождаться утра, когда откроются городские ворота{105}.
Хозяева приняли ее радушно, подали угощение из того, что бывает у людей скорее честных, чем богатых, и отвели уголок, в котором она могла прилечь. В доме были только муж с женой да еще их красавица дочка четырнадцати лет, которую тщательно прятали от молодого гостя.
Зизиале наконец спокойно выспалась, ибо предыдущие ночи глаз не смыкала от волнения. Она спала бы до полудня, если бы не раздался громкий стук в дверь ее комнаты. Дверь распахнулась, и царевна окончательно проснулась, услышав слова: «Вот соблазнитель». Указывая на Зизиале, их произнесла растрепанная хозяйка дома. И дамасские стражники схватили означенного виновника прямо в постели.
Дочь султана отвели к кади и там обвинили в непростительном преступлении, которое она совершила, грубо посягнув на честь девочки, чьи отец и мать радушно предоставили ей кров.
Так называемому преступнику было бы очень легко доказать свою невиновность, но для этого девушке пришлось бы открыть свой секрет, и потому она решила не выдавать себя, а выпутаться с помощью своей книги заклинаний, волшебной палочки и Маркафа.
Выслушав обвинение, Зизиале молча потупилась, и это молчание сочли признанием. Кади велел посадить ее в тюрьму. Не сетуя и не сопротивляясь, царевна позволила отвести себя в темницу.
Как только тюремщик запер дверь, Зизиале вызвала Маркафа и, когда верный раб явился, приказала: «Вытащи меня отсюда».
«Не так-то это просто, — отвечал джинн, — тут наши волшебные палочки бессильны, но есть и другие средства. Я знаю, в чем тебя обвиняют, дух воздуха рассказал мне, как было дело. Настоящий виновник, который знаком ему гораздо лучше, чем тебе, проник ночью в дом с помощью приставной лестницы и бежал тем же путем. Поскольку ему воспротивились, у него покусан нос и разбито лицо, и он еще не забрал свою лестницу. Я догоню его и, если тебя поведут на казнь, заставлю занять твое место. Однако нельзя терять ни минуты, мне ох как не терпится добавить мучений к его угрызениям совести».
Маркаф удалился. Зизиале, успокоившись, погрузилась в мечты о любимом, но тут вернулся ее раб.
«Только что я повстречал Тантуру, нашу царицу. Всё обстоит не так, как мы думали: насколько я понял из ее слов, тебя привела сюда судьба. Ты должна выйти к месту казни, царица же невидимой последует за тобой и скажет, что делать. Высшие силы вынуждают нас троих действовать вслепую, и от тебя требуется полное доверие».
Само собой, царевна Герака поверила джинну. Надеясь на покровительство царицы Тантуры, которой она была обязана своим счастьем, Зизиале безропотно подчинилась указаниям Маркафа и всецело положилась на волю Провидения…
Тут молодой слепец завершил свой рассказ и обратился к старику с такими словами:
— Завтра, брат мой, мы узнаем, чем всё закончится, и, если Маркаф не обманул моего отца, нас ждет какое-то чудо.
И двое слепцов разошлись в разные стороны.
Их беседа была долгой, но Джафар не упустил ни слова, ведь то, что не касалось лично его, слишком интересовало его друга Шебиба, и потому не было безразлично визирю. Зизиале — жертва любви и судьбы, невинно страдающая, взывала к его чувству справедливости и возбуждала желание помочь, а обещанное назавтра чудо подогревало любопытство. И он решил отправиться, переодевшись до неузнаваемости, туда, где будут казнить ни в чем не повинную девушку.
Вернувшись к Шебибу, он не поделился с ним открытиями прошедшего дня. До сих пор его хозяин ни словом не обмолвился о том, что у него есть сын, подающий большие надежды. Уважая чужие секреты, Джафар решил дождаться грядущих необыкновенных событий, благодаря которым он непременно удостоится доверия Шебиба.
Два друга провели вдвоем вечер столь же приятный, сколь и все предыдущие. Из них двоих Джафар казался более веселым и довольным. Шебиб иногда задумывался о чем-то, и влюбленный визирь, склонный к беспокойству в силу страсти к прекрасной садовнице, завоевавшей его сердце, вдруг испугался, что переговоры в его пользу натолкнулись на какие-то препятствия. Он поделился своими опасениями с Шебибом, но тот успокоил его, сказав:
— Нет, мой дорогой друг, не сомневайся, твоему счастью ничто не угрожает. Есть обстоятельство, которое может создать некоторые трудности, но оно касается только меня. Судьба, как видишь, здесь никого не обходит стороной: если даже Джафар является игрушкой в ее руках, то стоит ли Шебибу тревожиться, когда он становится жертвой капризов Провидения? Дело идет о моей семье, и дело это из ряда вон выходящее, но сегодня нет смысла рассказывать о нем, потому что завтра всё может развеяться словно дым. Нам не о чем тревожиться, мы — пешки в чужой игре, надо подождать, творя добро по мере сил, пока тот, кто играет нами, не расставит всё по своим местам.
Лицо Шебиба прояснилось, и друзья расстались, чтобы отдохнуть.
Едва рассвело, Джафар приготовился к приключению, живейший интерес к которому вызвал у него разговор двух слепцов. Он оделся так, что его не узнали бы даже близкие, и вышел к месту казни пораньше, надеясь встать туда, откуда ему будет всё видно.
Визирь зашел в трактир по соседству, немного поел, а затем выбрал ближайшее к позорному столбу дерево и залез на него.
Место он занял прекрасное: ничто не могло ускользнуть от его любопытного взгляда. Вскоре трое нищих разместились на других ветвях того же дерева, и Джафар рассмеялся про себя, подумав, в сколь странном обществе он оказался по воле случая. Визирь вспомнил о своей возлюбленной: «Если бы Шебиб и моя прекрасная садовница очутились поблизости и Шебиб сказал, что один из четверых, что сидят на этом дереве, ее суженый, она не была бы польщена. Хочется верить, что еще никогда я не был так хорошо переодет, как сегодня».
Пока визирь размышлял, обвиняемый в сопровождении стражи медленно приближался к месту казни.
Как только все подошли к помосту с позорным столбом, преступник воздел руки к небу и, обратясь к дереву, на котором сидел визирь, вскричал:
— О Джафар, князь Бармесидов! После халифа ты самый могущественный человек на земле! Я знаю, что ты здесь и видишь меня; тебе ведомо, что я невиновен, так огради меня от смерти безвременной и пытки унизительной! Довольно тебе прятаться от всех, еще немного — и тебя всё равно узнают, воспользуйся случаем и откройся, сделай доброе дело, достойное тебя и твоего имени.
Все взгляды обратились к дереву, но поскольку трое нищих были хорошо знакомы горожанам, за бродягу приняли и Джафара.
Однако речь, обращенная к главе Бармесидов, заставила судью отложить казнь: все знали, что Абдальмалик бен-Мерван, царь Дамаска, обеспокоенный появлением в городе великого визиря, а также тем, что тот упорно скрывается, приказал разыскивать его везде и всюду. Судья решил, что юный преступник, возможно, поможет найти Джафара, и велел не мешкая отвести обвиняемого к царю.
— Откуда ты знаешь, — спросил царь, — что высокородный Джафар находится в Дамаске?
— Я видел его, я обратился к нему, — отвечал тот, кого считали преступником, — он сидел на дереве вместе с тремя нищими. Я хорошо знаю его, и, если ты, государь, соизволишь устроить праздник в ближайшие три дня, Джафар непременно придет, а я укажу тебе на него, как бы он ни был одет.
Царь Дамаска отослал Зизиале обратно в тюрьму и приказал глашатаям разнести повсюду весть о предстоящем празднестве.