Продолжение]
— Государь мой, — Шахразада прервала свой рассказ и обратилась к Шахрияру, — ты спросишь, неужели никто не заподозрил, что визирь находится в гостях у Шебиба, который принимал у себя всех приезжих, но вспомни: вся дамасская знать была свидетелем того, с каким радушием и почестями Шебиб принял Джафара в своем загородном доме. Так не поступают с теми, кто хочет скрыть свое имя и положение. Великий и благородный Шебиб ценил добродетель выше родословной, он воздавал почести султанам, но больше всего уважал ученых. Джафара он поселил в своем доме, и все приняли визиря за мудрого звездочета, с которым Шебиб по ночам изучает ход планет.
ВЛАСТЬ СУДЬБЫ,или РАССКАЗ О СТРАНСТВИИ ДЖАФАРА В ДАМАСК И О ПРИКЛЮЧЕНИЯХ ШЕБИБА И ЕГО БЛИЗКИХОкончание
Но вернемся к переодетому Бармесиду, которого мы оставили сидящим на дереве: когда Зизиале обратилась к нему, он испытал крайнее замешательство. Хотя все взоры обратились в его сторону, к нему так никто и не подошел. Джафар увидел только, что благодаря его имени Зизиале увели во дворец Абдальмалика бен-Мервана.
Бармесид догадался, что девушка, наученная Тантурой, заверит царя Дамаска в том, что обращалась к самому визирю и что тот сидел на дереве прямо напротив позорного столба. Поняв, что, пока его не узнали, следует как можно скорее покинуть площадь, Джафар слез с дерева и окольными путями поспешил к дому Шебиба.
Он рассказал другу о своем приключении, но не признался в том, что ему известно, кем на самом деле является преступник, поставивший его в столь затруднительное положение. Под конец он с сожалением добавил, что ему невозможно и дальше оставаться неузнанным.
— Дорогой мой, — отвечал Шебиб, — чудо, что тебе это удавалось целых два месяца! Неужели тебя не поражает, что Дамаск так долго пребывал в неведении относительно твоего местонахождения? Что Абдальмалик, человек в высшей степени беспокойный и подозрительный, не разыскал тебя с помощью своих бесчисленных ищеек, хотя твое упорное нежелание нанести ему визит должно тревожить его больше, чем кого бы то ни было?.. Давай признаем, что само Провидение скрывает тебя от царя с целью нам неведомой, наберемся терпения и подождем, пока тот, кто прячет тебя за завесой, не соблаговолит ее приподнять… Если есть на свете счастливый человек, так это тот, кто покоряется своей судьбе, кто ждет, веря в свою звезду, и ты не должен упрекать себя за стремление удовлетворить свое любопытство. Иди туда, куда оно тебя влечет, чтобы всё увидеть и услышать, возможно, так ты соберешь знания, полезные для тебя и халифа, знания, которые я дать не способен. А если твоя маска вдруг спадет, используй почести и уважение, которыми тебя окружат так, как подскажет тебе судьба.
— Жизнь моя удивительна, — вздохнул Джафар.
— Как и жизнь любого человека, — отвечал Шебиб. — Каждому порою кажется, что судьба насмехается над ним. Я, должно быть, выгляжу очень счастливым, и я действительно почитаю за счастье принимать такого друга, как ты, помогать тебе по воле Неба, поддерживать в горьком испытании, выпавшем на твою долю. Но горести не минуют и меня… Судьба подарила мне единственного сына. Сейчас ему шестнадцать, я люблю его так, как может и должен любить отец, и до сей поры верил, что могу похвастаться славным наследником. Он живет в деревне, вдали от своей матери и остальных моих жен, которые слишком балуют его. Там ему проще отдаваться учению под присмотром мудрого наставника. Я хотел познакомить вас перед твоим отъездом, приятно удивить тебя и попросить взять с собой мое второе «я», но прежде мне надо было принять некоторые меры… У моего близкого друга есть очаровательная дочь, и мы сговорились поженить наших детей, перед тем как сын уедет. Потом он провел бы рядом с тобой один или два года и вернулся в Дамаск взрослым мужем, достойным этого звания… Я думал, главное — подготовить его к союзу, нами задуманному. Вообрази же, мой господин, как я был огорчен, когда Хазад заявил, что не может жениться, потому что уже обручен. Он уверяет, что спал со своей восхитительной красоты женой и не хочет соединить свою судьбу ни с кем, кроме нее… Я глубоко доверял его наставнику, это настоящий мудрец, и потому заподозрил в неверности кого-то из евнухов. Однако я убедился, что и они ревностно исполняли свой долг и никогда ни одна женщина к моему мальчику не приближалась… Учитель видел очень дорогое кольцо, которое кто-то подарил Хазаду, но потом сын его спрятал и больше никому не показывал. Напрасно мать расспрашивала юношу о необычайном сне, что занимает все его мысли. Словом, сейчас он здесь, ему нездоровится, и всё это донельзя меня огорчает.
Джафар, страдавший от того же недуга, проникся большим сочувствием к юному Хазаду ибн Шебибу и его опечаленному отцу.
Визирь мог бы раскрыть другу глаза, но счел, что торопиться не следует, ибо знал о царевне Герака только со слов слепца. Джафар решил хранить свои знания в тайне и от отца, и от сына, пока не закончится история с Зизиале и он не убедится, что брак, заключенный джиннами, не обман, а воля Неба.
Глава Бармесидов потребовал, чтобы Шебиб немедленно отвел его к своему больному сыну.
— Как знать, мой добрый друг, — сказал Джафар, — быть может, слепо повинуясь своей доле, я прибыл сюда для исцеления твоего сына и для того, чтобы прозреть с помощью слепых? Сейчас я больше ничего не могу тебе сказать, но, когда ход событий позволит нам узнать что-то новое, надеюсь, ты с моей помощью поймешь, что твой сын — избранник судьбы, за которым следит само Небо, что он из тех, кто служит, так сказать, звеном в участи других людей. Мы знаем такие примеры, я говорю о Мухаммаде и наших пророках. Звезда сына твоего, несомненно, призывает его к чему-то особенному, важному для общего блага, и, возможно, я послан для того, чтобы защитить его и поддержать.
Шебиб проникся мудростью рассуждений Джафара, и на следующий день они отправились в загородный дом, куда поместили сына Шебиба для его скорейшего выздоровления.
Друзья нашли Хазада на прогулке с наставником, юноша был очень удручен и слаб, но родительские ласки, казалось, утешили и подбодрили его.
Он самым вежливым образом приветствовал близкого друга отца, о котором его предупредили наставник и мать. Шебиб отвел воспитателя в сторону, оставив Хазада наедине с Джафаром.
Визирь заговорил с юношей и мягко поинтересовался, в чем причина его печали.
— Увы, господин мой, — отвечал Хазад, — я хотел бы забыть о страсти, которая так огорчает моего отца, но она не отпускает меня ни на минуту: я обручен и так влюблен в свою жену, что думаю только о ней.
— Ты видел ее во дворце отца? — спросил Джафар. — Меня уверяли, что ты не покидал его. И знаешь ли ты, кто она?
— Я знаю только то, — признался юноша, — что она затмевает своей красотой все цветы в наших садах. Не могу сказать, где я был, но место показалось мне роскошным. Вдруг я очутился рядом с ней и как будто спал; потом она несколько раз нежно пожала мою руку, отчего я почти пробудился и, почувствовав, как огонь пробежал по всем моим жилам, сам не знаю как, тоже ласково погладил ее пальцы… Я видел только ее, хотя в спальне был кто-то еще: чей-то голос произнес, что нас обручили, и я почувствовал радость несказанную. Потом нам надели кольца. Мой перстень всегда со мной, и он мне дороже жизни… Суди сам, мой господин, как я несчастен: я не могу послушаться отца, потому что обручен с самым прелестным созданием на свете. И пусть нас разлучили, я не хочу жениться на другой! Это невозможно!.. Если бы мне не твердили постоянно про другую женщину, я мог бы тешить себя надеждой, что когда-нибудь найду свою жену. И почему бы мне не увидеть ее снова, так же, как в первый раз? Моя суженая должна страдать не меньше моего, ведь она ласково пожала мне руку, и я уверен, что она любит меня всем сердцем.
Джафара растрогали подробности этого признания.
— Дорогой юноша, — сказал он, — доверь мне кольцо ненадолго, я покажу его твоему отцу. Даю тебе слово мусульманина, что немедля верну его. И обещаю добиться, чтобы свадьбу, к которой тебя склоняют, отменили. Если эта милость будет мне оказана, я попрошу тебя кое о чем взамен: хотя ты отказываешься от еды, прикажу подать обед, и ты съешь всё, чтобы набраться сил, сесть на коня и последовать за мною в Дамаск, ибо болезнь твоя — всего лишь слабость и истощение.
Обретя надежду, Хазад доверил кольцо Джафару и дал слово исполнить всё, о чем тот просил. Визирь подошел к Шебибу и показал ему драгоценность — необычайной величины и блеска рубин-балэ{106}, цены которому не было.
Наставник, передав приказ подать обед, присоединился к своему ученику, а Шебиб, убежденный, что человек предполагает, а судьба располагает, отказался от задуманной женитьбы сына и решил дождаться, когда тайна кольца раскроется сама собой.
Юноша с тревогой ожидал исхода переговоров между его новым другом и отцом, но сразу успокоился, завидев ласковое и добродушное лицо идущего к нему Шебиба. Потом Джафар надел ему на палец перстень, все сели за стол, и молодой человек, расставшись с частью причин для огорчения, поел с большою охотой.
Друзья провели весь день и ночь в доме Шебиба, а утром, вернувшись в Дамаск, тут же услышали, как глашатай от одного квартала к другому объявляет, что завтра состоится великолепное празднество, на которое Абдальмалик бен-Мерван приглашает всех знатных людей и иностранных гостей.
— Я пойду туда с тобой и твоим сыном, — сказал Джафар Шебибу. — Чужеземцев тоже приглашают, все подумают, что ты привел своего гостя-звездочета. Если же ты явишься без меня, это будет выглядеть неестественно. Я надену чалму и индийское платье, чтобы лучше сыграть свою роль.
Сговорившись, друзья стали готовиться к торжеству.
Мне еще очень многое предстоит рассказать, поэтому я не стану подробно описывать то, как готовилось пышное празднество, задуманное Абдальмаликом.
Этот царь, по природе скупой, хотел выглядеть щедрым и в особых случаях впадал в расточительство. Правда, он умел потом выжать из народа всё, что принес в жертву своей кичливости. Во дворах, на площадях и в переходах дворца он приказал поставить триста столов со всевозможными яствами. Две тысячи невольников суетились вокруг них под звуки разнообразных инструментов, и над каждым столом высился отдельный шатер: словом, получился целый лагерь посреди города.
Абдальмалик гордился тем, что благодаря пышному празднику в честь загадочного Джафара он докажет незваному гостю свое превосходство над хваленым гостеприимством Шебиба. В то же время ему не терпелось узнать, как в такой огромной толпе обвиняемый узнает великого визиря.
— Государь, он здесь, под одним из шатров. — С этими словами Зизиале указала на невероятных размеров белую бабочку, порхавшую над их головами. — Следи за ней, государь, и зайди в шатер, на который она опустится. Бабочка залетит внутрь и сядет на голову великого визиря.
Сделав всё так, как велела Зизиале, царь с поклоном приблизился к Джафару, которого усадили за один из первых столов между Шебибом и его сыном.
Визирь не стал отпираться и ответил Абдальмалику с подобающей почтительностью.
Правитель Дамаска пригласил Джафара и его спутников к своему царскому столу, и, когда они шли, вокруг раздавались возгласы: «Да здравствуют великий Джафар и Абдальмалик бен-Мерван!» Вскоре этот крик разнесся по всем шатрам, целая толпа собралась вокруг того места, где должен был появиться ближайший соратник халифа.
Царь был крайне предупредителен не только к Джафару, но даже к его спутникам, однако в душе испытывал чувства, противоположные своим словам и поступкам. Тиран Абдальмалик ненавидел Шебиба, завидовал его славе и был уверен, что именно Шебиб донес на него халифу, и потому Джафар получил приказ проверить тайком, правдивы ли жалобы на его правление. Этим можно было объяснить поведение Джафара, если только нет иной причины, и самый могущественный визирь империи, в самом деле утратив расположение халифа, не был вынужден покинуть Багдад на столь продолжительный срок и, скрываясь от всех, проводить время в обществе Шебиба.
Как бы то ни было, Абдальмалик жаждал погубить Шебиба, а ежели великий визирь впал в немилость, то усугубить тяжелое положение последнего.
Эти намерения внешне прикрывались услужливостью, почтением и видимым удовольствием от того, что наконец-то и ему довелось принимать гостя, являвшегося вторым после халифа правителем на земле.
Пока царь Дамаска разрывался между происходящим во дворце, своими тайными желаниями и необходимостью оказывать почести, Джафар раскрыл ладонь и обнаружил маленький клочок пергамента. Это Маркаф по приказу Зизиале превратился из бабочки в записку с такими словами: «Не забудь о судьбе той, что обратилась к тебе у подножия позорного столба». Записка тут же исчезла, но визирь запомнил ее содержание.
— Третьего дня я был очень тронут, — сказал он Абдальмалику, — когда ты оказал огромную честь имени моему, отложив казнь юного преступника, который обратился ко мне за помощью. Думаю, я знаю, кто он, и предполагаю, что этот молодой человек невиновен. Ты доставишь мне огромное удовольствие, если прикажешь привести его сюда и передашь в мои руки.
Абдальмалик надумал отказать, но не напрямую, а подготовив ловушку для Джафара: ему хотелось таким образом узнать, как визирь сам расценивает свое положение и доверие своего повелителя.
— Дело в том, — ответил царь, — что преступление, в котором обвиняют этого юношу, непростительно — только халиф может помиловать его, а потому тебе придется выступать от его имени.
Эти слова смутили Джафара, как вдруг военные фанфары возвестили о прибытии новых гостей.
То был Альмукадан-Хассан, командующий зоранов[20]{107}. Его сопровождали военачальники со всем его войском. Альмукадан-Хассан взялся собственноручно доставить Джафару, главе своего рода, письмо халифа, который призывал его обратно в Багдад.
Пока Джафар читал, передовые отряды верных зоранов прибыли во дворец и огласили шатры военной музыкой.
Каждый воин был вне себя от счастья видеть своего господина, и каждый по мере приближения преклонял колено, дабы поцеловать ему руку. Джафар приказал им разбить лагерь за стенами города, попросив остаться только Альмукадана.
Подобное зрелище наполняло радостью сердце Шебиба и крайне тревожило Абдальмалика. С этого самого момента он перестал быть хозяином в собственном дворце и к тому же боялся, что Альмукадан-Хассан принес не только приказ Джафару возвращаться в Багдад, но и указания совсем другого рода, иначе с какой целью халиф прислал своих лучших воинов? От сомнений и страхов царь Дамаска чувствовал себя очень несчастным.
Что делать? Как предотвратить бурю? Перво-наперво царь послал за юным преступником, чтобы передать молодого человека и его дело в руки Джафара. И пока приказ его исполнялся, Абдальмалик принялся уговаривать великого визиря поселиться в своем дворце. Высокородный Бармесид весьма учтиво отказался.
— Шебиб принял меня, государь, — сказал он, — когда никто не знал, кто я, когда только любовь к ближнему могла послужить мне рекомендацией. Честь, которую я могу оказать ему сегодня как представитель халифа, лишь малое вознаграждение за его гостеприимство.
С этими словами Джафар попрощался с Абдальмаликом и вернулся в дом Шебиба вместе с Альмукадан-Хассаном.
Не успели они войти, как главный судья сам привел юного преступника и вручил Джафару все записи.
Хазад, сын Шебиба, и Зизиале увидели друг друга. Девушку охватило сильнейшее волнение, однако у нее всё же хватило сил удержаться на ногах, тогда как юноша лишился чувств.
Шебиб, отец Хазада, встревожился, но Джафар успокоил его:
— Ничего, друг мой: это легкий признак болезни, слишком хорошо мне знакомой, поскольку я до сих пор от нее страдаю, несмотря на водоворот событий, в который я вовлечен. Прикажи уложить поскорей сына, а молодому человеку, которого прислал царь, отвести отдельные покои. Но сначала мне нужно с ним поговорить. Очень скоро я снова к тебе присоединюсь.
Шебиб позаботился о сыне, потом распорядился о размещении командующего зоранов и отпущенного на свободу молодого человека.
Как только тот остался один, Джафар вошел в его комнату, закрыл за собой дверь и обратился к Зизиале:
— Царевна Герака!.. По моему обращению ты уже поняла, что я знаю, кто ты. Есть только один способ осуществить твою мечту. Я скажу всем, что ты евнух, которого я хочу препроводить к Зобеиде, жене халифа. Ты поедешь с женщиной из Дамаска, которую я намереваюсь взять в жены. Я буду хранить твою тайну, постарайся же сама себя не выдать… Главное — не попадайся на глаза Хазаду, ты убьешь его. Потерпи, не ищи с ним встреч, пока я не устрою всё так, чтобы ты стала его женой с согласия тех, кого вы оба должны слушаться. Положись на меня, я обо всем позабочусь, и перестань прибегать к магии. Успех дела зависит от твоей осторожности и осмотрительности. Хотя будущее твое, конечно, предопределено звездами, из-за разного рода ошибок ты уже едва не погибла и не разрушила свою судьбу.
Зизиале растерялась, но потом решила, что слова визиря продиктованы свыше, и обещала беспрекословно слушаться.
Покинув дочь султана, Джафар поспешил к Шебибу и нашел его рядом с сыном, который уже оправился от пережитого потрясения. Молодому человеку больше всего был нужен покой, и потому, не пожалев усилий и ласки, друзья уговорили его отдохнуть как следует и оставили одного.
— Ничего не понимаю, — недоумевал Шебиб по дороге в свою опочивальню. — Что случилось с моим сыном? Он всегда был сильнее всех, а с некоторых пор волнуется по малейшему поводу.
— Это потому, что твой сын по-настоящему влюблен.
— Но разве такое возможно? — поразился Шебиб. — Пусть из-за кольца его история и выглядит правдоподобной, я считаю, что это было всего лишь сновидение{108}.
— Нет, это был не просто сон, друг мой, — возразил Джафар. — После того как я в первый раз встретился с твоим сыном, у нас состоялся еще один разговор, и он описал мне покои, в которых видел себя лежащим на ложе. Во всей Аравии такого не найти. Он никогда не покидал вашего дворца, ты же сам знаешь. Есть ли у кого-то из твоих женщин комната с потолком и зеркальными стенами, украшенными золотыми решетками и расписанными цветами? К тому же покои, в которых Хазад очутился, были ярко освещены, ибо он утверждает, что был ослеплен. Верь мне, я, кажется, догадываюсь, что именно твой сын пытался описать. Так вот, друг мой, столь изысканная роскошь характерна для персидских дворцов.
— Так, значит, он за одну ночь перенесся в Персию и обратно?
— Мой дорогой друг, если Небо уготовило твоему сыну брак, который послужит на благо определенной части земли, то оно способно стереть все расстояния. Помнишь, когда Умар осаждал Алеппо{109}, его жена Фатима{110} как-то вечером стояла в Медине{111} на коленях и молилась. Закончив молитву, она воскликнула: «О Аллах! Если б я могла сейчас же обнять моего супруга!»
Только она произнесла эти слова, как тут же два ангела, которым она поклонилась перед молитвой[21]{112}, перенесли ее к мужу.
Друг мой, крепись, Небо ради меня свершило здесь множество чудес, ты был главным орудием его и помогал мне чем мог. Если оно, испытывая твою веру, воздвигает препятствия на пути к счастью, верь, что звезда твоя выйдет из-за туч еще более яркой, нежели прежде. Всё говорит за это, однако я, терзаясь губительной страстью, утратил душевное равновесие…
— Страсть, о которой ты говоришь, — прервал Шебиб друга, — не должна мучить тебя: юную особу, которую ты любишь, зовут Негемет, и завтра я отведу тебя и кади к эмиру Шеффандару-Хасану, ее отцу. Ты женишься на ней, но до твоего отъезда она останется у своих родителей.
Это обещание успокоило Джафара, и друзья расстались. Шебиб пошел отдать распоряжения по приему гостей, а Джафар призвал Альмукадана-Хассана, чтобы тот доложил ему, в каком состоянии оставил он Яхью Бармекира и что думают в войсках зоранов по поводу столь долгого отсутствия великого визиря, чье общество всегда было дорого халифу.
Альмукадан ответил, что высокородный Яхья Бармекир успокоил и его, и всех зоранов насчет положения его сына Джафара. Почтенный старец оставил свой уединенный образ жизни и каждый день являлся во дворец, государь же выказывал ему великое доверие.
— Мой князь, — добавил Альмукадан, — в Багдаде все думают, что ты уехал по весьма важному поручению, содержание которого известно тебе одному, и преданные тебе зораны неустанно молились во имя твоего успеха и скорейшего возвращения.
Во всем этом Джафар узнавал руку доброго и предусмотрительного Харуна.
— Вы собирались сюда в большой спешке, — сказал он Альмукадану. — И все-таки, может быть, кто-то из твоих военачальников прибыл сюда с женой?
— Да, мой господин, — ответил Альмукадан. — Моя жена Фетне скачет на лошади, точно амазонка, ей захотелось разделить со мной подаренное халифом удовольствие отправиться за тобой. Она находится в лагере, в отдельном шатре, и ей служат два евнуха.
— Немедля отправляйся к ней, — велел Джафар, — и захвати с собой третьего евнуха, которого я хочу по возвращении в Багдад представить Зобеиде. Пусть твоя жена позаботится о юноше и обращается с ним как можно обходительнее. Думаю, однажды он окажется весьма полезным для вас обоих.
Джафар разыскал дочь геракского султана и рассказал ей о своем замысле: так она до самого отъезда сможет жить в условиях, более подходящих ее полу. Передав Зизиале в руки Альмукадана, он, довольный своими успехами, вернулся к Шебибу и его сыну. Теперь визирь мог думать только о своей прелестной будущей жене и о возвращении в Багдад.
Шебиб был более чем внимателен и предупредителен по отношению к своему гостю и потому заранее сообщил Джафару, что завтра они наконец-то сделают всё полагающееся для его женитьбы.
Шебиб вызвал кади, объяснил ему, какой договор следует составить, и направил его к Шеффандар-Хасану. Документ о разводе был подготовлен по всем правилам, и прекрасная Негемет вернулась в отчий дом со своим приданым, имуществом и полученными подарками. Она безрадостно покорилась судьбе.
Шеффандар же был счастлив. Теперь его зятем будет величайший после халифа человек на земле. И, когда кади явился к нему, он принял его с огромным удовольствием и собрал необходимых свидетелей.
Как только всё было готово, прибыл Шебиб и привел нового жениха. Договор подписали, и церемония началась.
Невеста подняла покрывало, и казалось, она вот-вот заплачет. От влажного блеска ее глаз страсть визиря разгорелась с еще большей силой. Точно так же в ненастные дни яркие и жгучие солнечные лучи вдруг пронизывают тяжелые от влаги тучи.
Наконец Негемет получила обручальное кольцо и стала женой Джафара. Но многие заботы, лежавшие на плечах высокородного Бармесида до самого его отъезда, отсутствие дома, где он мог бы достойным образом принять молодую жену, служили непреодолимым препятствием, мешавшим воссоединению молодых.
Девушка должна была остаться с матерью, пока не приготовят всё к ее путешествию в Багдад. Первым делом отдали приказание изготовить для нее самый роскошный и удобный паланкин[22]{113}.
Тем временем весь Дамаск пришел в движение, готовясь к прощанию с великим визирем. На него же навалились многочисленные дела, о которых он забыл, пока оставался никому не известным гостем Шебиба.
Все хотели оказать ему почести, выразить уважение, услужить. Джафар устал от знаков внимания, ему хотелось избавиться от них и хоть какое-то время побыть в доме своего тестя Шеффандара, но царь Дамаска пригласил его на обед во дворец, и первому визирю халифа вновь стало не до любви.
С другой стороны, он не мог покинуть город, не выказав признательности некоторым жителям Дамаска.
Джафар призвал трактирщика, который был так внимателен к нему и при этом никому не выдал его секрета. Тот получил два кошелька, полных золота. Потом визирь отблагодарил продавца лимонада, устроив троих его сыновей в стражу халифа, а также одарив их снаряжением и конями, чтобы они могли сопровождать его самого в Багдад.
Он не смог отыскать рыбака, несмотря на то, что требовал его привести, а потому молился за него Аллаху и Великому Пророку.
Что касается двух слепцов, то царь Дамаска получил приказание выплачивать каждому из них ежегодно по сто пятьдесят золотых монет. Дервиши же как сквозь землю провалились, возможно, они намеренно скрылись, чтобы избежать благодарности и церемоний. Но вот наконец всё было готово, и настала пора трогаться в путь. Зораны, стоявшие лагерем на склоне Кубат-Нафс-иль-Сафир{114}, ждали только прибытия визиря и приказа выступить в Багдад.
Наконец Джафар выехал из Дамаска в сторону лагеря. Прекрасная Негемет, его молодая жена, уже отправилась туда в своем паланкине. Ее разместили в отдельном шатре вместе с собственными евнухами, а вокруг на страже встали зораны.
Абдальмалик, его придворные и знатные люди Дамаска провожали наместника повелителя правоверных: для них в лагере приготовили три шатра, каждый длиною в двести пятьдесят локтей, а рядом с ними водрузили золотые мачты с развевающимися шелковыми знаменами всех цветов радуги.
Для этого многочисленного общества был приготовлен роскошный пир. Джафар сел за великолепный стол между Абдальмаликом и Шебибом. Перед этим он представил юного Хазада верному Альмукадану и велел тому не отпускать сына Шебиба от себя ни на шаг и окружить его всяческими заботами.
Громкая музыка военного оркестра приглашала гостей насладиться обильным угощением, а отряд зоранов во главе с одним из военачальников направился к Куббат ан-Насру, дабы под куполом его от имени великого визиря поместить лампаду, самую прекрасную из всех, что когда-либо зажигали выдающиеся гости Шебиба в знак своей признательности, но, разумеется, лампада эта уступала той, что в свое время повелел зажечь Харун ар-Рашид.
Со склона Куббат-Нафс-иль-Сафира, расположенного на пути в Багдад, было видно всё, что делается на вершине купола Куббат ан-Насра. Зораны объяснили людям царя Дамаска, которые находились среди них, смысл происходящего.
Те докладывали обо всем, что видели и слышали, своему господину, чья зависть и ненависть к Шебибу вспыхнули с новой силой. С сердцем, переполненным недобрыми предчувствиями, царь оставил Джафара и возвратился в город вместе со своими приближенными. Во дворце он всех отослал и удалился в свои покои, чтобы в одиночестве поразмыслить над тем, как погубить человека, завоевавшего такую славу и почет, которые ему, царю, и не снились, несмотря на блеск и могущество трона.
В лагере на Куббат-Нафс-иль-Сафире вся ночь прошла в приготовлениях к походу. Прекрасная Негемет спала в своем паланкине под охраной евнухов, так как ее шатер должны были разобрать еще до зари. Альмукадан привел туда и того евнуха, что предназначался Зобеиде, то есть Зизиале. Юного Хазада разместили там, где он мог поспать, и только Шебиб оставался неотлучно при Джафаре и во всем ему помогал.
Наконец солнце вышло из своих восточных ворот, настала пора двум друзьям расставаться, и невозможно описать сердечность их прощания. И вот Шебиб направился в Дамаск, а Джафар — в Багдад.
Великий визирь торопил свое войско. Ему не терпелось поскорее вернуться на службу к халифу, увидеть семью свою и родной дом. И они шли день и ночь, сделав только одну остановку, чтобы люди и животные смогли подкрепиться.
Через два дня после отъезда пришлось этому маленькому войску дать отдохнуть, чтобы оно могло двигаться дальше. Джафар приказал разбить шатры посреди прекрасной долины у слияния двух ручейков, чьи берега, поросшие деревьями, служили превосходными пастбищами.
Визирь выбрал самое удобное место для шатра своей молодой жены Негемет, к которой он приставил в качестве сопровождающего мнимого евнуха, якобы предназначенного жене халифа.
Джафар окинул взглядом лагерь, убедился, что никто не отстал и приняты все меры, дабы рядом с изобилием царила мудрая бережливость. Потом он вызвал Калила, первого евнуха прекрасной Негемет, и приказал передать, что намерен отобедать у нее, если она позволит. Вместе с этой просьбой Джафар послал Негемет прекрасное кольцо.
Калил исполнил приказание и возвратился от Негемет с поклоном, приглашением и благодарностью за подарок.
Джафар повелел прислужнику увести молодого евнуха в соседний шатер, чтобы тот мог отдохнуть, и опять отправил Калила к Негемет, дабы выразить ей свою признательность и предупредить о скором своем приходе.
Затем Джафар справился у Альмукадана, хорошо ли чувствует себя Хазад, и, получив положительный ответ, полетел как на крыльях туда, где ему впервые удастся побыть наедине со своей возлюбленной.
Негемет сидела на горе подушек. Завидев визиря, она поклонилась ему. Но лицо ее было укрыто покрывалом, как если бы она принимала чужого мужчину.
— Дорогая Негемет, — удивился Джафар, — я уже имел счастье видеть твое лицо, теперь ты моя жена и можешь забыть о законе, который требует прятаться от чужих взглядов.
— Мой господин, — Негемет отвечала голосом ласковым и в то же время более твердым, чем можно было ожидать при ее возрасте и неопытности, — да, по закону ты мой муж, но, когда я поведаю тебе о причинах, которые заставляют меня носить покрывало в твоем присутствии, твои благородство, великодушие и чуткость одобрят мою скромность и сдержанность.
Изумление Джафара возрастало с каждой минутой, и он попросил Негемет поскорее объяснить, в чем дело.
— Великий визирь, — продолжала Негемет, — вообрази, сколь сильны дружеские чувства, которые испытывает к тебе Шебиб, если они заставили его пойти на неслыханную жертву. Он увидел, что ты сгораешь от любви к молодой особе, поливавшей цветы на балконе дворца, напротив которого ты отдыхал. Друг обеспокоился твоим здоровьем и отказался ради тебя от благословенного союза, который заключил три месяца назад. Одним словом, во имя здоровья твоего и счастья Шебиб пожертвовал своим собственным счастьем, потому что я была его любимой женой, и тебе следовало догадаться об этом, ведь ты сидел напротив его дворца.
Джафар остолбенел, любовь в его сердце боролась с дружбой, признательностью и понятиями о чести. Удар был сокрушительным, но визирь быстро оправился. Добродетель взяла верх над страстью.
— О, чудо, — вскричал глава Бармесидов, — чудо дружбы и великодушия, диво, превосходящее всё, что мог представить себе мой отец, когда готовил меня к чудесам! Благородный, добрый Шебиб отдал мне великое сокровище, переоценить которое невозможно, лишь бы спасти меня от пагубных последствий! И я мог злоупотребить его дружбой! Нет, госпожа, ты не жена мне, ты жена моего дорогого Шебиба и, если пожелаешь, моя дорогая и уважаемая сестра.
— Мой господин, — Негемет подняла покрывало, — теперь мне нет нужды скрывать лицо от того, кто показал мне всю красоту своей души. Прошу, не упрекай меня за хвалу, которую я воздаю тебе как жена Шебиба и твоя сестра: «Да, ты достойный и добродетельный друг Шебиба!»
«Да, ты достойный и добродетельный друг Шебиба!»
— Ах, госпожа моя, — вздохнул Джафар, — если бы я всегда был достоин таких слов! И раз ты стала мне сестрой, надо подумать, как предупредить сплетни и злые толки, которые непременно возникнут, если ты сейчас же вернешься в Дамаск. В Багдаде я поселю тебя в подходящих покоях, и, если ты хочешь порадовать меня, стань для моей жены Фатимы таким же другом, как я для Шебиба. Ты увидишь двор халифа, к тебе там будут относиться с великим почтением, и оно заставит умолкнуть злые языки и послужит на пользу Шебибу, которого я люблю не меньше твоего.
— Брат мой, — отвечала Негемет, — мое счастье и счастье моего мужа в твоих руках. Я исполню всё, что ты посоветуешь.
Джафар приказал Калилу привести из шатра Альмукадана молодого путешественника.
— О ком ты говоришь? — поинтересовалась Негемет.
— О сыне твоего мужа.
— Как? — обрадовалась Негемет. — Хазад здесь? И мне дозволено увидеть его?
— Госпожа моя, его приведут сюда, и я счастлив, что его общество доставит тебе удовольствие. Я сделаю всё, чтобы оно скрасило тебе дорожные тяготы. Отныне, раз вы по сердцу друг другу, я постараюсь, чтобы вы чаще проводили время вдвоем. Я прикажу, чтобы его шатер ставили по соседству с твоим шатром. Альмукадану же скажу, что ты — жена моего друга Шебиба и хочешь позаботиться о своем пасынке. Когда Калил вернется, представь ему Хазада и веди себя со всеми как жена моего друга, чтобы никакие другие слухи не расползлись по лагерю.
В этот момент вошел Хазад. Негемет обняла его и так растрогалась, что чуть не лишилась чувств. Джафар любовался плодами добродетели своего друга, которая наложила отпечаток даже на нравы гарема: ведь обычно одна жена терпеть не может детей другой. Любовь, которую внушал Шебиб, завоевывала сердца всех его близких.
Подали ужин. Джафар, освободившись от своей страсти, как от глубокого и тревожного сна, ласково смотрел на женщину и ее пасынка, которые, казалось, любили друг друга столь же сильно, сколь и невинно. В конце концов он оставил их вдвоем, приказав евнуху Калилу сидеть у входа, и отправился в шатер Зизиале, беспокоясь о том, как бы скрыть ее от глаз Хазада. Едва визирь вошел, дочь султана приблизилась к нему, прося о милости.
— Мой господин, — сказала она, — жара и дорога наложили отпечаток на лицо Хазада, который отправился в путь, едва оправившись от болезни. Я видела его сквозь занавеси паланкина. У меня есть особые способы уберечься от жары, а у него — нет. Позволь мне скакать верхом рядом с Альмукаданом, это мне больше подходит, чем сидеть взаперти, пусть даже напротив прекраснейшего создания на земле — твоей жены.
— Она не моя жена, а моего друга Шебиба, и едет в Багдад в гости к моей любимой Фатиме. Шебиб присоединится к нам позже, и я окажу ему такой же прием, какой он оказал мне в Дамаске. Я согласен, пусть будет так, как ты хочешь, пусть Хазад поедет в паланкине со своей мачехой Негемет.
Джафар отдал необходимые указания и прилег отдохнуть. Душа его пережила ужасную бурю, но благодаря победе, которую он одержал над собой, она не утратила силу, а обрела. Теперь визирь мог восхищаться непревзойденным благородством своего друга и не краснеть за самого себя, поскольку одолел одну из самых сильных страстей, которые когда-либо испытывал.
Как только наступила ночь, многочисленный и блестящий караван снова тронулся в путь.
Зизиале гарцевала сбоку от жены Альмукадана, не чувствуя никаких неудобств. Любезный Маркаф парил над нею в виде облака и весь день размещался между всадницей и палящими лучами солнца.
Хазад, сидя в паланкине напротив Негемет, рассказал ей без утайки историю своей необыкновенной любви, даже не подозревая о том, что до предмета его страсти рукой подать.
Что до Джафара, то, чем дальше он продвигался, тем больше радовался тому, что к нему снова вернулось расположение халифа.
Если бы он, Джафар, вернулся в Багдад женатым на юной Негемет, чувствительная Фатима была бы огорчена{115}, да и Яхья Бармекир, возможно, испытал бы неудовольствие. Приятно было думать Джафару, что своим возвращением он принесет родным только радость.
В таком настроении пребывали наши путешественники, когда, завидев с вершины холма крыши Багдада, они в то же время заметили группы всадников, выезжавших из города навстречу великому визирю: это зораны, ускакавшие вперед, предупредили о его скором прибытии.
Халиф позаботился о том, чтобы въезд Джафара в Багдад выглядел как триумф. Тем самым он стремился восстановить доверие к своему любимцу, которому вознамерился предоставить еще более широкие полномочия, чем прежде.
Джафар не поехал в свой дворец, Альмукадан проводил туда только Негемет и Хазада, а визирь первым делом направился на поклон к Харуну и взял с собой дочь султана Герака, по-прежнему переодетую евнухом.
Халиф увидел Джафара и, не дав тому вымолвить ни слова, при всех выказал ему знаки самой искренней дружбы, после чего государь и его наместник удалились, дабы поговорить наедине.
Харун потребовал, чтобы Джафар не опустил ни малейшей подробности жизни своей после отъезда из Багдада, и визирь рассказал ему всё без утайки.
Когда он дошел до истории своей любви к Негемет, халиф не выдержал и рассмеялся.
— О, продолжай, друг мой, продолжай, — повелел царь. — Ты потом узнаешь, почему это приключение заставляет меня смеяться.
Джафар продолжил и перешел к рассказу о Зизиале.
— Где она? — поинтересовался Харун.
— Приехав в город, я отдал ее под присмотр одного из евнухов твоей жены Зобеиды.
— А где ее возлюбленный?
— В моем дворце. — И Джафар поведал халифу обо всем, что случилось, вплоть до последней минуты.
Харун с нескрываемым удовольствием слушал о благородстве Шебиба, отдавшего высокому гостю любимую жену. Джафар читал в глазах своего господина и друга, как высоко тот оценил его силу воли и отказ от своих чувств к прекрасной Негемет.
И вот, когда рассказ высокородного Бармесида закончился, заговорил халиф.
— Мой дорогой визирь, — сказал он, — если бы книга «Джафер» всегда задавала нам столько загадок, как в этом году, чтение ее не оставило бы нам времени на отдых. Тебе во всех отношениях пришлось нелегко, но это еще не конец — мы с тобой еще не квиты. Однако остальное касается больше меня, нежели тебя: теперь я должен отправиться в Дамаск по первому знаку, который мне подадут, и, к счастью, в нем не будет никаких загадок. Но, прежде чем я объясню, в чем дело, я требую, чтобы ты сказал, почему во время того памятного чтения книги «Джафер», которое предшествовало твоему отъезду, я рассмеялся.
— Ты был так добр, отправив меня в путь, — ответил Джафар, — ведь книга дала тебе понять, что я буду влюблен, как мальчишка.
— Потом я загрустил, — продолжал Харун. — Ты должен объяснить и это.
— Ты узнал, что мой друг откажется ради меня от своего счастья.
— А ты знаешь, почему я заплакал?
— Нет, — признался визирь.
— Всё верно. Зато я знаю: из-за тебя самый добрый человек на свете жестоко оклеветан. Не тревожься, Небо не даст его в обиду, но как только солнечный диск окрасится багрянцем, я двинусь на Дамаск. Держи наготове наших самых быстроходных верблюдов, и пусть никто не заподозрит, что они предназначены для меня. Пусть Альмукадан-Хассан и его зораны думают, что им вот-вот предстоит выступить в небольшой поход. И пока я отдам дань своей судьбе, ты будешь делать то, что делал я во время твоего отсутствия, — править. Прости, что вынудил тебя странствовать, подобно дервишу, но так было нужно: ты не смог бы ничего сделать и узнать, если бы не ушел один, никем не узнаваемый и не ведающий, что именно тебя ждет.
Уже светало, когда закончился этот долгий разговор. Джафар ушел отдыхать в свой дворец, где, к счастью, все понимали, что халифу и визирю будет трудно расстаться друг с другом после столь продолжительной разлуки.
Зобеида взяла под свою опеку юную персидскую царевну, приставила к ней евнухов, служанок и отвела удобные покои.
Зизиале отпустила Маркафа, решив больше никогда не прибегать к науке своей кормилицы.
Негемет расположилась как нельзя лучше у жены Джафара: та уговорила гостью разместиться в своей опочивальне. При дворе халифа Негемет встретили с большим почтением и выказали всевозможные знаки внимания.
Хазад-ибн-Шебиб получил в наставники самого Джафара, который делился с ним знанием людей и событий. В общем, всё было к лучшему в городе Багдаде, и потому мы перенесемся обратно в Дамаск, где дела обстояли хуже некуда.
Абдальмалик бен-Мерван вернулся в столицу в бешенстве. Этому тайному тирану (а других и быть не могло в царствование славного Харуна ар-Рашида) было в чем упрекнуть себя.
Неподкупность и честность Шебиба всегда казались ему отвратительными, он смотрел на него как на соглядатая, приставленного к нему халифом, и был убежден, что визирь явился в Дамаск с целью разузнать настроение народа.
Джафар уехал как будто довольный, но можно ли доверять видимости?
Царь заметил, что Шебиб принимал гостя с необыкновенным даже для него радушием и щедростью. Мало того, дабы полностью покорить сердце второго человека в государстве, он не только отдал ему в заложники своего единственного сына, но и пожертвовал своей женой, о чьих прелестях ходили легенды.
Все знали, что Шебиб нежно любил сына и пылал непритворной страстью к красавице жене. Подобные жертвы ради чужеземца казались правителю Дамаска неестественными, а внезапную дружбу, которая якобы связала Шебиба и Джафара, он считал вымыслом и обманом.
Сатрап изводил себя сомнениями и завистью, днем и ночью думал, как погубить своего врага. И, вспомнив, что Шебиб — большой ценитель женской красоты, решил воспользоваться этим, чтобы обвинить его в преступлении.
В квартале по соседству с домом Шебиба жил плотник по имени Хуссейн, и жена его слыла самой красивой женщиной в Дамаске. Однако достоинства ее души не соответствовали достоинствам внешности. Абдальмалик велел распространить слух о том, что Шебиб влюблен в нее и намерен взять в жены вместо дочери Шеффандар-Хасана, которую он уступил Джафару. Потом царь приказал своим подручным убить мужа-плотника и обвинить в убийстве Шебиба. Но сначала следовало заготовить неопровержимые улики, чтобы обвиняемый неизбежно был казнен и никоим образом не выглядел жертвой чьей-то ненависти.
Эти улики должны были лишить Джафара всякой возможности выступить в защиту Шебиба. Следовало изобличить благородного жителя Дамаска так, чтобы он выглядел преступником даже в глазах своего друга-визиря.
Некогда царь Дамаска в порыве мнимой щедрости подарил Шебибу перстень. И, хотя у того имелись другие, более дорогие и красивые, украшения, он, не желая показаться невежливым, всегда приходил во дворец с царским подарком на пальце.
Коварный правитель решил похитить этот перстень. Один евнух, ловкий фигляр, взялся за дело. Однажды после ужина, затянувшегося далеко за полночь, он подал Шебибу чашу для омовения рук и стянул кольцо, так что гость ничего не заметил и вернулся домой не только без перстня, но и без кинжала: ловкач, исполняя приказание Абдальмалика, заодно стащил у него и оружие.
Когда тиран заполучил кольцо и кинжал, отвратительная интрига продолжилась.
Плотник был зарезан на пороге собственного дома оружием Шебиба, да так, что никто ничего не видел.
У Абдальмалика во дворце служил один писец, такой же порочный, как его господин, и к тому же продажный. Он был любовником вдовы плотника и убедил ее обвинить Шебиба в том, что еще при жизни мужа сосед уговаривал ее уйти от Хуссейна или принудить его развестись с ней. Кроме того, вдова заявила, что сразу после убийства Шебиб прислал ей кольцо и обещал жениться на ней.
Четыре свидетеля{116} уверяли, что видели Шебиба на месте преступления. Вдове обещали, что всё имущество убийцы перейдет к ней, а писцу достанется его великолепный дворец, из которого Абдальмалик заберет себе только мебель.
Царь Дамаска созвал диван. Главным же в этом собрании самых крупных сановников был не кто иной, как Шебиб.
Абдальмалику доложили, что некая женщина со спрятанным под покрывалом лицом взывает к справедливости и заявляет о страшном преступлении, совершенном влиятельным лицом государства. Царь невозмутимо приказал впустить ее.
Вдова плотника, рыдая, простерлась ниц и стала просить суда над убийцей ее мужа. Все присутствующие согласились с тем, что если она может назвать злодея и предъявить доказательства, то преступника следует немедленно судить.
Тогда вдова изложила историю так, как научил ее царский писец, но не назвала имени виновного. Она предъявила кольцо, которое прислал ей убийца мужа, и стала умолять хорошенько эту улику спрятать, а затем назвала имена четырех свидетелей, подобравших кинжал злоумышленника.
Абдальмалик приказал писцу дивана забрать кольцо и записать имена очевидцев, а вдову отослал домой.
Когда она ушла, царь взял слово.
— Это ужасное злодеяние, — сказал он, — и я спрашиваю вас, мои советники и визири, какая кара полагается за него по закону?
— Государь, — ответил муфтий{117}, — за такое преступление полагается смертная казнь. Так говорится в трех книгах: в книге Мусы, книге Исы бен-Марьям и, наконец, в книге нашего Великого Пророка{118}. Нельзя простить убийство мусульманина{119}.
Весь диван, и Шебиб в том числе, согласился с мнением муфтия. Шебиб говорил последним, он добавил, что виновный должен быть наказан, но приговор не может основываться на предположениях, следует серьезным образом изучить дело и улики.
— Справедливые слова, — заметил Абдальмалик. — И поскольку посягательство на священные узы брака задевает основы нашей веры, я поручаю муфтию собрать всех кади и без промедления расследовать дело. Преступник не должен уйти от наказания, а потому я повелеваю судить его завтра же.
Шебиб, сам того не подозревая, находился в страшной опасности. Однако ровно в тот день, когда был убит плотник Хуссейн, в Багдаде случилось знамение, предсказанное «Джафером»: солнце окрасилось кровавым багрянцем и Харун отправился в путь.
Тем временем в Дамаске всё пришло в волнение: дом Шебиба был окружен, ему приказали назавтра явиться в диван по обвинению в убийстве Хуссейна и попытке соблазнить его жену.
Добродетельный Шебиб поужинал, помолился и, доверив судьбу свою воле Великого Пророка, лег спать.
Жители города пребывали в крайнем замешательстве, не понимая, как может столь добрый и порядочный человек подозреваться в преступлениях такого рода. Бедняки, которым он помогал, испугавшись, что лишатся его помощи, оплакивали его и свою участь. Немногочисленные завистники радовались, а царские прислужники говорили на всех углах, что безудержная страсть к женщинам даже самого стойкого мужчину заставляет отступить от своих правил. Ночь накануне суда прошла в смятении, от возбуждения многие не смогли сомкнуть глаз.
На рассвете два слепца встретились у входа в мечеть, куда они пришли помолиться за Шебиба.
— Этой ночью, — сказал старик, — моей жене приснился странный сон. Она видела, что все лампады под куполом Куббат ан-Насра стали гаснуть, но вдруг налетел порыв ветра и разжег их снова, да так ярко, что глазам было больно смотреть.
— А мой отец, — тихо отвечал молодой Бенфирос, — видел во сне Маркафа, и тот обещал ему на прощание броситься в воды Абаны и пойматься на удочку ради Шебиба. И что этот великий человек в его положении будет делать с жареной рыбой? Джинн Каркафс, его старый приятель, перед уходом стал таким маленьким, что и разглядеть было нельзя, и прошептал, что ему надо укрыться там, куда смогут проникнуть только воздух и он. Это Тантура приказала им поступить таким образом для спасения Шебиба. Брат мой, у этого достойнейшего человека оказалось немало врагов, но с позволения Аллаха у него есть и друзья, необыкновенные и могущественные.
— Вы говорите о Шебибе? — спросил один из трех дервишей, подошедших к мечети. — Если вы любите того, о ком толкуете, примите подаяние во имя этого поистине благородного человека и помолитесь с нами, дабы Аллах просветил судей и защитил невинного от клеветников.
— Мы войдем в мечеть вместе с вами, — сказали еще три человека, подойдя к ним с трех разных сторон, — ибо пришли сюда за тем же.
У одного из них на руке сидел попугай, другой нес в корзине огромную рыбу, а третий, с тощим кошелем на поясе, вел за руку мальчика. Эти трое обратились к дервишам:
— Раз вы пришли, чтобы помолиться за Шебиба, то позвольте и нам присоединиться к вашим молитвам.
— Охотно, — согласились странники. — Вот только птицу и рыбу нельзя будет взять в мечеть{120}.
— Я послежу за ними, — пообещал мальчик.
Все вошли в молельный зал, и молитвы смешались с рыданиями и стенаниями. Закончив молиться, эти, казалось, случайно встретившиеся люди (то были рыбак, трактирщик и продавец прохладительных напитков, которые уже упоминались в рассказе о приключениях Джафара, так же как и трое дервишей и двое слепцов) заговорили о причинах, что заставили их спозаранку поспешить в мечеть, и о том, с какой целью они хотят пойти на площадь, где состоится суд над Шебибом.
Диван собрался под открытым небом. Абдальмалик заранее приказал глашатаям объявить во всеуслышание, что любой желающий может стать свидетелем важного события.
Друзья Шебиба вышли из мечети и увидели большое скопление народа. Вокруг мальчика, который сторожил попугая и рыбу, собралась целая толпа, ибо попугай без умолку кричал: «Шебиб невиновен».
Сама Тантура, царица джиннов, обратившись попугаем, заняла место той птицы, что жила в доме продавца прохладительных напитков, и с утра оглушала весь дом своими криками. Поэтому хозяин попугая решил предъявить необыкновенную птицу дивану.
Рыбак с раннего утра хотел забросить в реку сеть, но увидел у самой поверхности большую рыбину и закинул удочку, громко сказав: «Во имя Шебиба, которого преследует людское коварство». Рыба тут же выпрыгнула из воды и на лету заглотила крючок. Вот бедняк и прихватил ее с собой, рассудив, что она, хоть и немая, послужит защите Шебиба, ибо пожелала попасться, едва заслышав его имя.
Трактирщик же рассказал, что несколько дней назад у него ужинали четыре очень подозрительных человека. Наевшись и напившись, они поссорились из-за огромного кошеля с золотом, которое делили между собой. Один из них кричал, что ему причитается львиная доля, потому как он сделал больше всех. Затем спорщики стали бросаться посудой, и пришлось их разнять. Тут один из них пожаловался, что ничего не видит и не может идти, ибо ему выбили его единственный зрячий глаз. Другой его глаз с виду был вполне здоровым, но слепым.
— Я уговорил одного из них проводить беднягу домой, — продолжал трактирщик, — и все они вышли на улицу в таком разгоряченном состоянии, что забыли на столе кошель, в котором остались две золотые монеты. Я подумал, что в толпе, которая соберется на суд Шебиба, этот кошель, может быть, найдет своего хозяина, и потому повесил его себе на пояс.
— Что касается нас, — сказали три дервиша, — то мы — гости и друзья Шебиба. Помолившись за него, мы хотим пойти на площадь, чтобы посмотреть, до чего может дойти людская злоба в ненависти своей к этому образцу благородства и добродетели.
Маленький отряд дружно направился к месту суда. Всякий раз, когда толпа мешала его проходу, прекрасный попугай, сидевший на руке мальчика, кричал громко и отчетливо: «Дорогу! Дорогу!», и люди расступались, даже не задумываясь о том, сколь необыкновенному приказу они подчиняются.
Наконец добровольные защитники Шебиба добрались до площади, на которой предполагаемый преступник должен был предстать перед своими обвинителями, что уже ждали начала суда. Последние оказались совсем рядом с друзьями Шебиба, потому как их разделяла лишь невысокая загородка.
Вскоре скамьи, приготовленные для судей всех рангов, заполнились. Ждали только Абдальмалика, и вот он наконец занял свое место и приказал ввести обвиняемого.
Шебиб встал в центре, а подавшая жалобу вдова, одетая в черное и с покрывалом до самой земли, осталась снаружи, за загородкой.
Ей подали знак, и она уже приготовилась повторить свое обвинение против предполагаемого убийцы мужа, как вдруг попугай затрубил, словно трубач, да так похоже, что привлек всеобщее внимание и не дал вдове Хуссейна рта раскрыть.
Только все немного оправились от изумления, вызванного выходкой птицы, как затрубили настоящие трубы, им ответили другие инструменты военных музыкантов, и все они возвестили прибытие халифа, который уже сошел со своего верблюда и направился прямо к царю вместе со своими главными евнухами.
Абдальмалик спустился с трона и поспешил навстречу повелителю, который приближался к нему легким уверенным шагом.
— Царь Дамаска, — молвил Харун, — мой приезд не должен тебя удивлять. На меня возложена обязанность заботиться о счастье мусульман, во главе которых меня поставило Небо, и всем им я должен давать равное доказательство своей неусыпной бдительности. Я прибыл, дабы убедиться в том, что ты даруешь нашим подданным благоденствие, и воздать тебе по заслугам… Меня известили, что ты готовишься свершить акт правосудия и пригласил в свидетели народ, ибо из щепетильности своей желаешь отмести всякие подозрения в предвзятости судей… Я поддерживаю такую предусмотрительность, а также то, что ты приказал окружить место сего многолюдного собрания войсками, дабы поддержать порядок и обеспечить торжество закона… Поскольку в этот час ты исполняешь самую сложную задачу, налагаемую короной, я рад, что прибыл вовремя и смогу помочь тебе нести это бремя. Я присоединюсь к тебе, чтобы мы вдвоем возглавили этот суд.
Заявление халифа сразило Абдальмалика, он отвечал лишь обрывками нечленораздельных фраз. И вот халиф поднялся на трон, а трясущийся от страха царь Дамаска сел по его левую руку.
Харун увидел перед собой подательницу жалобы и, величественно и в то же время мягко обратившись к ней, велел женщине повторить свои показания.
Вдова Хуссейна не решилась даже глаз поднять на преемника Мухаммада. Она попыталась что-то выговорить, но ложь замерла на ее губах, а потом женщину охватила такая слабость, что она вовсе лишилась дара речи.
Тогда велено было главному писарю зачитать жалобу так, как она была записана, потом показать суду кинжал, которым был убит бедный плотник, а также кольцо, служившее доказательством намерения обвиняемого соблазнить честную женщину.
Перстень передали судьям, и большая их часть узнала кольцо Шебиба. Абдальмалик подтвердил, что сам подарил его обвиняемому три года назад.
Халиф взял кольцо, рассмотрел его и приказал передать Шебибу, чтобы тот сказал, узнает ли он свой перстень.
— Да, это кольцо принадлежало мне, — ответил Шебиб, — но я потерял его и никогда никому не давал и не дарил.
— Знаешь ли ты женщину, которая обвиняет тебя? — спросил Харун. — Посылал ли ты к ней кого-нибудь?
— Я только слышал о ней, о несравненный халиф! Я никому не поручал говорить с этой женщиной от моего имени, зато знал ее мужа и давал ему работу. Я всегда благоволил ему и никогда не желал зла.
— Есть четыре свидетеля, — продолжал Харун, — которые утверждают, что видели, как ты зарезал Хуссейна в нескольких шагах от своего дома, а потом ушел к себе.
— Защитник правоверных! — воскликнул Шебиб. — Не я, жертва наветов, а Аллах поразит лжецов, я же вижу здесь трех дервишей, которые были моими гостями, с ними я был как раз в то время, когда произошло убийство.
Халиф приказал выслушать четырех обвинителей, и показания их были единодушны.
Они случайно встретились под портиком, где хотели укрыться от грозы, встали за колоннами, защищавшими их от дождя и ветра, и оттуда увидели, как Шебиб, которого они сразу узнали, убил Хуссейна двумя ударами в спину. Потом кинжал выпал из рук злодея, они подобрали оружие и на следующий день принесли вдове.
Халиф рассмотрел кинжал, а затем передал Шебибу.
— Да, это мой нож, — прямодушно признался тот. — Я узнаю его по рукоятке и лезвию, на котором высечены мои инициалы. Он пропал у меня тогда же, когда и кольцо, но я вижу, что драгоценные камни, которые украшали рукоять, кто-то заменил на фальшивые. Да, у меня украли этот кинжал вместе с перстнем.
— Весьма подозрительный факт, — сказал халиф Абдальмалику. — В самом деле, камни-то ненастоящие! Но их вставил золотых дел мастер, значит, мы его найдем, если только он не заодно с вором, похитившим кинжал. Не может быть, чтобы Шебиб, великолепный во всем, согласился носить кинжал с подделкой!
Переговорив таким образом с царем Дамаска, Харун обратился к первому из четырех свидетелей:
— Значит, ты видел, как Шебиб убивал Хуссейна?
— Клянусь Великим Пророком нашим, я видел это собственными глазами.
— Ложь! — раздался вдруг громкий пронзительный голос. — Он видит только одним глазом!
То был попугай, сидевший на руке мальчика. По толпе разнесся шепот, все спрашивали, кто кричал, а халиф задал свой вопрос второму свидетелю.
— Да, я видел, как Шебиб убил Хуссейна, — прозвучал ответ, — и это так же верно, как то, что я — мусульманин.
— Ложь! — раздался тот же пронзительный голос. — Он даже не обрезан{121}.
Тут все наконец заметили, что кричит попугай. Ахмад-Балан, судебный распорядитель царя Дамаска, хотел забрать птицу, но та прокусила ему палец до крови, а потом клювом выбила из его перстня камень, и тот подкатился к ногам обвиняемого. Шебиб поднял его и сказал:
— Вот камень с рукояти моего кинжала, государь узна́ет его, ведь он собственноручно даровал его мне.
Когда ропот толпы утих, халиф продолжил допрос, обратившись к третьему свидетелю убийства.
Этот «очевидец» стоял рядом с рыбаком и, прежде чем ответить, положил руку на огромную рыбу с разорванным рыболовным крючком ртом.
— Клянусь! — воскликнул он. — Я говорю правду, и это так же верно, как то, что моя рука лежит на мертвой рыбине.
Не успел он договорить, как рыба выскочила из корзины, ударила лгуна хвостом так, что у того из носа брызнула кровь, взметнулась над головами и плюхнулась в канал рядом с площадью.
Халиф скорее порадовался, чем удивился этому чуду, и перешел к последнему свидетелю, который заметил на поясе трактирщика кошель, узнал его и, не ведая, что сам забыл его на столе в трактире, воскликнул:
— Клянусь, обвинение мое так же верно, как то, что на поясе этого человека висит мой кошель.
— Ложь! — снова вскричал попугай. — Это кошель Ахмад-Балана, царского распорядителя, его имя вышито на дне.
После стольких доказательств проницательности птицы Харун обратился к Абдальмалику:
— Брат мой, ты только что наглядно убедился в том, что мы слышали множество раз: доброта Шебиба вызывает любовь к нему всего живого. Ты сам видел, как старались и птица, и рыба защитить его от жесточайшей клеветы. Я не впервые сталкиваюсь с преступлениями и потому уже знаю почти всех, кто был вовлечен в ужасающий заговор против добродетели. Остается лишь выяснить, кто был главным в этом деле, но я доберусь и до него.
Тут повелитель правоверных повернулся к птице и сказал:
— Милый дружок Шебиба! Назови нам имя убийцы Хуссейна, желавшего погубить Шебиба.
— Его имя в перстне, что украли у Шебиба, — ответил попугай и улетел.
Халиф попросил передать ему кольцо и безо всяких усилий вынул камень из оправы — Каркафс, прятавшийся под ним, выдавил адамант в нужный момент. Харун прочел имя Абдальмалика.
Невозможно описать, что чувствовал царь Дамаска во время допроса свидетелей: чудо следовало за чудом, дабы уличить его в совершенном злодеянии, и, когда всё открылось, он оцепенел.
— Абдальмалик, — молвил халиф с тем величественным видом, который он умел принимать, — сойди с оскверненного тобою трона, немедленно сними все знаки отличия, коих я лишаю тебя, встань на место этого невинного человека, которого ты намеревался погубить, отняв у него не только жизнь, но и честь. Ты собрал народ, якобы желал явить ему памятный образчик правосудия, что ж, Небо послало меня, чтобы правосудие свершилось над тобою и твоими сообщниками.
Царь Дамаска сидел неподвижно, точно статуя. Тогда Харун так грозно глянул на него, что скорее из страха, чем из повиновения, несчастный тиран скатился к подножию трона.
— Хватайте его, — приказал халиф своим евнухам. — И пусть он умрет, но не раньше, чем собственными глазами увидит, как казнят тех, кого он втянул в злодейский свой заговор… Вы, благородные жители Дамаска, собравшиеся здесь, и вы, чужестранцы, прибывшие сюда по разным причинам, если какие-нибудь опасения удерживали вас до сих пор, чтобы выступить в защиту невинного и раскрыть правду о преступлении, говорите теперь без стеснения и утайки, помогите мне найти всех виновников ужасного злодеяния.
— Государь, — выступил вперед один из дервишей, — я и мои братья видели, как те четверо, что выступали против Шебиба, вместе вышли от Ахмад-Балана на следующий день после убийства плотника Хуссейна. Они пошли в трактир, хозяин которого стоит рядом со мною, и там поссорились, когда делили золото. Один из них забыл кошель, на дне которого действительно вышито имя Ахмад-Балана, как сказала птица.
— Снимите с Ахмад-Балана платье распорядителя, — повелел халиф, — отберите у него жезл, и пусть он и четверо сообщников его будут казнены сразу после того, как у них вырвут признание в содеянном, а также имена всех пособников. Пусть вдову Хуссейна бросят в темницу, и пусть она там дожидается решения своей участи.
Приказания повелителя правоверных были немедленно исполнены, всех виновных схватили и увели. Им предстояли пытки и казнь, Абдальмалику же выпала жестокая честь: умереть последним.
Когда все неприятные дела остались позади, лицо халифа снова прояснилось, и он обратился к Шебибу:
— Друг мой, радушный хозяин и брат, сядь рядом со мной. Я не увенчаю твою голову короной, которую осквернил твой предшественник, но отныне ты — царь Дамаска. Вижу, вижу, ты станешь противиться, однако, обрати внимание, я не прошу твоего согласия. Именем Аллаха всемогущего, именем Великого Пророка нашего я приказываю тебе взойти на трон, а всем знатным людям, здесь присутствующим, повелеваю признать тебя своим царем.
Шебиб, несмотря на нежелание и скромность свою, был вынужден подчиниться, и его поддержали возгласы одобрения, которые разнеслись по всему Дамаску.
После этой церемонии Харун во второй раз стал гостем Шебиба, и они долго говорили об интересах государства, а потом халиф сообщил ему новости о Джафаре, прекрасной Негемет и юном Хазаде.
Посланец великого визиря уже принес новому царю Дамаска известие о благородном решении Джафара в отношении Негемет, и Шебиб радовался не только счастью вновь обрести любимую жену, но и тому, что он обязан им добродетели своего друга.
Когда они исчерпали эту тему, Харун поведал Шебибу о предстоящей женитьбе Хазада на царевне Герака и рассказал историю о двух кольцах, которую утаил от него Джафар.
Халиф решил сам просить для Хазада руки Зизиале у ее отца и сообщить тому, что его дочь находится в Багдаде при Зобеиде. Посланцы государя тут же поспешили к султану Герака.
Покончив со всеми делами, Харун ар-Рашид без промедления оставил Дамаск и тронулся в обратный путь.
В Багдаде он заставил содрогнуться своего друга Джафара, рассказав об опасностях, которым подвергался Шебиб, и о том, как разъяснились предсказания «Джафера».
Тем временем новый царь Дамаска, который почти против воли оказался на троне, использовал кладезь знаний своих не так, как он рассчитывал, когда приобретал их, а самым достойнейшим образом, ибо разве есть такое благое дело, которое невозможно осуществить, будучи государем образованным и добродетельным?
Первое испытание величия души своей он прошел, придя на помощь семье Абдальмалика. Новый правитель не только вернул ей всё имущество, но и повел себя не как царь, а как отец. После того как он взошел на трон, великодушие его блистало уже не столь ярко, ибо раздробилось; теперь он считал себя рачительным экономом государственной казны, к которой присовокупил всё свое состояние.
После внезапного исчезновения дочери султан Герака и его жена пребывали в глубочайшей печали.
Посланники халифа и царя Дамаска принесли им радость великую, ибо сообщили, что Зизиале живет у Зобеиды. Подробности, которые они узнали из писем, полученных в то же время, дали им понять, что женитьба Хазада подготовлена самой судьбой, и они охотно покорились ей, ибо благородство Шебиба снискало ему уважение во всей Персии, да к тому же теперь он стал царем.
Султан Герака без промедления выехал в Багдад.
Государственные интересы призвали туда и царя Дамаска. Двор халифа весьма разросся из-за прибытия двух властителей.
Харун с большими почестями принял султана, а новый царь Дамаска стал гостем визиря Джафара.
Свадьбу Хазада и Зизиале отпраздновали, как только собрались все те, чье согласие было необходимым.
Прекрасная Негемет вернулась к мужу своему с новыми правами на его сердце, и в честь этих счастливых союзов устроили великолепные торжества.
Благородный Шебиб, обласканный милостивой судьбой, нежной любовью и дружбой, воротился в свою столицу, а султан Герака увез молодого зятя, которого назначил своим преемником.
Халиф, Джафар, Зобеида и Фатима загрустили в миг расставания с теми, кто стал им очень дорог. Женщины привязались к Зизиале и Негемет столь же сильно, как их мужья — к Шебибу и его сыну. Но судьба повелела, чтобы две супружеские пары посвятили себя счастью своих народов, и потому Харун, его визирь и их жены согласились на эту жертву, дабы дело, орудиями которого они служили, не осталось незавершенным.