Продолжение «Тысячи и одной ночи» — страница 8 из 19

Продолжение]

История Синкариба и двух его визирей подошла к концу. Шахрияр был доволен: ему особенно понравилось, как неблагодарный Надан получил по заслугам и как Хикар изображал Абикама при дворе фараона. Полет птиц рух и ловкость юных отроков весьма позабавили его.

Динарзаде почему-то прониклась особенным интересом к Зефани.

— Сестра, — сказала она, — ты нарисовала портрет женщины, к которой я испытывала такое почтение, что даже не уточнила, сколько ей лет. Ты говорила, что она достигла преклонного возраста, но я как будто забыла об этом, и она казалась мне красивой, благородной и необычайно величественной. Однако этот рассказ был очень длинным, он, наверное, утомил нашего господина, поэтому, сестра, прошу тебя поведать теперь об одном купце из Сурата, историю которого я в свое время выслушала с большим удовольствием.

— Охотно, — ответила прекрасная жена Шахрияра, — если только утро не посоветует нам заняться чем-то более приятным.

— Тогда, сестра, обещай, что расскажешь эту историю завтра.

— Если наш непобедимый султан соблаговолит приказать.

На следующий вечер Шахразада, получив высочайшее дозволение, начала такими словами.

РАССКАЗ О СЕМЬЕ ШЕБАНДАДА[46]ИЗ СУРАТАНачало

У одного шебандада из индийского города Сурата^{227} было четверо сыновей, всех он выгодно женил и устроил. Волею случая через двадцать лет после женитьбы у каждого из детей шебандада было всего по одному ребенку: у трех старших — мальчики, а у младшего — девочка.

Девочку эту звали Вазюме. Природа и воспитание превратили ее в совершенство, во всем Сурате только и говорили, что о красоте ее, дарованиях и уме. Все три двоюродных брата были страстно в нее влюблены и мечтали на ней жениться. Соперничество их не сулило ничего хорошего, и потому глава семейства предусмотрительно собрал внуков и сказал:

— Дети мои, у Вазюме может быть только один муж. Мы с отцом ее считаем, что вы все одинаково достойны ее руки. Но, поскольку речь идет прежде всего о счастье вашей милой сестры, выбор должен быть за ней. Кому из вас троих она отдаст предпочтение, тот и получит благословение наше.

Три брата не могли не согласиться со столь мудрым решением, и шебандад взял на себя труд сообщить о нем внучке.

— Дедушка, — смущенно отвечала Вазюме, — я одинаково люблю моих братьев, для меня они все равны, и мне будет очень больно кого-то из них обидеть. Но раз ты требуешь, чтобы я сама сделала выбор, придется мне прибегнуть к одному старому испытанному средству. Все мои братья отличаются умом, но я выйду за того из них, кто расскажет лучшую сказку, ибо полагаю, что при всех прочих достоинствах мужчина с воображением скорее составит счастье женщины.

— Я передам им твое предложение, — согласился шебандад. — Времени подготовиться ни у кого из них не было, а значит, судить об их воображении тебе будет легко. В их одаренности я не сомневаюсь, к тому же ради тебя они на всё пойдут и потому играючи справятся с задачей.

Шебандад позвал внуков, и вскоре все собрались у Вазюме. Каждый нашел себе место по душе, и состязание началось. Самый старший из братьев взял было слово, но прекрасная индианка остановила его.

— Братья мои дорогие, — сказала она, — позвольте мне пригласить сюда ту, кто поможет правильно вас оценить. Дара, — обратилась девушка к рабыне, — пойди, скажи моей доброй Нанэ, что я жду ее здесь. Это кормилица моя, — пояснила она гостям. — Познаниями моими я обязана ей, как, впрочем, и прекрасным сказкам, которые она мне рассказывала. Никто из вас не мог ни сговориться с этим судьей, ни подкупить его, ни обольстить, ибо няня моя давно ослепла. И потому судить она будет беспристрастно, и голос ее достанется действительно лучшему из вас… Иди сюда, няня, — сказала Вазюме вошедшей Нанэ. — Пусть тебя подведут ко мне, и приготовься слушать во все уши: нам станут рассказывать сказки. Здесь мой дед и кое-кто еще. Садись ко мне поближе.

Нанэ села рядом с Вазюме, которую узнала по голосу, и тот, кто вызвался говорить первым, так начал свой рассказ.

ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ ЗВЕЗДСказка Кабиль-Хасена

— Жил в Багдаде один человек по имени Далхук. Он торговал глиняной посудой, и дела его шли ни шатко ни валко. Прожив со своею женою семнадцать лет, Далхук овдовел, когда его сыну пошел шестнадцатый год.

После смерти жены торговец стал наведываться к вдове по имени Нариля. Женщина эта была моложе Далхука и занималась тем, что продавала белила да румяна, которые поддерживают кожу свежей да цветущей и якобы продлевают молодость. Перед искусной вдовою распахнулись двери во дворец халифа и в гаремы знатных горожан, но слава ее скоро пошла на убыль, ибо некоторые красавицы, из тех, что пользовались ее услугами, обнаружили, что кожа их, обретя на короткое время блеск и свежесть, вдруг увяла, поблекла и покрылась глубокими морщинами. Нариля, заметив, что доверие к ней поубавилось, решила выйти замуж за своего приятеля и заодно прибрать к рукам его маленькое состояние.

Далхук был уже слишком увлечен вдовою, чтобы отказать ей, и вот в силу старинных законов и договора, подписанного кади^{228}, продавщица румян водворилась в доме его полноправной хозяйкой.

Вместе с Нарилей у Далхука поселился ее родной сын, которому тоже исполнилось шестнадцать лет. Это был самый неповоротливый и тупой малый из всех, что когда-либо видывал Багдад, но мать в нем души не чаяла. И этот никчемный дурень по имени Бадур, видя слабость отчима к матери своей, прохода не давал своему сводному брату. Тот терпел-терпел, да и поколотил обидчика. Разгневанная мачеха выставила пасынка из дома без гроша в кармане, и бедняге пришлось попросить приюта у дяди своего, который приходился братом его покойной матери.

Нариля не оставляла надежд пустить в ход свои познания в торговле. Избавившись от докучавшего ей пасынка, она заставила мужа купить неподалеку от города сад, открыла фруктовую лавку и вскоре благодаря содействию придворного поставщика стала снабжать товаром своим кухню халифа.

Бедный Иль-Далхук, изгнанный из родительского дома, пришел к дяде своему Кассанаку чуть ли не в слезах. Кассанак слыл одним из самых порядочных и предприимчивых мужей Багдада, но у него самого была большая семья и он не имел возможности поддерживать еще и племянника. Однако он пришел в крайнее раздражение от того, как несправедливо обошлись с его родственником, и решил обратиться к своему другу ученому-геоманту^{229}, чтобы тот встал на сторону племянника и помог ему.

«Как хочешь ты отомстить мачехе Иль-Далхука?» — спросил ученый.

«Хочу наказать как следует эту спесивую бабу, — отвечал Кассанак, — и для этого отнять у нее то, что она забрала у моего племянника, и обеспечить тем самым его будущее. Этот юноша влюблен в единственную дочь богатого брадобрея, которая отвечает ему взаимностью, они собирались пожениться, но Нариля отговорила мужа, и тот согласился женить на девушке не Иль-Далхука, а Бадура. Я хочу открыть Далхуку глаза на козни его жены».

«Я готов помочь и обещаю, что всё будет так, как ты хочешь, — заверил Кассанака геомант. — Но я буду только руководить: всё, что надо, ты сделаешь сам. Первым делом ступай, сними в окрестностях дворца лучшую лавку для торговли фруктами. Когда договоришься, возвращайся сюда, и я скажу, что делать дальше».

Кассанак не возражал, очень уж ему хотелось наказать Нарилю. Он быстро нашел подходящую лавку, внес задаток и вернулся к своему другу.

«Как ты скоро! — заметил геомант. — Но я тоже не сидел сложа руки! Возьми это армянское платье и остроконечный колпак. Вот здесь я записал подробные наставления на завтрашнее утро, выучи их наизусть и никому о нашем уговоре не рассказывай. Какое бы чудо тебе ни понадобилось, требуй смело. Не сомневайся, я хорошо всё устроил, и тебя ждет удача. Завтра ты пойдешь к Нариле, а племянник пусть ждет в снятой тобою лавке и ничему не удивляется. И скажи ему, чтоб не привлекал ничье внимание, любопытные взгляды нам ни к чему».

Кассанак вернулся домой, заперся у себя, чтобы хорошенько подготовиться и сыграть свою роль как подобает. С нетерпением ждал он наступления утра и уже на рассвете нарядился в платье чудодея, надел остроконечный колпак, отослал Иль-Далхука в лавку, а сам направился к Нариле. Увидев искусно разложенный товар, он начал расхваливать его и восхищаться.

«Попробуйте, господин иноземец! — предложила ему хозяйка. — На вкус они еще лучше, чем на вид!»

Кассанаку уговоры не требовались, и он признал, что торговка совершенно права.

«Я думал, — сказал он, — мне придется поехать в Дамаск за хорошими фруктами, но, если мы договоримся и здесь найдется всё, что нужно, это избавит меня от утомительного путешествия».

«Не подумай, что я хочу набить цену на свой товар, — лебезила Нариля, — но даже в садах халифа нет плодов вкуснее моих, и потому большая часть того, что ты видишь здесь, предназначается для царского стола. Но, чтобы услужить такому человеку, как ты, я, так и быть, уступлю тебе кое-что».

«Польщен любезностью твоею, и, будь уверена, ты не пожалеешь, что пошла мне навстречу… И кстати, у тебя фрукты, коим позавидуют даже ангелы. Дай мне эти два граната и скажи, сколько они стоят».

Нариля удивилась, что после столь многообещающих речей покупатель попросил всего-навсего два граната, и, дабы не остаться внакладе, затребовала непомерную цену. Но армянин тут же расплатился, сказав:

«Когда ангелы попробуют их, мы, надеюсь, заключим настоящую сделку».

С этими словами он встал посреди лавки, размахнулся что есть силы, подбросил гранаты вверх, и они тут же исчезли с глаз долой. Нариля и ее сын вскрикнули от изумления, а мнимый армянин вытащил из кармана серебряную трубочку и тихо прошептал в нее несколько слов. Чуть погодя он приложил к уху серебряный рожок и как будто прислушался к чему-то. Затем, спрятав инструменты, сказал с довольным видом:

«Госпожа, твои фрукты попробовали и нашли восхитительными. Я получил приказание забрать у тебя весь товар и немедля отослать. Это не отнимет у тебя много времени, потому что мне прислали грузчиков. Вот кошелек, возьми столько, сколько считаешь нужным. Я забираю всё».

При виде денег Нарилю разобрала жадность: она охотно завладела бы всем кошельком, но ограничилась тридцатью золотыми, хотя ей причиталось не больше шести.

Армянин, не выразив ни малейшего неудовольствия и даже не взглянув на монеты, тут же принялся за дело: бросил дыню направо, яблоко налево, и вскоре все фрукты пришли в движение и улетели из лавки, точно на крыльях. Бадур и Нариля, вытаращив глаза, следили за странным покупателем.

«Как и куда ты отправляешь наш товар? Кто тебе помогает?» — не выдержала торговка.

«Госпожа, — отвечал армянин, — я имею честь быть главным поставщиком светил небесных, ибо там то слишком жарко, то слишком холодно, то слишком влажно, то слишком сухо, и потому ничто не вызревает как следует. Я спустился на землю, дабы закупить всё, что надо, и направлялся в Дамаск, но случай привел меня к твоей лавке. Вид твоих фруктов покорил меня, сладкий запах удвоил мою очарованность, а вкус окончательно сразил. Я послал два граната на пробу и тут же получил приказание забрать всё остальное. Если завтра и в дальнейшем твоя лавка будет снабжаться подобным товаром, я опустошу ее, а ты станешь поставщицей свода небесного».

Услышав столь поразительную новость, Нариля принялась тереть глаза, решив, что это сон. Ошарашенный Бадур с отвисшей челюстью смотрел то на мать, то на армянина, то на потолок.

«Какой красивый молодой человек, — лукаво улыбнулся покупатель. — Это твой брат, госпожа? Уж очень вы похожи».

«Нет, господин, это мой сын», — отвечала лавочница.

«Как! В твои лета у тебя такой взрослый сын? Не может быть! Да ему жениться пора!»

«Да, господин, я тоже так думаю. Мы уже сговорились с одним нашим знакомым. Он богатый брадобрей».

«Брадобрей? Брадобрей! Богатый брадобрей! Да, много удивительного я видал на небесах, но такого красавца… А если он к тому же не болтлив, то это просто чудо! Госпожа, пойми, если я стану закупать твои фрукты, то через год ты сможешь женить сына на дочери визиря! Но это только на худой конец, потому что у нас наверху есть девушки на выданье, которые сочтут за благо породниться с тобою».

«Что ты говоришь, господин, разве на небесах женятся?»

«Женятся ли на небесах? А как же иначе? Всё, что светится, имеет отца и мать. Откуда же, по-твоему, появляются новые звезды? Они рождаются. И почему, как ты думаешь, Млечный Путь носит такое название? Потому что там живут кормилицы. Предоставь это дело мне, госпожа, у меня появились виды на твоего сына. Хочу, чтобы он женился на самой юной и свежей, на самой яркой из наших красавиц».

«А кто она такая?»

«Утренняя звезда».

«Да, она очень яркая, спору нет, но что молодая, это, господин, никак невозможно, потому что я знаю ее, сколько себя помню, и она всегда была такой же большой, как теперь».

«Та, о которой ты говоришь, госпожа, упала несколько лет назад. Но вас, женщин, ничуть не интересует, куда исчезают звезды… Впрочем, это понятно, на небе их так много, что о тех, что упали, никто не вспоминает… Нет, госпожа, серьезно, ты в самом деле хочешь, чтобы сын твой стал мужем самой прекрасной из звезд?»

«Ах, господин мой, я была бы счастлива! И он тоже будет сиять на небе?»

«Обещаю, что его никто не затмит! Каждое утро его возлюбленная смотрит на землю и сегодня тоже. Давайте узнаем, нельзя ли с нею договориться. Закройте двери вашей лавки и принесите сюда ушат с водою».

Приказание армянина исполнили, ушат поставили посередине лавки.

«Подойди сюда, молодой человек, — велел небесный поставщик Бадуру. — Посмотрись в воду, постарайся выглядеть как можно лучше, придай лицу своему довольное выражение, пусть оно произведет приятное впечатление… Вот так, хорошо! А теперь отойди».

Как только Бадур отошел в сторону, армянин поднял ушат и выплеснул воду, но так, что на пол не упало ни одной капли.

«Что ты делаешь, господин?» — Нариля поначалу испугалась, что ее лавке угрожает потоп, а потом пришла в изумление великое, поняв, что вся вода куда-то исчезла.

«Я отправил портрет твоего сына самой прекрасной из звезд. Давайте присядем и подождем, мы скоро узнаем, понравился ли он».

Задавая лавочнице какие-то вопросы, армянин на время отвлек ее внимание, а потом вдруг поднялся, вышел на середину помещения и приложил свою серебряную трубочку к губам, а рожок — к уху. Затем с довольным видом сказал:

«Твой сын, госпожа, весьма и весьма пришелся по сердцу! Ему суждено большое будущее, но надо его преобразить, ибо я знаю вкусы наших женщин. У Бадура румяные щеки, свежий цвет лица, но этого не видно под его густой бородой, а лохматые брови скрывают блеск глаз, чей живой и выразительный взгляд добавляет им особое очарование. Словом, здесь надо убавить, а тут прибавить. Пусть он всё сбреет, оставив лишь небольшую бородку, тогда успех ему будет обеспечен. И уже завтра мы избавимся от всяких сомнений. Да, и пусть твой сын немного поухаживает за своею суженой, помоги ему приготовить букет самых красивых цветов и позаботься о том, чтобы твоя лавка ломилась от превосходных товаров. Вот тебе задаток. Единственное, что я требую от вас обоих, это чтобы вы хранили в тайне нашу сделку. Проговоритесь — пеняйте на себя! Люди и так слишком много болтают о звездах и к тому же то и дело взывают к ним безо всякой надобности. Небесных созданий это оскорбляет, предупреждаю вас со всей откровенностью. Прощайте, я тороплюсь, а завтра буду здесь с самого раннего утра».

Кассанак откланялся и ушел.

«Я решила бы, что сплю и вижу сон, — призналась Нариля сыну, — если бы не держала в руках эти тридцать полновесных, чистого золота монет!»

«Зачем это мне надо бриться?» — недовольно проворчал Бадур.

«Что?! Ступай немедленно! Днем, я надеюсь, звезды почти ничего не видят, и завтра поутру ты предстанешь перед ними в самом выгодном свете… Однако до чего честен этот армянин! При том, как ловко он переправлял наши фрукты, ему удалось бы избавить себя от необходимости платить за них так дорого. И кстати, друг мой, прежде чем пойдешь к брадобрею, раздобудь-ка несколько корзин с фруктами, чтобы поставщик халифа не вышел от нас с пустыми руками. Негоже в погоне за большими деньгами пренебрегать мелкими доходами».

И только она это сказала, как упомянутый человек вошел в лавку.

«В чем дело?! — возмутился он. — Мне сегодня нужны фрукты, а у вас шаром покати!»

«Господин, сделай одолжение, подожди немного, — начала его уговаривать Нариля. — Наши ослы где-то запропастились, Бадур сейчас же выйдет им навстречу, а если у тебя нет времени ждать, возвращайся во дворец, я пришлю прямо туда всё, что прикажешь».

«Я не желаю, чтобы мне присылали невесть что, я люблю отбирать товар своими руками и еще меньше хочу зависеть от ваших ослов».

С этими словами поставщик развернулся и вышел вон. Нарилю задел его резкий и несговорчивый тон. Она решила, что ее унизили, ибо проявили слишком мало уважения к ней, торговке, чьи фрукты полюбились даже звездам!

«Видишь, — сказала она сыну, — как забываются эти высокомерные царские прислужники! Ну, ничего, когда мы породнимся со звездами, я всех их в грязь втопчу!»

Тут явились новые покупатели, и все один за другим удивлялись, что в лавке пусто.

«Надо предупреждать, когда закрываешь дело», — возмущались они.

«Да, — заявляла мать Бадура, — у меня ничего нет и не будет впредь для таких бесстыжих, как вы. Нечего говорить со мною так, будто вы мои благодетели и я живу только вашими подачками».

«Что ж, — слышала она в ответ, — с таким обращением не видать тебе успеха как своих ушей».

Поскольку фрукты из лавки Нарили сами собою перенеслись в лавку сына Далхука, покупатели не остались ни с чем и вознаградили себя за время, потерянное у кичливой торговки. Кассанак, переодевшись в обычное платье, присоединился к племяннику, дабы помочь ему на первых порах. В общем, всё, что было в лавке Иль-Далхука, разошлось по хорошей цене, ибо в охотниках до фруктов недостатка не было.

Люди удивлялись, как это Иль-Далхуку удалось так быстро открыть лавку и снабдить ее таким превосходным товаром.

«Я всем обязан моему дяде», — отвечал юноша.

«Тогда понятно, отчего бесится твоя мачеха. У нее теперь не сыщешь ничего, кроме спеси да грубости. И коли в твоей лавке, юноша, и дальше всё будет так, как нынче, то мы не станем иметь дело ни с кем, кроме тебя».

И пока Иль-Далхук радовался своему успеху, его мачеха прятала полученные от армянина золотые в потайное место, о котором никто не догадывался. Она надеялась в один прекрасный день собрать такую кучу денег, которая позволит ей ни от кого не зависеть.

«Не вздумай, — предупредила она Бадура, — проболтаться моему мужу о нашей сделке с чудодеем и о том, какое будущее нас ожидает. Далхук не в состоянии держать язык за зубами, он чересчур ленив и слишком любит выпить^{230}, он снова начнет потакать прихотям своим и, сколько бы мы ни заработали, пустит нас по миру. К тому же отчим твой очень любопытен и, если узнает, какой необыкновенный покупатель придет сюда, захочет остаться дома и дождаться его. Всё откроется. А нам требуется, чтобы он спозаранку собрал фрукты. Значит, надо будет заставить его встать до рассвета. Отправляйся-ка за город и купи вот на этот золотой еще две корзины всяких плодов, потому как я чувствую, что завтра у нас всё заберут. Да, и не забудь про букет».

Бадур послушно отправился в путь, а Кассанак тем временем навестил своего друга-геоманта, чтобы рассказать, как прошел день, и договориться о том, что делать дальше.

Как только рассвело, Бадур с огромным букетом поспешил к брадобрею, отцу своей невесты, чтобы тот побрил его так, как полагается у звезд. Он попал в руки к подмастерьям, которые, узнав, сколь необычайным образом тот желает побриться, поинтересовались, как это ему такое пришло в голову.

«Какая вам разница! — отвечал Бадур. — Делайте, что говорят, я должен повиноваться матери, а она хочет, чтобы я полюбился звездам!»

Молодые брадобреи не удержались от смеха, их возгласы привлекли зевак, и тем захотелось своими глазами увидеть возлюбленного звезд. Когда сын Нарили, довольный тем, как изменились его борода и брови, взял букет и направился к выходу, его с удивлением спросили:

«Куда же ты уносишь цветы? Разве ты не должен вручить их дочери нашего хозяина? Не оставишь их здесь?»

«Нет, я несу их моей матери».

«Она теперь и цветами торгует?»

«Это подарок, который мы должны преподнести».

«Кому же? Сейчас не праздник Арафата, чтобы украшать цветами жертвенных баранов^{231}».

«Этот букет не для баранов! — рассердился Бадур. — Моя мать без вас знает, кому подносить подарки».

И с этими словами он бросился вон.

Брадобрей пришел вскоре после ухода Бадура. Услышав о странном поведении будущего зятя, он покачал головой и сказал:

«О его матери ходят дурные слухи. Я подозреваю, что Нарилю и ее сына околдовали, и дочь свою Бадуру не отдам. Пойду, верну Нариле ее слово, да и свое заберу назад».

Бадуру казалось, что он и сам сделался красив, словно звезда, очаровать которую он надеялся. Дома он застал мать одну. Она горделиво расхаживала по лавке, любуясь отменным и искусно разложенным товаром. Не хватало только покупателя, и он не заставил себя ждать.

«Госпожа, — сказал армянин, — давайте, быстро покончим с нашим делом, потому как я очень тороплюсь. За сколько ты продашь мне всё, что есть в твоей лавке?»

«Хорошие фрукты нынче редкость, — отвечала Нариля. — Но у меня весь товар превосходен, всё свежее и спелое. Кроме того, здесь фруктов на четверть больше, чем вчера, и потому ты должен мне сорок золотых».

«Сумма значительная, — заметил Кассанак, — но раз я обещал всё забрать, значит, так тому и быть. Надеюсь, завтра ты сбавишь цену, а пока вот тебе сорок монет».

Отсчитав деньги, покупатель, как и накануне, взял по одному плоду из каждой корзины и подбросил их в воздух. Фрукты исчезли, а невидимые руки, как будто только и ждали, чтобы забрать всё, что было в лавке, и в мгновенье ока прилавки Нарили опустели. Даже листочки, что служили украшением, перенеслись в лавку Иль-Далхука. После этого чуда армянин вспомнил о Бадуре. Сын Нарили, одетый в новое платье, с тонкими бровями и крошечной козлиной бородкой, сгорая от нетерпения, давно уже ждал, когда же покровитель обратит на него свой взор.

«Вот это уже другое дело, мой друг! — похвалил его Кассанак. — Ты выглядишь чудесно! А цветы готовы?»

«Я про них не забыл».

Бадур показал волшебнику букет.

«О, как много цветов! Надо выбрать самые красивые, свежие, благоуханные… Вот так, хорошо, этого хватит… Перевяжи их и дай мне».

Армянин взял букет, подбросил его вверх, и цветы отправились вслед за фруктами.

«Ах, — сказал он Бадуру, — жаль, ты не знаешь языка звезд, а не то я дал бы послушать тебе с помощью трубочки моей и рожка слова благодарности. Небесная речь весьма трудна, особенно в том, что касается произношения, ибо в ней отсутствуют гласные. Но ничего, тебе дадут хорошего наставника, он сумеет выучить тебя лучше, чем я. А пока давай еще раз представим тебя твоей невесте, пошлем ей портрет более точный и привлекательный, чем вчера, потому что тогда лицо твое закрывала густая борода и слишком лохматые брови, а теперь твою красоту ничто не затмевает. Принеси ушат с водой».

Бадур, не колеблясь, исполнил приказание, поставил посудину посередине лавки и склонился к самой воде, чтобы отразиться в ней как можно лучше, но вдруг две невидимые руки вцепились в его бороденку и потянули вниз. Он непременно нахлебался бы воды, если бы не уперся обеими руками в края ушата. Мать его вскрикнула, Бадур вырвался, а армянин захохотал:

«Какая милая шутка! О госпожа, ты не знаешь, до чего изобретательны наши женщины! Они потащили твоего сына на дно, чтобы похитить его поцелуй. Взгляни, его лицо словно жемчужинами усыпано, а губы как будто благоухают амброй? Давай, дитя мое, наклонись еще раз, тебя ждет только ласка, улыбнись, и пусть глаза твои светятся любовью. Тогда небесной невесте захочется сохранить этот приятный образ, и она не станет портить столь восхитительное выражение лица».

«Да, сынок, — Нариля погладила Бадура по щеке, — господин прав. Ты не заметил, как тебя поцеловали, на твоих губах остался запах розы и фиалки. Давай, друг мой, пусть звезды повеселятся, не забудь, ты должен им понравиться. Не бойся, наклонись над водой и посмейся от всего сердца. Всем своим видом покажи, как ты благодарен и доволен».

Глупый малый, желая угодить матери, встал на колени перед ушатом, склонил лицо к воде и засмеялся, а точнее, заблеял по-козлиному.

«Очень хорошо! Прекрасно! — воскликнул Кассанак. — Продолжай, видишь, тебя уже не тащат под воду. Смейся, хохочи! Пусть невеста не только увидит тебя во всей красе, но и порадуется твоему веселому нраву».

Бадур расстарался, и новый взрыв хохота затмил все предыдущие — его стало слышно даже на улице. Этот шум привлек поставщика халифа, и он громко постучал в дверь. Хозяйка пошла открывать, а ее сынок резко поднялся.

«Что случилось? — спросил поставщик у Нарили. — Ты уже не торгуешь фруктами, ты превратила свою лавку в хлев? Да, вот и корыто с пойлом… Однако я слышал, что сегодня сюда доставили много товара. Где он? Могу я его купить?»

«Раньше надо вставать, — со злостью отвечала Нариля, — тебя опередил тот, кто больше платит, а моя лавка выглядит как хлев, только когда в ней появляются такие, как ты».

«Что за дерзкие речи! — возмутился поставщик. — Или ты не знаешь, что я служу самому халифу?»

«Или ты не знаешь, что это городская лавка и я служу всем жителям Багдада, а тот, кто приходит позже, сам виноват?»

«Прощай, хозяйка! Правду говорят, что ты сошла с ума. Ноги моей больше у тебя не будет».

«Прощай, господин поставщик! Держи слово свое, и все скажут, что ты весьма благоразумен».

«Я ухожу, госпожа лавочница. Весь дворец узнает, что ты вытворяешь».

«Ступай, господин поставщик. Уж я позабочусь, чтобы там узнали и о том, что ты себе позволяешь».

Покупатель ушел разъяренный. Нариля задыхалась от бешенства, и армянин попытался ее успокоить.

«Забудь этого невежу, хозяйка. Обещаю, тебе не придется больше иметь с ним дело, давай закончим то, что начали. Пусть твой сын снова посмотрится в воду, но ведет себя потише, чтобы не привлекать незваных гостей».

Бадур снова встал на колени, и как только армянин счел, что портрет готов, он отправил его звездам тем же способом, что и раньше, а затем, переговорив с небесами с помощью трубочки и рожка, сказал Нариле:

«Твоему сыну очень повезло, однако удача порождает зависть. Если он хочет попасть на небо, ему надо быть весьма благоразумным и не кичиться своим превосходством. Думаю, завтра у меня будут для вас хорошие новости, но не забывайте о фруктах: они должны быть лучшими из лучших».

Небесный поставщик откланялся, и Нариля сказала сыну:

«Ты слышал, Бадур? Надо найти на стороне как можно больше фруктов, ведь тех, что в нашем саду, явно не хватит. И принеси еще цветов для твоей невесты, завтра я пошлю их ей от моего имени».

Кассанак пошел к племяннику, чтобы оставить у него свое платье и колпак. Он застал юношу за продажей фруктов поставщику халифа, визирей и главных эмиров. Иль-Далхук прекрасно справлялся, и его дядя поспешил к своему другу-геоманту.

«Вот что нам осталось сделать, — сказал ученый колдун. — Лавка твоего племянника теперь снабжается прекрасным товаром, но мы не можем и дальше брать его у Нарили, поскольку это нам слишком дорого обходится. Сейчас выставили на продажу один из лучших садов в окрестностях Багдада, надо немедленно пойти и купить его. Он обойдется всего лишь в пятьсот золотых, и в придачу ты получишь черного раба, четырех ослов, а также садовника. Пусть он лучше останется на своем месте. Невидимые руки больше не будут помогать твоему племяннику раскладывать фрукты, поэтому надо приобрести еще одного раба, и всё это следует сделать не откладывая».

«Где же я возьму такие деньги? — забеспокоился Кассанак. — Я и так задолжал тебе, а когда смогу отдать, не знаю».

«Ты мне ничего не должен, — пояснил геомант, — всё, что нужно, я получил от Нарили. У нее больше тысячи двухсот золотых, и половину она украла у Далхука, когда он имел несчастье жениться на ней. Эта часть принадлежит твоему племяннику, и мы научим его отца, как завладеть остальным. Монеты, которые ты передавал этой женщине из моих рук, непростые: они умеют летать и красть. Как только она запирает деньги в своем тайнике, они вылетают оттуда, прихватив еще столько же, и оказываются в моем ларце. Если бы я захотел, я мог бы пустить ее по миру, но я желаю отнять только то, что Далхук должен был дать своему сыну. Вот деньги, мой дорогой Кассанак, ступай, заплати за сад. Завтра ты в последний раз явишься к торговке фруктами, и пусть она и ее сын пребывают в заблуждении, пока ты не договоришься о женитьбе твоего племянника на дочери брадобрея. Дело это можно провернуть завтра же, а как, я тебе скажу».

Пока двое друзей договаривались, хозяин цирюльни со своей стороны предпринимал шаги, которые вполне соответствовали намерениям Кассанака и геоманта, ибо брадобрей решил объясниться с Нарилей.

«Почему Бадур так странно себя ведет? — спросил он. — Он заставил по-дурацки побрить себя и подстричь. Все над ним потешались. Это ты ему голову заморочила? Или кто-то другой? Он носится с букетами, а на мою дочь даже не смотрит. Я вижу, что он от тебя ни на шаг и ты вертишь им как хочешь. Мне не нужен зять, который выставляет себя на посмешище. Если же моей дочери достанется глупый муж, пусть она сама им управляет, а другой женщине нечего вмешиваться».

Брадобрей заметил, что с каждым его словом (а говорил он напористо) Нариля всё больше краснела и сотрясалась от злости, и решил довести дело до конца. Приблизившись к ней вплотную, он сказал:

«Ты всё поняла, женщина?»

«Да, я всё поняла, чертов брадобрей, негодяй, невежа! Хочешь помыкать дураками, выбирай таких, как ты сам! Оставь себе свою дочь-простуху, она моему сыну не пара, мы с вами знаться не желаем».

«Так ты возвращаешь мне мое слово? — Брадобрей с трудом сдерживал свое негодование. — Премного тебе благодарен, и больше я тебя не побеспокою. Но вот уже два года, как твой муж и сын бреются и стригутся у меня задаром. Как я, по-твоему, должен отблагодарить моих подмастерьев?»

«Э-э! Когда это я отказывалась платить? Ни один мастер в Багдаде не может на нас пожаловаться! Вот, держи. — Нариля с презрительным видом бросила на стол шесть золотых. — Это для тебя и твоих учеников. И не говори, что этого мало, дабы от всех вас отделаться. Убирайся отсюда немедленно».

При виде золота у гостя глаза на лоб полезли.

«Эта женщина в самом деле сошла с ума, — подумал он. — Она швыряется деньгами, но, коли я разозлю ее еще больше, она, пожалуй, швырнет в меня чем-нибудь потяжелее. Пойду-ка я восвояси подобру-поздорову».

Цирюльник резко развернулся и вылетел вон из лавки.

По пути домой он повстречал Кассанака, который только что приобрел сад и всё необходимое для того, чтобы его племянник мог успешно торговать фруктами. Брадобрей, еще не успокоившись после разговора с Нарилей, остановил Кассанака и спросил:

«Скажи, ты имеешь дело с Далхуком, твоим бывшим зятем?»

«Нет. С тех самых пор, как он по наущению своей второй жены выгнал из дома моего нежно любимого и достойного всяческого уважения племянника».

«А тебе известно, — прошептал брадобрей, — что эта женщина совсем не в себе?»

«Я ее давно знаю, и она всегда была самодуркой. Но что правда, то правда, сейчас она как будто совсем спятила: и все покупатели, которых она когда-то сумела привлечь, от нее отвернулись. Я воспользовался этим и открыл лавку для моего племянника, который, надеюсь, преуспеет лучше, чем его отец. Это та лавка, что находится на углу площади, и сейчас туда ходят все бывшие покупатели Нарили. Иль-Далхук их очаровал, что неудивительно, ведь он самый славный и честный малый в Багдаде».

«Но если он только покупает и перепродает фрукты, дела его могут очень скоро пошатнуться».

«Иль-Далхуку нет надобности искать товар на стороне. Теперь он хозяин самого прекрасного сада неподалеку от Багдада, вот договор покупки и расписка. Это хороший молодой человек, у него нашлись друзья, которые помогли ему, и для полного счастья моему дорогому племяннику не хватает только доброй жены, потому как в одиночку ему со своей лавкой не справиться: торговля с каждым днем идет всё лучше и лучше, и помощница ему не помешает».

«Я знаю, — отвечал брадобрей, — что раньше этот юноша питал склонность к дочери моей, да и ей он тоже нравился. Я всегда любил Иль-Далхука, и отец его был за то, чтобы они поженились, но мачеха всё испортила: гроша не захотела дать своему пасынку. Ты сам отец и знаешь, что родитель должен обеспечить детей своих, и, поскольку меня больше не связывают никакие обязательства, а племянник твой крепко стал на ноги, я с радостью дам свое согласие, если он попросит руки моей дочери».

«Я отвечаю „да“ от имени моего дорогого Иль-Далхука. — Кассанак и брадобрей пожали друг другу руки. — Завтра утром я навещу зятя, расскажу ему о нашем договоре. У меня есть для него такая новость, что он всецело нас поддержит. Потом мы вместе приедем в город, захватим по дороге кади и, не откладывая, поженим наших детей. Нариля узнает обо всем, когда дело будет сделано, и не сможет нам помешать».

Брадобрей пошел домой, не чувствуя под собою ног от счастья, что переполняло его сердце. Только из-за денег Нарили он решился породниться с недотепой Бадуром, тогда как новый жених казался ему прекрасным во всех отношениях. Ликующий отец сообщил новость дочери, и ее не пришлось уговаривать отдать предпочтение своей первой любви.

Тем временем самые странные помыслы и мечты занимали Нарилю и ее сына. Оба они радовались тому, что разорвали договор с брадобреем.

«Это люди из народа! Это отребье!» — твердила мать.

«Да, пусть только попробуют смеяться мне в лицо, как раньше! Я теперь другого поля ягода!» — повторял сын.

Затем каждый из них в согласии с возможностями своими предался размышлениям.

«Ах! — мечтала Нариля. — Если я каждый день буду продавать мой товар на небо по такой хорошей цене, то мой тайник быстро заполнится! Придется заказать кованый сундук… Но куда я его спрячу? Ладно, мы скоро переедем в новый дом, там будет больше места… Да, в Багдаде могут заметить, что мои фрукты исчезают, хотя никто их не покупает, пойдут разговоры, возникнут подозрения, мне не удастся сохранить мой секрет, весь город узнает, что я снабжаю звезды… Какое великолепие меня ждет! Я буду жить в прекрасном дворце! И мне не придется выставлять товар под навесом у дверей лавки. Я выложу фрукты пирамидами между колоннами у входа в мой дворец. Я уже вижу, как горы фруктов высятся до самого свода… О! Какое восхитительное зрелище! Какие чудесные пирамиды! Пусть кто-нибудь попробует создать что-либо подобное из сапфиров и топазов, из рубинов и изумрудов!.. И, разумеется, сам халиф захочет полюбоваться этой чарующей картиной, он приведет своих любимых жен, и они будут счастливы принять из рук моих то, что предназначается звездам… Повсюду только и будут говорить, что о торговке небесными фруктами, весь Дамаск будет завидовать мне… А потом они узнают, что сын мой женат на утренней звезде… Небесные светила влияют на судьбы людей, и все самые высокопоставленные сановники будут ухаживать за мною, может быть, даже цари начнут обивать порог моего дома, потому что, несмотря на всё свое могущество, они редко довольны своей долей… Я с ними договорюсь, и, поскольку мне негоже будет оставаться женою простого торговца, я подыщу Далхуку почетную должность… Он ничего не смыслит в государственных делах, но немного лоска — и он будет выглядеть не хуже других… Ах, и очень скоро я стану женою эмира… И встретится мне по пути во дворец этот наглый поставщик халифа, а я приподниму полог газовый на моих носилках и одним взглядом убью его за дерзость. Вот тогда он узнает, как далеко ему, слуге халифа, до той, кто снабжает фруктами звездных красавиц. Потому что, даже став женой эмира, я не закрою свою лавку, уж больно хороши денежки, падающие с неба… А сына моего жена-звезда сделает не иначе, как царевичем, может, он даже займет какой-нибудь трон! Ума у Бадура немного, но на то и нужны визири…»

«Завтра, — твердил себе Бадур, — я опять побреюсь, потому что так мне гораздо больше нравится… Я — жених звезды! Должно быть, любовь — это что-то странное, потому что я влюблен, но ничего не чувствую… А ведь должен… Но как же я встречусь с предметом моей нежной страсти?.. Она ко мне спустится, или я к ней поднимусь? Я видел, как улетали дыни. Были бы тыквы, исчезли бы точно так же. Значит, я спрячусь в тыкву и окажусь на небе. Мать предупреждала, что, когда я женюсь на дочери брадобрея, надо говорить ей ласковые слова, а что я скажу моей звезде?.. Ты такая круглая, такая светлая, такая блестящая! Да, это будет неплохо… На всякий случай надо будет посоветоваться с господином армянином, он сказал про язык без гласных, я упрошу его научить меня нужным словам и объяснить, как мне следует себя вести, ведь он знает все небесные привычки и обычаи».

Пока Бадур ломал себе голову, наступила ночь, и звезды, одна другой ярче, усеяли небосвод.

«Где же моя невеста? — беспокоился влюбленный дурень. — Чем больше я смотрю и ищу, тем больше путаюсь… Армянин сказал, что они любят людей веселых. Я засмеюсь, глядя на них на всех, но моя догадается, что я смеюсь для нее одной и хочу ей понравиться…»

Бадур захохотал что есть мочи, и ему в ответ заревели ослы, которых Далхук заводил в стойло.

«Молодец, Бадур, — сказал отчим, — ты развеселил всю мою скотину, это пойдет ей на пользу».

Следующий день должен был стать решающим. Нариля, чья лавка ломилась от фруктов, принарядилась и с нетерпением ждала небесного покупателя. Когда он явился, она продала ему фрукты по немыслимой цене, получила плату сполна и торжествовала в предвкушении будущего своего богатства. Торговка пыталась говорить точно знатная дама: это не ускользнуло от внимания армянина и весьма позабавило бы его, если бы он не торопился переправить свою покупку на небо. Недотепа Бадур тоже попробовал подкинуть гранаты, и когда они исчезли, он возрадовался, подумав, что небо согласилось принять фрукты из его рук, и начал кидать все подряд, да так усердно, что пот полил с него градом.

«Давай, давай! — подбадривал его армянин. — Друг мой, вижу, к твоим услугам отнеслись благосклонно».

«Ты так думаешь?»

«Да, никаких сомнений! Ты, сам того не подозревая, стал счастливейшим из смертных и очень скоро сам в этом убедишься».

«Хотелось бы мне знать, что это будет за счастье, — продолжал колебаться Бадур, — ведь мне кажется, что невеста поместится у меня на ладони!»

«Расстояние обманывает тебя, — совершенно серьезно отвечал армянин, — на самом деле твоя невеста такого же роста, как ты».

«Даже если так, то у нее, похоже, нет ничего, кроме лица, как у Луны».

«Что ты, что ты! У нее есть руки, ноги, пальцы, словом, все, что есть у тебя. Вообрази, будто видишь ночью юную и прелестную красавицу с огромным светлячком на затылке».

«О, понимаю, моя жена снимет платок с головы и станет как все женщины, а если светлячка надену на свою чалму я, то и я превращусь в звезду».

«О, ты угадал, можно подумать, ты вырос на небе! Именно так там и поступают!»

«Меня беспокоит один вопрос, — добавил Бадур. — Как же я буду ходить по небу?»

«Гораздо легче, чем по земле. Там все дороги прекрасные, широкие и гладкие, словно скатерть. — Тут армянин обратился к Нариле: — Что ж, хозяйка, сын твой делает успехи: он за один миг узнал больше, чем самые прославленные звездочеты, которые всю жизнь таращатся на звезды и портят себе глаза».

Хотя Нариля соображала лучше Бадура, по сути, она была очень невежественна, да к тому же сильно заблуждалась насчет своего ребенка. Рассеянно слушая небесного сводника, она поверила, что Бадур в самом деле не оплошал, и льстила себя надеждой, что сын умнеет на глазах. И ей тоже захотелось проявить интерес к небесным жителям.

«А во что они одеты, господин?» — спросила она Кассанака.

«Их наряды напоминают благоухающую дымку. Кажется, что тела их, источающие тонкий аромат, посыпаны душистой тамареной, и я не в силах описать ощущение, которое испытываешь, приближаясь к ним. Это можно сравнить только с букетом роз, нарциссов и цветов апельсина».

«О, вот это здорово! — воскликнул довольный Бадур. — Я безумно люблю цветы, и мой нос будет как бы утопать в них… Но когда же, когда я понюхаю этот сладкий запах?»

«Если хочешь, сегодня вечером ступай за город, в сад твоего отчима. Часам к одиннадцати твоя возлюбленная выйдет, дабы искупаться в прекрасном рукаве реки, что тянется вдоль вашей земли. Разденься, зайди в воду, подплыви к своей возлюбленной и приласкай, но только очень тихо и нежно, потому что, если ты будешь неосторожен, светлячок упадет с ее головы и ты потеряешь невесту из виду. Плыви за ней и, как только достигнешь берега, сразу вылезай на песок, она легко последует за тобой. Что до остального, тут, мой дорогой Бадур, я тебе не советчик, но знай: чтобы сразу жениться на ней, тебе не понадобятся ни кади, ни свидетели, ибо у дочерей неба свои порядки».

«Сколько денег сбережем! — обрадовался Бадур. — Мне и так завтра придется потратиться на бороду. Но как же я узнаю свою звезду среди всех остальных?»

«Тебе поможет ваш садовник. Попроси его показать тебе утреннюю звезду в Евфрате, потому что искать ее нужно именно в воде».

После этого Кассанак попрощался с матерью и сыном, обещав прийти на следующее утро.

Как только он вышел, Нариля задумалась над последними словами армянина, и ее одолели сомнения. Но золото в руках отвлекло торговку, она пошла к тайнику, и, пока его пополняла, голова ее опустела, все мысли улетучились, и в конце концов женщина успокоилась и решила, что Бадур в самом деле найдет свое счастье в водах Евфрата.

В то время, как мать и сын мечтали о грядущем блаженстве, Кассанак явился в сад своего зятя Далхука. Тот был настроен против сына, но, едва узнав, как замечательно тот устроился благодаря своему хорошему поведению, и увидев договор на покупку сада, согласился, что Нариля оговорила юношу. Кассанак сообщил также, что брадобрей, их давний друг, расторг договоренность с Нарилей и хочет отдать дочь за Иль-Далхука. Все ждут только отца жениха, чтобы соединить молодых. Обрадованный Далхук поручил садовнику собрать оставшиеся фрукты, а сам немедля отправился с Кассанаком к кади.

По дороге он узнал еще много интересного: что у его жены есть тайник, в котором она прячет золото; что деньги эти Нариля украла у него и продолжает красть каждый день; что за три дня она продала некоему армянину фруктов на сто пятьдесят золотых с лишним и рассорилась со всеми багдадскими закупщиками, но те нашли в лавке Иль-Далхука всё, что им необходимо, и теперь постоянные покупатели Нарили ходят только к его сыну, и потому семья его не несет никаких потерь.

«Теперь ты видишь, — добавил Кассанак, — как жена злоупотребляла доверием твоим! Она всё прибирала к рукам, а тебя заставляла гнуть спину, чтобы потом воспользоваться накопленным в своих интересах. Я знаю, где ее тайник, нам не составит труда забрать всё, что она там хранит, а потом ты разведешься с этой нечестной женщиной, заявив об этом желании в присутствии кади. В ларце Нарили ты найдешь в четыре раза больше денег, чем нужно, чтобы вернуть ей приданое^{232}. Но, поскольку она уверяет, что пришла к тебе с пустыми руками, ты можешь выставить ее за дверь ни с чем».

Далхук негодовал и злился на Нарилю — даже половины из того, что он услышал, хватило бы, чтобы открыть ему глаза. Кассанак и Далхук зашли за кади и втроем отправились к брадобрею, после чего сыграли свадьбу Иль-Далхука, на которой царили искренняя радость и ничем не омраченное веселье.

Тем временем Нариля начала беспокоиться. Бадур ушел на свидание, а Далхук так и не привез фрукты. Что могло случиться? Что ей делать, если завтра у нее не будет товара для небесного поставщика? Уже перед закрытием городских ворот прибыл садовник Далхука, но привез он только половину того, что было нужно Нариле, и сказал, что хозяин ушел рано утром с каким-то человеком. Торговке некого было послать за недостающим товаром, и женщина испугалась, что упустит свое счастье. Ах, какую бурю она обрушит на голову бедного Далхука!

«Да, — думала лавочница, — когда бы он ни заявился, я отправлю его за фруктами и, коли он не найдет их в Багдаде, несмотря на то, что ворота закрыты, заставлю его перепрыгнуть через городскую стену, но не упущу ни одного дня в своей торговле с небесами!»

Прошло полночи, Нариля была уже в бешенстве, и тут ее муж постучал в дверь, но не как человек, заслуживающий упреков, а как хозяин дома. Такое случилось первый раз с тех пор, как он женился.

«Он пьян, не иначе! — решила Нариля. — Но он дорого за это заплатит!»

Она открыла дверь, изрытая потоки брани.

«Пьяница! Забулдыга несчастный! — кричала она. — Ты хочешь нас по миру пустить? Что ты делал? Где пропадал? Ты бросаешь жену и сына ради своих пороков? Я пожалуюсь кади, он тебя вразумит, гнусный распутник! И не надейся, что я дам тебе спокойно проспаться, пока в лавке не будет товара на завтра! Да я тебе руки-ноги переломаю!»

Далхук был слегка навеселе, но Кассанак и брадобрей так хорошо подучили его, что, хотя в руках у него была толстая палка и он был полон решимости ответить ударом на удар, ему, однако, хватило ума не пустить палку в ход.

«Безумная женщина! — сказал Далхук. — Сядь и приди в себя! Нам есть что рассказать друг другу. И я начну первым. Вчера я был в саду, когда мой шурин Кассанак пришел за мною и сказал, что наш друг брадобрей отдает свою дочь замуж за моего родного сына, и мне надо немедленно поспешить на свадьбу. Когда всё закончилось, я пошел домой».

«И у тебя хватает совести, — закричала Нариля, — признаться, что ты оставил все дела ради женитьбы твоего дурня на дочери того наглеца, что позавчера явился сюда и оскорбил меня и моего сына?»

«Тише, тише. Брадобрей — мой друг и человек порядочный. А если есть здесь дурень, то это только твой сын и никто другой».

Твердость и хладнокровие Далхука поразили Нарилю до такой степени, что она готова была его убить, но оружия под рукой не оказалось, да и смелости ей недостало, и вскоре бешенство торговки превратилось в отчаяние. Она бросилась на землю, кусая локти и испуская дикие вопли. Наконец женщина разрыдалась, а потом упала без чувств.

Далхук ожидал подобной развязки. Ему было безразлично, что будет с женой, лишь бы не упустить деньги, которые позволят ему быстро отделаться от этой лживой бабы. Торговец не пошел спать, он спокойно дожидался, когда Нариля придет в себя. Наступило утро, лавочница, немного оправившись, надеялась, что муж проявит сочувствие и сдастся, но зря, Далхук был по-прежнему невозмутим. Он сидел, оперевшись подбородком на свою палку.

«Он переменился в одночасье, — подумала Нариля. — Это всё Кассанак и проклятый брадобрей подговорили его! Как им отомстить? Как вернуть мне моего покладистого мужа?.. А главное, как принять звездного поставщика, ведь мне надо переговорить с ним с глазу на глаз?! Только он может мне посодействовать, у него такие могущественные друзья, он избавит меня от завистников!»

«Ты, должно быть, устал, мой бедный друг, — молвила она медоточивым голоском, — боюсь, как бы ты не заболел. Иди, поспи, а я приведу в порядок лавку и разложу то немногое, что есть сегодня на продажу».

«Это для кого же? — спросил Далхук. — Я знаю, что во всем Багдаде у тебя не осталось ни одного покупателя, ты всех оттолкнула».

«Ничего страшного, — отвечала Нариля. — Я нашла покупателей иноземных, они и платят лучше».

Она показала мужу пять-шесть золотых и несколько медных монет.

«Вот, убедись, — добавила женщина. — Мы ничего не потеряли, я все фрукты продала».

Далхук был немало удивлен тем, что жена показала ему деньги. В первый раз она снизошла до такого, прежде всегда считалось, что вся выручка уже истрачена. Но поскольку друзья предупредили торговца, он подозревал, что тут тоже кроется какая-то хитрость и обман. Не притронувшись к монетам, он продолжал неподвижно сидеть на одном месте и смотреть на Нарилю, а та, делая вид, что плачет, раскладывала фрукты, принесенные садовником.

«Ты не хочешь прилечь, мой дорогой? — спросила она опять. — Ты не заболел?»

«Нет, я не устал и мне не нужен отдых».

«В таком случае, — продолжала Нариля, — не лучше ли пойти поискать в каком-нибудь саду недостающие фрукты. Я жду покупателя, в наших интересах приготовить для него наилучший товар. Он велел хранить его имя в тайне, но, если ты исполнишь мою просьбу, то, когда вернешься, узнаешь, кто он такой».

«Я предпочитаю узнать это от него самого, а тайну свою оставь себе».

«Негодяй! — сквозь зубы прошептала Нариля. — Испортит мне всё дело. И почему я оставила в кармане только шесть золотых? Показала бы ему штук тридцать или сорок, он сразу бы подобрел».

«Раз ты не хочешь никуда идти, — вздохнула она, — придется мне самой взять корзину и раздобыть фруктов».

«Нет, я хочу, чтобы ты осталась. Ты поможешь мне принять тех, кто вот-вот придет».

«Далхук дождется армянина, — забеспокоилась Нариля, — и у меня не будет времени тайком предупредить чудодея о том, что случилось… Однако сдается мне, что те невидимые руки, которые так хорошо ему служат, смогут, если он захочет, избавить нас от присутствия ненужного свидетеля — ведь, того и гляди, мой муженек разрушит наше счастье… Сил нет его терпеть… Еще немного — и я выцарапаю ему глаза… Я…»

Долго сдерживаемая ярость Нарили готова была выплеснуться наружу, а солнце тем временем поднималось всё выше и выше. Вот-вот должен был явиться армянин… Наконец кто-то громко постучал в дверь.

«О, Небо! Это он!» — Нариля бросилась открывать, желая опередить мужа, но Далхук оказался проворнее и сам распахнул дверь.

За ней стоял человек в поразительном наряде: то был кади в фарадже, тот самый, что подписал договор о браке Иль-Далхука и дочери брадобрея. Судья явился вместе с помощниками своими и Кассанаком.

«Так что, Далхук? — Без лишних разговоров кади приступил к делу. — Ты хочешь развестись с женою? Я пришел, чтобы узнать причину твоего решения и составить соответствующий документ, если найду эту причину весомой».

«Господин мой, — отвечал Далхук, — я женился на этой женщине, чтобы она заботилась о доме моем и помогала мне в лавке. Придя сюда, она принесла с собою раздор, придиралась к сыну моему и выгнала его из дома с пустыми руками, так что мальчику пришлось искать защиты у своего дяди. Я основал торговлю фруктами, которая обещала нам достаток. Однако эта женщина не только забирала себе весь доход, но и в приступе безумия отпугнула всех покупателей, отдав предпочтение человеку, упавшему с неба…»

«Да, с неба! — не выдержала Нариля. — И он в силах вернуться обратно за облака, и он поймет, какой ты злой и неблагодарный человек! И не стану скрывать: я попрошу его отомстить за меня, он не откажет, и все узнают, кто он и кто я!»

«Ты слышишь ее, господин?» — спокойно продолжал Далхук.

«Да, — отвечал кади, — у нее явно помутилось в голове, и потому я не стану преследовать эту женщину по всей строгости закона. Сейчас всё запишем».

«Да кого ты слушаешь! — Глаза Нарили налились кровью от бешенства. — И как ты смеешь так обращаться с главной поставщицей звезд? О, приди небесный покупатель! Сын мой, где ты? Под защитой могущественной утренней звезды, на которой нынче ночью женился Бадур, я уничтожу всех, кто проявил ко мне неуважение!»

«Ты слышишь, господин?» — повторил Далхук.

«Увы! Я всё слышу, — подтвердил кади. — Сделай так, как решил, ты имеешь на это полное право. Говори, мы записываем».

«Нариля! Женщина, которой покровительствует поставщик звезд! — сказал Далхук. — Свекровь утренней звезды! Уходи. Я развожусь с тобою — раз, я развожусь с тобою — два, я развожусь с тобою — три».

Пока он говорил, помощники кади составили документ о расторжении брачного договора, Далхук его подписал и передал своей бывшей жене, предварительно попросив сделать с него список. Предосторожность оказалась весьма кстати, потому что Нариля разорвала пергамент на тысячу мелких клочков.

«А теперь, — сказала она, — верни мне мое приданое — двести золотых. Или я потребую, чтобы мне отдали сад, который я поливала собственным потом».

«Но прежде, — возразил Далхук, — дай мне отчет о продаже моих фруктов за последние три дня».

«Вот он, твой отчет!»

Нариля швырнула мужу шесть золотых с мелочью.

«Это, — вмешался Кассанак, — лишь полчетверти того, что ты выручила. Я ссудил деньги, а именно сто сорок золотых, армянину из Багдада, и он оставил мне в залог вот это платье и колпак».

Нариля утратила дар речи, однако окончательно сразило ее появление Бадура. Лицо его распухло так, что стало в два раза шире, шея раздулась, а голос до того осип, что стал почти неслышным, и бедняга от всего сердца проклинал звезды.

«О, если я когда-нибудь опять влюблюсь в звезду, пусть на меня обрушится в три раза больше ударов, чем нынче».

«Что с тобою, друг мой? — участливо спросил кади. — Если тебя побили, скажи, кто это сделал, он не уйдет от правосудия».

«Господин, — просипел Бадур, — вели наказать звезды. Одна из них должна была стать моей женой. Я послал ей цветы и портрет в ушате с водою, она позвала меня на берег Евфрата, где было ужасно холодно, и я раз двадцать заблудился, пока шел к ней. Мне пришлось плыть битый час, я уже думал, что она выйдет со мною на берег, но едва ступил на землю, как кто-то сзади ударил меня палкой, я обернулся — никого. И снова меня ударили сзади, и снова я обернулся, и опять — никого. Те, кто бил меня, всё время находились у меня за спиной. Я побежал, они — за мною и лупили меня до самой калитки сада. О, я очень люблю деньги, но пусть кто-нибудь другой пользуется благосклонностью звезд, а меня от нее трясло всю ночь».

Этот рассказ сломил спесивую Нарилю, женщина поняла, что ее разыграли, а она попалась в ловушку. Кади выложил на стол семьдесят золотых — всё, что ей причиталось.

«Я могу хотя бы забрать свои вещи?» — спросила торговка.

«Да, конечно, — ответил судья. — Мой помощник вместе с Далхуком и Кассанаком тебе помогут».

Нариля поняла, что ей не удастся вытащить деньги из укромного уголка, но она не хотела, чтобы они достались Далхуку, и потому молча собирала вещи, ни разу не взглянув в сторону тайника.

«Господин кади, — сказала торговка, — пока я была женою Далхука, я должна была слушаться его, но теперь я разведена и имею право делать что хочу. Так вот, он запретил мне говорить, что нашел клад в старом железном горшке, который до сих пор находится там же, где был закопан. Эта находка принадлежит повелителю правоверных, и вера моя не позволяет мне скрывать, что нашего халифа хотели обокрасть. Изволь следовать за мною, и ты сможешь всё изъять».

«Халифу известно про этот клад, — отвечал кади, — и он считает, что Далхук имеет право забрать его себе в качестве возмещения того, что было у него украдено».

Услышав эти слова, Нариля пришла в бешенство неописуемое и бросилась вон из лавки.

«Куда же ты? — остановил ее кади. — Ты больна, тебя и твоего сына отведут туда, где вам предоставят все необходимые снадобья и лечение».

Помощники судьи вывели Нарилю и ее сына, а Далхук еще раз от души поблагодарил Кассанака.

РАССКАЗ О СЕМЬЕ ШЕБАНДАДА ИЗ СУРАТАПродолжение

— Вот и всё, что мне поведали об истории этой семьи, — закончил свой рассказ Кабиль-Хасен.

Пока он говорил, с лица прекрасной Вазюме не сходила улыбка, добрая Нанэ ахала, охала и посмеивалась, шебандад и его сын не скрывали получаемого удовольствия, а братья-соперники беспокоились. Теперь все ждали, что скажет девушка, но шебандад обратился к ней с такими словами:

— Дочь моя дорогая! Мне кажется, эта сказка позабавила тебя.

— Да, дедушка, и, по-моему, она всем понравилась, а главное, заставила смеяться мою няню.

— Я хохотала бы от всей души, — отвечала Нанэ, — если бы не боялась что-то упустить. Я запомнила этот рассказ, надеюсь, он пополнит мою копилку, но, боюсь, мне не удастся пересказывать его так же складно, как это сделал Кабиль-Хасен.

— Нет, моя дорогая Нанэ, — возразила Вазюме, — я уверена, что у тебя всё прекрасно получится. Но нас ждет вторая история, возможно, она заставит тебя забыть первую.

— Возможно, если будет еще интереснее, — согласилась Нанэ. — Давайте послушаем, я сгораю от нетерпения.

Кормилица умолкла, второй внук шебандада воспользовался общим вниманием и приступил к рассказу.

ПОДВИГИ И СМЕРТЬ КАПИТАНА КАМНЕГРЫЗА И ЕГО УДАЛЬЦОВСказка Добиль-Хасена

— Опустошив много стран и перебив уйму народа, капитан Камнегрыз[47] оказался в гористой части Египта, и приходилось ему там очень туго, ибо люди, которым он внушал ужас, сторонились обжоры и прятали всё съестное.

Однажды случай привел капитана к пещере отшельника. Тот читал, сидя у входа.

«Святой отец! — сказал Камнегрыз. — Ты видишь перед собою воина, умирающего от голода. Не найдется ли у тебя хотя бы сотни орехов?»

«У крыс крепкие зубы, — отвечал дервиш, не отрываясь от книги. — Все орехи, которыми одарили меня добрые правоверные, они сгрызли, а мне оставили одни скорлупки. Но я могу тебя угостить нильским сухарем, что лежит прямо перед тобою».

И дервиш показал на камень в шесть локтей длиной и три — высотой.

«И этим ты сыт? — удивился Камнегрыз. — Да ты не привередлив, как я погляжу! Знаю я эти сухари, из них сложены египетские пирамиды, и всё же я не прочь к тебе присоединиться. Мой желудок и не такое переваривал, позволь мне отведать кусочек».

Он выхватил меч, одним махом отсек ломоть толщиною в три пальмовых листа, порубил его на мелкие кусочки, раздробил зубами и проглотил.

«Каков меч! Какова ручища! А зубы, зубы-то каковы! — поразился отшельник. — Обстановка в моей пещере очень крепкая, но этот человек уничтожит ее за день. Надо с ним подружиться!»

«Господин! — сказал он Камнегрызу. — Меня восхищают сила руки твоей и ее ловкость. У тебя необыкновенный дар. Я хочу познакомиться с тобою поближе и надеюсь, ты не сочтешь меня недостойным этой чести. Люди обычно не доверяют незнакомцам, но с таким удальцом, как ты, я буду говорить без утайки. Пройди в пещеру, там есть козий сыр и сухари, я с удовольствием поделюсь с тобою. Идем, перекусим и побеседуем».

«Охотно, — отвечал Камнегрыз, — я люблю таких, как ты, и многих повидал на своем веку. Не все пустынники чахнут над книгами, и тебе я охотно покаюсь в грехах за чаркой вина».

«У меня нет ни чарок, ни кубков, есть только кувшины».

«А я свободно обхожусь и без них, было бы вино».

«Вино! — вскричал отшельник. — Вино у дервиша! У меня даже борода стала дыбом! Пойми, я удалился от людей, чтобы покаяться, и пью только чистую воду с медом, это довольно вкусная смесь».

Капитан покачал головой, но, делать нечего, приходилось подчиниться обстоятельствам. Он помог хозяину положить на стол (а столом служил большой камень) сыры и сухари. Получилась гора, которой хватило бы на восьмерых, однако нашим едокам сколько ни дай — всё мало. Они уселись на такие же твердые, как стол, диваны, и у каждого под рукою оказался огромный кувшин с медовой водой.

Обед начался.

Дервиш проглотил головку сыра вместе с коркой и молвил:

«Брат мой! Выпьем! — Он поднял кувшин и осушил его залпом. — За тебя!» — сказал он Камнегрызу, который смотрел на отшельника разинув рот.

«Должно быть, ты полый до самых пят, раз выпил такой кувшин одним глотком. Будь у тебя утроба, как у меня, выстлана камнями, из тебя вытекла бы настоящая река».

«Увы, друг мой! — вздохнул дервиш. — Я уже не тот, что прежде. Из-за того, что я слишком много пил, мне пришлось встать на путь покаяния. Теперь я утоляю жажду, но знаю меру. Ты поразил меня тем, как рассек и сгрыз камень, теперь моя очередь тебя удивить… Зовут меня Пейдодна[48]. Если бы, когда я жил в миру, вода не казалась мне слишком пресной, я осушил бы все реки. Хорошо, что мне не дали попробовать морской воды: ее вкус наверняка помог бы мне опорожнить все моря и океаны… Несколько лет назад я жил в Грузии у одного доброго человека, который меня приютил, и, когда собрали урожай, винограда, хозяин мой сделал вино, разлил его по кувшинам и убрал в амбар. К несчастью, я спал поблизости и ночью вдруг проснулся от столь приятного запаха, что не нашел в себе сил противиться искушению. Я подошел к сосудам, от которых исходило это благоухание, попробовал напиток, и он мне так понравился, что за ночь я выпил десять аробов[49] вина, не оставив ни капли, хотя сделал всего десять глотков. Поутру пришел хозяин и обозвал меня пьяницей, а я терпеть не могу, когда меня так называют, и потому убил несчастного. Из раскаяния я решил стать дервишем и не пить ничего, кроме медовой воды. Я отправился в путь, стараясь уйти как можно дальше от людей, и вот я здесь и всё свое время посвящаю сбору трав и наблюдению за звездами».

«Добрый дервиш, — продолжал Камнегрыз, — раз из пьяницы ты превратился в звездочета, то мне непременно нужно рассказать тебе о моей размолвке с ночными светилами. Я в большой обиде на свою звезду и буду весьма рад, если с твоей помощью сумею добраться до нее и до одной из ее товарок, чтобы поколотить их и раз и навсегда отучить от козней… Зовут меня Камнегрыз, и родом я из черкесской столицы^{233}. Согласно гороскопу, который составил один из добрых друзей моего отца, в день, когда я родился, взошли две звезды — одна несла доброе, а другая — дурное, но та, что похуже, взошла первой. В тот же день еще три женщины разродились мальчиками. А жили они в трех соседних зданиях на углу улицы, что вела прямиком в царский дворец. „Поспешим, — сказали звезды, — и отдадим новорожденным то, чем обладаем, дабы избавиться от нашей ноши“. Дурная звезда первой пролетела мимо дома моей матери, которая только что произвела меня на свет, и это обстоятельство сыграло роковую роль в моей судьбе. „Дальше не двинусь, — решила звезда, — моя ноша слишком тяжела, сброшу ее прямо здесь“, то бишь на мою голову. Не могу точно описать, что именно в этот миг выскользнуло из ее рук, но с тех самых пор я таскаю это бремя на своих плечах, и не только мне, но и другим оно доставляет множество неудобств. Небесное светило одарило меня силой недюжинной и горячностью невиданной. Я должен быть гол как сокол и жить только грабежом. Ничто не может устоять перед моим мечом, окромя слабости человека трусливого и пугливого, и таких я сокрушаю не иначе, как ударом кулака, а кулаки у меня, сам видишь, какие. Вот, дорогой дервиш, подарки, которые я получил в колыбели. Звезде, что шла следом за моей, ничего не оставалось, как выбрать соседний дом, и что, ты думаешь, она там обронила?.. Царский венец, ни больше, ни меньше… Словом, скажу без ложной скромности, я лишился трона из-за того, что дурная звезда ошиблась дверью. Звездочет уверял отца моего, что это роковая случайность, а я твердо знаю, что всему виной ее каприз. Да и вторая блестящая покровительница вполне могла бы оставить свои подарки у моего дома… Клянусь Мухаммадом! Мой добрый дервиш, ты не представляешь, до чего я на них зол и чего я только не предпринимал, чтобы обмануть свою планиду… Я собирал целые армии и не только отдавал приказы, но и сам сражался не на жизнь, а на смерть. Однако мне вечно доставались только трусы — жрать они жрали, а воевать не хотели. И вот как-то раз врываюсь я в город, не заметив, что за мною никого нет. Разношу в пух и прах всё, что попадается на пути, преследую всё, что движется, предаю огню то, что не в силах предать мечу, и разоряю то, что могу разорить. Воинство мое вообразило, что я погиб, впало в панику и обратилось в бегство. И что же? Поскольку я всё уничтожил и не пощадил ни одной живой души, да к тому же остался без армии, я сделался царем благодаря силе своих рук и остроте меча, но властвовать мне было не над кем».

«Как? — поразился Пейдодна. — Ты истребил даже женщин?»

«Клянусь Мухаммадом! — воскликнул капитан. — Я безумно люблю женщин, но, завидев меня, они орали и вопили так, будто с них живьем сдирают кожу, спасались бегством, бросались в меня камнями с террас, подстрекали своих мужей и науськивали собак. Мой шлем и щит погнулись в десяти местах, один пес утащил целый кусок моей ляжки. В общем, я люблю женщин, но только не когда они бесятся. В этом случае я давлю, не разбирая, всех подряд: красавиц и уродин, старых и молодых, ибо терпеть не могу, когда мне противятся».

«У тебя довольно-таки горячая кровь, мой генерал, — осторожно промолвил дервиш, — тебе следует взять с меня пример и пить исключительно медовую воду».

«Трижды клянусь Мухаммадом! — вскричал Камнегрыз. — От этой сладкой водицы у меня все внутренности слиплись, а пить по-прежнему хочется, сил нет! К тому же моя дурная звезда будет злорадствовать, если я дойду до такого. Давай лучше поговорим о том, как нам ее урезонить, если, конечно, такое возможно. Эх, подняться бы мне на небо, уж я бы ей всё сказал! Ты ведь звездочет, сделай милость, помоги мне добраться до нее, руки чешутся, как хочется ей отомстить!»

«Поквитаться и по-другому можно, — промолвил Пейдодна. — Попробуй сыграть с твоей звездой шутку вроде той, что я сыграл с моею. Она хотела сделать из меня бродягу и лодыря, да еще и приговорила к тому, чтоб я пил, будто бочка бездонная. А я? Удалился в пустыню, пью воду с медом в разумных количествах и, вопреки ей, кое-что из себя представляю. Ты человек военный, у тебя иной путь. Дабы избежать скверных последствий своих действии, попробуй стать командующим без армии и захватить крепость, у которой нет ни ворот, ни рвов, ни стен, чтобы не тратить на их преодоление силы, ибо усталость и раздражение вызывают у тебя охоту крушить всё подряд».

«Постой, постой, мой дорогой дервиш! — взмолился Камнегрыз. — У меня от таких речей голова кругом идет! Или ты с ума сошел? Или ты так мудр, что тебя никому не понять? Что такое командующий без армии? И где это ты видел крепость без стен и рвов?»

«Командующим без армии, — отвечал Пейдодна, — ты можешь стать прямо завтра, ну, самое позднее, послезавтра. Капитан Камнегрыз за неимением солдат и возимого имущества выступит в поход, чтобы атаковать город Каллакахабалаба, что расположен отсюда всего в десяти фарсахах^{234}. И город этот неприступен, хотя на крепость ничуть не похож».

«Из кого же будет состоять армия, которая встанет под мои знамена?»

«Из восьми воинов, каждый из которых на свой манер способен сокрушить целое царство. Чтобы дать тебе представление об их возможностях, скажу лишь, что я самый слабый из них и, однако, кабы захотел я стать повелителем Дамаска, справился бы без посторонней помощи, ибо Дамаск — город рек и каналов: уже через неделю его жителям нечем было бы напоить даже кур».

«Мой славный дервиш! Не зря тебя зовут Пейдодна! Теперь я знаю, на что ты способен, и нахожу, что ты ограничиваешь себя сверх всякой меры! С таким громадным талантом тебе ничего не стоит разорить весь Египет».

«О, для этого, — возразил Пейдодна, — надо выпить Нил из его источника, а до него путь неблизкий».

«А скажи-ка, упомянутые товарищи твои такие же необыкновенные, как и ты? Я сгораю от желания познакомиться с ними!»

«Ты увидишь их завтра, — успокоил Камнегрыза его собеседник. — И они покажут тебе всё, что умеют. Им не хватает хорошего советчика, который сумеет направить их в нужную сторону, ибо у всех у них дарования больше, чем ума. Им необходим вождь, который сумеет подчинить их себе и подать им пример. Вот ты и станешь таким вождем».

«Клянусь Мухаммадом! — вскричал капитан, бросив взгляд на небо. — Я почти созрел для того, чтобы простить мою злую звезду за всё, что она заставила меня пережить до сих пор, если только она поставит меня во главе таких же, как я, удальцов! Но расскажи мне хотя бы в двух словах о городе, который я должен взять. Кто там правит? Как мы с ним поступим?»

«Город находится под властью иноземного тирана по имени Бигстаф. Ты должен изгнать его. Один угнетатель сменит другого, ты обведешь свою звезду вокруг пальца, ибо с разницей в имени будешь править так же, как твой предшественник, или даже лучше, поскольку руководить тобою будет только один закон — твои желания… Ты веришь в Бога?»

«Не так, чтобы очень, но я обрезан».

«Этого вполне достаточно».

«Мой дорогой Пейдодна, ты весьма покладистый святоша и этим мне нравишься, и, раз уж мне придется пить с тобою, я хотел бы привыкнуть к медовой воде. Однако, прежде чем отправиться на боковую, хочу получить более четкое представление о городе Каллакахабалабе, потому что именно в постели я привык обдумывать план наступления».

«Каллакахабалаба, — пояснил дервиш, — находится на высокой, отдельно стоящей горе, отвесные склоны которой вздымаются на тридцать с лишним локтей. Только улитка может на них залезть».

«А жители как оттуда спускаются?»

«А никак: их выбрасывают вниз в корзинах на железных цепях. Особые механизмы могут спустить на землю сразу сто корзин, в каждой из них — десять человек с оружием и припасами, и всё проходит быстро и гладко. Окрестные селения так напуганы этим градом вооруженных до зубов воинов, что люди сами приносят дань к подножию горы и сами всё складывают в стоящие наготове корзины».

«Клянусь моей бородою! — воскликнул капитан. — Я буду не я, если не положу этому конец!.. Но что за человек этот Бигстаф? Может, он обладает силой недюжинною? И согласится ли он по доброй воле сразиться со мною один на один?»

«Росту он великанского и ходит в доспехах с ног до головы так проворно, будто это не железные латы, а перья. Дерется только дубинкой из позолоченной бронзы. Весит она тридцать семь ритлов^{235}, но он орудует ею, точно зубочисткой. Думаю, этот силач примет вызов только того, кто выйдет на бой с похожим оружием».

«Эх, дай мне только добраться до него! Я пощекочу мечом кончик его носа, лишь бы поглядеть, как он заскрежещет зубами перед тем, как рухнет под моими ударами. Нет, я рожден для того, чтобы победить или погибнуть с мечом в руках. Пусть размахивают дубинкой те, кто забивает быков… А что, он никогда не выходит один? Нельзя его подстеречь и напасть неожиданно?»

«Он покидает город, — отвечал дервиш, — только когда ему доносят, что кто-то орудует на его землях. Увы! Это стоило жизни двоим из наших: Железной Руке[50] и Стальному Зубу[51]. Они осмелились охотиться в его угодьях, и, хотя эти двое слыли непобедимыми, Бигстаф с людьми окружил их. Железная Рука ударом кулака повалил десяток-другой противников, еще десять узнали, как крепка челюсть Стального Зуба, но тут явился сам Бигстаф и прибил обоих дубинкой».

«Клянусь смертью! Я отомщу за них, — воскликнул капитан Камнегрыз. — От твоего рассказа кровь моя закипела так, будто я только что потерял двух родных братьев. Но я сгораю от нетерпения, мне страсть как хочется познакомиться со всеми твоими удальцами! Давай-ка спать — другого средства унять этот зуд я не знаю».

Пейдодна возражать не стал, и оба растянулись в глубине пещеры на сухих листьях и звериных шкурах. Проснулись они при первых лучах зари, вышли наружу, дабы размяться, и тут дервиш заметил вдали трех человек.

«Это наши», — сказал он.

«Как их зовут?»

«Их имена отражают их дарования. Первого зовут Зривдаль[52], он может разглядеть иголку, что валяется на земле в сорока фарсахах от него. Это наш лазутчик. Второго зовут Точновцель[53], потому что его стрела с такого же расстояния попадает в яблочко. Тот, кто идет за ним, подберет эту стрелу через пять минут, и оттого его прозвали Рассекай Воздух[54]. Эти удальцы покажут тебе свои умения. Суди сам, как они могут тебе пригодиться».

Тем временем три молодца приблизились к пещере.

«Возрадуйтесь, друзья мои! — сказал им Пейдодна. — Судьба послала нам в лице этого храбреца более чем прекрасную замену Железной Руке и Стальному Зубу. Это непобедимый капитан Камнегрыз, чья рука, меч и голова позволят нам поквитаться с нашим злейшим врагом и зажить в радости и мире. Однако вам известно, что сегодня мы должны пообедать, а вы, как вижу, почему-то пришли с пустыми руками!»

«Не волнуйся, — отвечал Точновцель, — мы не пропадем, коли у вас найдутся сухари. С нами шел еще Крепкий Горб[55], он тащил на плечах полугодовалого теленка, а под мышками — два бочонка с вином, но ему вдруг взбрело в голову зайти в сад и набрать овощей… Он быстро шагает и скоро будет здесь, если ничего не случится».

Не успел меткий стрелок договорить, как явился Крепкий Горб с подвешенными на шее овощами: три огромных кочана капусты были связаны веревкой и украшали торс силача со всех сторон. Несмотря на тяжелую ношу, удалец передвигался так легко, будто нес мешочек с орехами. Когда силач сбросил всё на землю, Пейдодна представил его Камнегрызу.

«Капитан, — сказал дервиш, хлопнув Горба по плечу, — вот наша боевая колесница. Круши города, уничтожай армии, захватывай трофеи и грузи всё на эту спину. Наш крепыш не оставит врагу и пылинки, ибо не согнется даже под тяжестью сокровищ царя Сулеймана^{236}».

«До сих пор, — отвечал Камнегрыз, — тем, кому довелось бы тащить мою добычу, не пришлось бы долго трудиться. Стоило мне чем-нибудь разжиться, как я садился в уголке и съедал всё до последней крошки. Каждый, кто видел меня, сказал бы, что за мной гонятся воры или поджигатели, а это моя злая звезда делала так, что мне вечно всего не хватало и я никого не щадил. Однако, мой дорогой звездочет, благодаря тебе я надеюсь, мы ее урезоним… Пока же привычки мои еще при мне, я вижу теленочка весом сто восемьдесят ритлов и хочу, чтобы он был уже съеден».

«Он здесь как раз для этого, — сказал Пейдодна и позвал своих товарищей: — Эй! Крепкий Горб, освежуй теленка и сделай вертел. Зривдаль! Рассекай Воздух! Где наш человек-огонь?»

Зривдаль, который видел то, что человеческий глаз не способен различить даже в самую сильную подзорную трубу, оглядел все земли.

«О! — воскликнул он. — Я вижу нашего друга: он совсем близко, но не торопится, а развлекается тем, что жарит перепелок, которые пролетают у него над головой. Он ощипывает их на лету и ест».

«Вы только посмотрите, — возмутился Пейдодна, — чем занимается этот плут в день смотра! Он поджаривает перепелок в воздухе, чтобы они уже готовенькими падали ему прямо в рот!.. А где этот лентяй, где наш Продрых[56], почему он не бьет в барабан и не призывает всех к порядку?»

«Его я тоже вижу, — сказал Зривдаль. — Он спит в зарослях вереска и храпит так, что земля под ним ходуном ходит. Не понимаю, как это можно не слышать?»

«Друзья мои, — окликнул товарищей Пейдодна. — Вы сами можете убедиться, как нам не хватает дисциплины и как нам несказанно повезло, что случай послал нам предводителя… Твой черед, Рассекай Воздух, пусть Зривдаль покажет тебе, где пожиратель перепелок и храпун, пусть они мигом отправляются сюда!»

«Ты сам поймешь, — обратился Пейдодна к Камнегрызу, — что за люди эти двое. Огнепых[57] покажет тебе образчик умений своих, он расплавит даже руду в недрах земли. Что до Продрыха, то его таланты довольно скромны, однако один из них нужен нам позарез: когда мы выпускаем этого удальца на поле битвы, он повсюду сеет страх. Стуча по своей утробе, Продрых извлекает из нее грохот, подобный бою сорока барабанов, а когда он трещит пальцами, раздаются громовые раскаты, от которых рушатся стены любой крепости».

Пока Пейдодна разъяснял Камнегрызу, что да как, явились Продрых и Огнепых.

«Барабан, — велел Пейдодна Продрыху, — бей общий сбор. Ты, Огнепых, поджаришь теленка, которого Крепкий Горб насадит на вертел. А ты, Камнегрыз, сделай одолжение, покажи этим бравым молодцам, на что ты способен. Теленок уже на вертеле, капуста порезана, но нам не во что собрать сок от жаркого и некуда положить кочаны. Отрежь так, как ты умеешь, ломоть от камня, что лежит перед входом в пещеру, снабди нас посудой для мяса и капусты».

Капитан охотно воспользовался случаем, чтобы показать сноровку. Он выхватил меч и первым же ударом отсек по всей длине камня пластину толщиною в полпальца, а потом вырезал в ней углубление для мясного сока и капусты. Зрители, каждый из которых был не только выдающимся в своем роде, но и в равной степени обладал способностью восхищаться чужим дарованием, воздали по справедливости ловкости и точности рук их нового вождя.

Капитану же не терпелось увидеть своими глазами, как зажарится теленок, когда нет ни огня, ни углей, ни дров. Крепкий Горб крутил ручку вертела, что висел между двумя большими камнями посреди зеленой лужайки.

«Давай, Огнепых, приступай, — попросил Пейдодна, — но помни, не испорти жаркое, нам нужен огонь не слишком сильный, но и не слишком слабый, чтобы мясо не сгорело снаружи и прожарилось внутри. Ты уж постарайся».

Огнепых был молодец исполнительный и немногословный. Он так здорово наладил свое дыхание, что, казалось, мясо не столько жарится, сколько золотится, и по мере того, как сок стекал на капусту, мастер тихонько дышал на нее, и капуста постепенно пропекалась. Капитан пришел в восторг от искусства обжарщика, и ему до смерти захотелось еще раз показать себя в деле. Он заметил, что в пещере дервиша не хватит места для стола, потому что там прямо посередине высилась гранитная плита высотою и шириною в пять локтей.

«Разойдитесь, — сказал капитан тем, кто стоял вокруг, — сейчас я кое-что отрежу от этого камушка, осколки могут попасть вам в глаза. Я хочу освободить место для нашего стола».

В тот же миг он ударил мечом по плите. Замах оказался столь точен, что каждый отсеченный кусок был похож на мраморную доску, которой не хватает только полировки.

«Какая грозная рука! Какой доблестный меч!» — вскричали свидетели хором.

«Братья! — сказал Пейдодна. — Именно этот меч проложит нам дорогу к славе и процветанию».

Пещеру быстро расчистили, и на месте бесформенной и неудобной плиты появился стол. Под ударами меча его столешница приобрела форму правильного квадрата, а под ней капитан вырезал и убрал всё липшее, чтоб было где разместить ноги. Из самых красивых осколков соорудили скамью и придвинули ее к столу.

«Никогда ни одному из нас, — признался Пейдодна, — не удавалось так проворно создать столь искусное творение!»

Продрых в знак восхищения поглаживал брюхо, и это легчайшее трение наполняло пещеру ужасающим шумом.

Тем временем начали накрывать на стол, и Огнепых притащил теленка.

«Вина! Вина!» — вскричал Пейдодна, достав огромный мешок сухарей.

Крепкий Горб отправился за бочонками, однако Камнегрыз, опасавшийся неуемной жажды дервиша, не удержался и спросил:

«А что, святой человек, покаяние твое уже закончилось?»

«Нет, — отвечал Пейдодна, — и я непременно выпью несколько глотков медовой воды, но при этом возьму один кувшин вина, чтобы прополоскать рот».

Все расселись по местам, и каждый воздал должное трапезе. Говорили мало, но время от времени то один, то другой едок делал меткое замечание, и всякий раз оно было великолепно. Спустя полчаса, когда Пейдодна слегка утолил чувство голода, он огляделся вокруг и сказал:

«Братья, как же так? Где Тучихват[58] и Всёраздуй[59]? Они не могли не получить приказа, ведь Продрых так пробил общий сбор, что его услышали бы даже глухие».

И как раз в этот миг у входа в пещеру появились упомянутые молодцы.

«Вы не заслуживаете даже корочки хлеба, — строго произнес Пейдодна. — Я ценю людей ловких, но при условии, что они исполняют свой долг, и, если завтра вы провалите дело, вам придется ответить перед тем, кто сильнее меня, а пока, так и быть, садитесь и угощайтесь. Все хорошие новости узнаете после обеда. На вас смотрит величайший мастер своего дела, знаменитый капитан Камнегрыз. Мы избрали его своим главнокомандующим и сейчас покажем, на что способны. Что до меня, то я, как видите, прохожу испытание прямо здесь».

С этими словами Пейдодна залпом выпил кувшин вина.

Вновь прибывшие молча поклонились и сели за стол.

«Идемте, братья, — сказал Пейдодна, когда все наелись, — нас ждет смотр. И для начала позаботимся об ужине. Зривдаль! Точновцель! Рассекай! Внимание! Зривдаль, достань нам сто ритлов разной дичи. Осмотри берега рек, ищи молоденьких ланей, козлят и газелей с нежным и легким мясом».

Зривдаль занял удобную позицию. Поначалу он как будто оглядел окрестности, затем взор его устремился в бесконечность и полетел над миром.

«О, — воскликнул он немного погодя, — я вижу то, что нам надо, в десяти фарсахах отсюда, вон за тем косогором».

«Точновцель, возьми лук», — приказал дервиш.

Меткий удалец воткнул колышек перед Зривдалем, вскинул лук и натянул тетиву.

«В десяти фарсахах?» — переспросил он.

«И тридцати шагах».

Точновцель выстрелил, Зривдаль проследил за стрелой.

«Лань подбита», — доложил он.

«Твоя очередь, Рассекай, надевай свои бабуши и подбери дичь».

Приказ был тут же исполнен.

И так три раза. Через полчаса перед Крепким Горбом лежали четыре туши. Он тут же освежевал их и насадил на вертел.

Пейдодна встряхнул мешок с сухарями.

«Как! — сказал он. — У нас осталось всего тридцать ритлов? Зривдаль, погляди-ка, нет ли где свежего хлеба».

«В Массере как раз готов целый противень, пекарь достал его и отвернулся, чтобы почистить печь».

«Вот удобный момент, чтобы задаром сделать запас. Отправляйся, Рассекай, возьми с собой мешок и принеси всё, что сможешь».

Приказ был немедленно исполнен, и хлеб оказался в пещере раньше, чем пекарь заметил пропажу.

«Как видишь, Камнегрыз, — сказал дервиш, — кладовая полна. Ах, будь у Крепкого Горба крылья, у нас было бы вдоволь вина, но мне, как всегда, придется умирать от жажды. Давай, Тучехват, зацепи это облако и заставь его вылить здесь свое пресное содержимое. Найдешь тучу с градом, тем лучше, я люблю воду со льдом».

Облако проплывало довольно высоко. Тучехват вытащил из кармана клубок шелковых ниток и подбросил его к небу. Клубок размотался, проворный удалец ухватился за кончик нити, и облако понеслось вниз с поразительной быстротой.

«Друзья, — предложил Пейдодна, — поставьте кувшины на землю, пусть они наполнятся водой, которая сейчас хлынет с неба, а мы, поскольку нам не во что переодеться, укроемся в пещере».

Все послушались совета дервиша. Облако опустилось к земле, Тучехват сжал его с боков, и оно пролилось дождем.

Камнегрыз во все глаза глядел на эти чудеса.

«Согласись, капитан, — сказал Пейдодна, — с такими молодцами и под твоим командованием мы можем рассчитывать на успех».

«В жизни не видывал такого сборища столь редких и согласованных между собою дарований, по-моему, нам всё по плечу… У меня в голове уже зреет множество планов».

«Погоди, сейчас не время о них говорить, — остановил капитана Пейдодна, — это сбивает меня… Я забыл одну жизненно важную вещь. Раз у нас нет ничего, кроме воды, дабы утолить жажду, то вечером нам не помешает принять настойку. Сейчас три часа пополудни, время еще есть, и у нас всего должно быть вдоволь».

«Зривдаль, и ты, Рассекай Воздух, — приказал дервиш, — разыщите нам несколько склянок с настойками. Как известно, их обычно выставляют на террасы, дабы они погрелись на солнышке. Вперед, совершите набег, а, коли понадобится, то и два».

Приказание исполнили, и через полчаса запасы пополнились четырьмя огромными бутылями с настойкой.

«Наш Рассекай всем хорош: ловок, скор, неуловим, — заметил Пейдодна, — жаль, костяк у него слабоват, пользы от него было бы неизмеримо больше».

«Клянусь Мухаммадом! — воскликнул Камнегрыз. — Да без его помощи у меня всю ночь бурчало бы в животе от голода! А скажи-ка, добрый дервиш, нельзя ли раздобыть еще и инжиру?»

«Выбирай какой хочешь из тех, что поспел на земле».

«Ловлю тебя на слове, — согласился капитан, — и выбираю самые прекрасные фиги, которые, как известно, растут в Африке».

«Вперед, Рассекай! Ты понял, чего хочет наш главнокомандующий. Возьми корзину, рви ягоды с разбором и возвращайся самое позднее через час, потому как ты еще можешь понадобиться!»

Рассекай Воздух исчез.

Мясо — на вертеле: Крепкий Горб крутит ручку, Огнепых жарит, Продрых лежит в сторонке, чтобы никого не беспокоить, но его всё равно слышно.

«Да, — вздохнул Камнегрыз, — такой храп мертвого разбудит!»

«Надо дать ему отдохнуть, — возразил Пейдодна. — Все его достоинство в безмерной полноте и вздутом животе. Кроме того, он не дает нам скучать, играя на своих щеках, как на бубне. Это очень смешно. Мы стараемся с выгодой для себя применять все дарования».

«Вы правы. Скажи, а кто этот человек, что сидит скрестив руки? Я еще не знаю, что он умеет».

«Это тот, кто отвечает за наш лагерь, когда мы в походе. Он извлекает большое из малого, а зовут его Всёраздуй. Ремесло у него тяжелое и утомительное, но ты сам это поймешь, когда увидишь его за работой».

Пока они беседовали, день клонился к вечеру, а Рассекай никак не возвращался. Пейдодна забеспокоился.

«Эй, Зривдаль! — позвал он. — Посмотри-ка в африканских садах, постарайся найти Рассекая. Он то ли заблудился там, то ли забыл обо всем».

Зоркий удалец внимательно осмотрел всю Африку.

«Ох, вот ты где, — сказал он наконец. — Рассекай неподалеку от Дамаска, этот несчастный слопал больше фиг, чем собрал, и завалился спать. Вокруг бродят арабы, которые хотят его обокрасть. Коли они стащат бабуши Рассекая, нам его больше не видать. Но на дереве, под которым он разлегся, сидит крупная птица. Пусть Точновцель выстрелит в нее, она упадет и разбудит нашего соню».

«Сколько от нас до птицы, о которой ты говоришь?» — спросил Точновцель.

«Ровно семьдесят пять фарсахов».

Лучник воткнул колышек, прицелился и выстрелил. Зривдаль проследил за полетом стрелы.

«Птица свалилась, соня проснулся и собрался в путь».

Мгновенье спустя фиги оказались в пещере.

«Не брани нашего добытчика, — попросил капитан дервиша, — этот случай позволил нам еще раз убедиться в полезности Точновцеля и Зривдаля… Но, думаю, ужин поспел, давайте накроем на стол».

«Хорошо, — отвечал Пейдодна, — но сначала надо разбить лагерь и, согласно воинским обычаям, пробить отбой».

Дервиш позвал Всёраздуя, и тот застыл, ожидая приказаний.

«Ты готов? Ты выбрал площадку? — спросил его дервиш. — Нынче вечером мы ляжем спать в шатре, надо, чтобы всем хватило места и каждому было удобно».

«Площадка вот она, прямо перед тобой, — отвечал Всёраздуй. — Шатер — у меня на груди, а его размеры — в моих легких».

«Клянусь Мухаммадом! — поразился Камнегрыз. — Вот уж загадка так загадка!»

«Нет никакой загадки, — возразил дервиш. — Сейчас ты всё увидишь и всё поймешь. Подойдем-ка поближе, чтобы ты как следует рассмотрел работу нашего строителя».

На груди Всёраздуя висел мешочек размером с куриное яйцо, который завязывался четырьмя шнурками с маленькими булавками на конце. Всёраздуй раскрыл мешочек, подул в него, и тот сделался размером с дыню. Грудастый удалец подул еще, мешочек опять увеличился. Всёраздуй засунул в него голову и снова дунул. Над ним образовался как бы чепец, который всё рос и рос. Вскоре края чепца упали на землю и накрыли Всёраздуя целиком. Тут товарищи его подобрали шнурочки, превратившиеся в четыре веревки, потянули в разные стороны, а затем закрепили, воткнув в землю булавки, которые стали колышками. Воздушный шар принял форму купола, и его подперли по углам четырьмя кольями, которые Всёраздуй всегда носил при себе. Дело было сделано, шатер вырос до такой величины, что под ним свободно могли бы разместиться человек двадцать.

«Трижды клянусь Мухаммадом! — в восторге вскричал Камне-грыз. — Только что я узрел грибного царя. Нет, бога грибов. Это что-то невероятное!»

«Без всякой лести скажу, мой генерал, — возразил Пейдодна, — что те, кто видел, на что ты способен, готовы поверить во что угодно и не имеют права хвастать. Однако Всёраздуй сдерживается: его сил хватит и на то, чтобы выдуть шатер, под которым поместятся все паломники Мекки вместе с сопровождением».

Тут вдали послышался грохот — можно было подумать, что приближаются пятьдесят барабанщиков и бьют что есть сил, кто во что горазд.

«Что за шум?» — спросил Камнегрыз.

«Ничего особенного, — отвечал Пейдодна. — Это Продрых бьет отбой. Он всего-то поглаживает свой живот, но его доблести хватит и на то, чтобы поднять нас в атаку».

«Добрый дервиш, до чего поразительные люди окружают тебя!»

«Им, как и мне, приходится жить вдали от мира, потому что народ не умеет их оценить по достоинству. С твоей же помощью мы покинем эту пустынь и вышвырнем Бигстафа, этого грифа, из его гнезда за то, что он забрасывает нас корзинами, полными нашпигованных железом птиц, которые не дают покоя нашему войску».

«Эх, была бы у этого Бигстафа крепость, окруженная тремя рвами с водой, ты добавил бы в них немного меда и мгновенно осушил до дна. Я пошел бы в атаку на стену, и, клянусь Мухаммадом, ты сам знаешь, на что способен мой меч! Крепость я разрушил бы так быстро, что никто не успел бы сбросить мне на голову ни одного камня, а потом Крепкий Горб заполнил бы обломками ров, и я бы появился нежданно-негаданно и сокрушил все доспехи, под которыми прячется неприятель».

«Прекрасный и достойный тебя замысел, мой генерал. Но нашего тирана так не одолеть».

«Клянусь твоей священной книгой, почтенный дервиш, я придумаю такой план, от которого его ничто не спасет… Но пора ужинать».

«Самое мудрое решение на этот час, — согласился дервиш, — не то жаркое давно остыло бы, кабы Огнепых не подогревал его время от времени».

Маленькая армия села вокруг накрытого стола, освещенного одной лампой с тремя фитилями. Заговорили о будущем.

«Друзья! — сказал Камнегрыз. — Я сделаю всё, что в моих силах, дабы заслужить одобрение ваше, но, раз уж вы избрали меня вождем, предупреждаю: мы пойдем бодрым шагом и строем… О, я выпил всего глоток воды, а меня от нее уже воротит… Завтра на рассвете я подниму вас, отдам приказы, мы свернем лагерь и немедля выступим в поход… Давайте выпьем настойки, ляжем спать, и пусть нам приснится победа… Эх, не будь у меня желудок навроде колодца, я заснул бы на этих камнях, точно на ложе из розовых лепестков… Ешьте всё до последней крошки, на заре мы уходим отсюда, дабы осуществить наш великий замысел. Начнем же с того, что заставим голодать здешних крыс, не оставим им даже корочки… Ладно, ужин закончен, следуйте за мной. Сегодня мы опять расположимся в шатре… Подойти ко мне, Зривдаль! Скажи, ты ночью столь же зорок, как днем?»

«Да, капитан».

«Это хорошо. Охраняй наш лагерь, а завтра во время похода ты выспишься на плечах у Крепкого Горба… Тучехват, подойди! Поймай облако, что проплывает над нашими головами, пусть оно покроет всё росою и освежит воздух… Продрых, уйди подальше от лагеря, но так, чтобы Зривдаль тебя видел. Так наш соня сможет забить тревогу, если случится что-то непредвиденное… Идемте, друзья! Возьмите себе по шкуре, чтобы подложить под голову. Люди на войне отказываются от удобств, только когда их нет».

«О, великий, доблестный, мудрый капитан!» — Пейдодна исполнил полученный приказ и первым вышел из пещеры.

Войско укрылось в шатре, Камнегрыз зашел последним и устроился посередине. Остальные улеглись на почтительном расстоянии от командующего. Дервиш прочитал молитву, и все мирно уснули.

Как только утренняя звезда взошла над горизонтом, Зривдаль растормошил Продрыха. Тот, зевая, стукнул разок себя по животу, и громкое эхо разнеслось по окрестным горам. Камнегрыз вскочил и разбудил свое войско.

«Вперед, соратники мои! — вскричал он. — Встретим день с оружием в руках. Всёраздуй, сворачивай лагерь!»

Друзья вышли наружу, оставив внутри одного Всёраздуя. Еще до восхода солнца колышки были выдернуты, и шатер снова превратился в маленький мешочек, привязанный к шее того, кто его носил.

Все выстроились в колонну, и Пейдодна занял место замыкающего.

«Брат мой! — обратился к дервишу Камнегрыз. — Поскольку ты — наш советник, тебе следовало бы встать посередине, ибо, когда авангард вступает в бой, совет может запоздать. Однако ты можешь остаться и позади, поскольку наши ряды не слишком плотны, и ничто не помешает тебе подойти ко мне в случае необходимости… Твоя книга в порядке? Все страницы целы?»

«Клянусь Мухаммадом! Я их не считал, но это не важно, я легко найду им замену».

«Зривдаль, друг мой! — продолжил командующий. — У тебя веки немного покраснели, промой их свежей водой, без твоих зорких глаз мы как без рук… Точновцель, как твои лук и стрелы?»

«Всё в порядке, мой капитан!»

«Мне не терпится испытать твою ловкость и отправить нашему врагу послание прямо в глаз… Давай проверим твой клубок, Тучехват. О, какой круглый, ровный! Настоящий вызов паукам! Но послушай старого солдата, скоро ты поймешь, что столь ценный дар, как у тебя, не должен растрачиваться на то, чтобы освежать воздух и мыть посуду… Огнепых! Я не сумею заглянуть в твой желудок, однако, надеюсь, твоих серы и смолы хватит для нашей кампании, потому что еще до заката мы захватим вражескую кухню, и тебе не придется тратить силы на наше пропитание. Но я поручаю тебе поджаривать головы всех, кто вздумает чинить нам препятствия… Рассекай! По-моему, твои бабуши в полной исправности, только опасайся своего пристрастия к фигам — еще немного, и ты бы остался босым и сильно простудился по пути к нам… Всёраздуй! Ты сложил шатер, но надо проверить, надежны ли колья, крепки ли веревки, не прохудилось ли полотно…»

«Нет, у меня всё цело».

«А скажи, если ты попробуешь надуть дыню, она вырастет до размеров тыквы?»

«Нет, мой капитан».

«Правду говорят, нет на свете совершенства… Крепкий Горб, выйди из строя! Нужно тебе дать кожаные ремни, чтобы ты мог приторочивать свою ношу. Вот это спина так спина, будь она поровнее, и на нее можно было бы установить даже пирамиду… Зачем ты так коротко обрезаешь себе ногти? Ведь, когда надо что-то достать и схватить, руки всегда коротки… Храпун, шаг вперед! Твой барабан отлично натянут, но не стоит смачивать его изнутри слишком большим количеством горячительных напитков, от этого кожа может размокнуть… И кстати, давай послушаем, как звучит твоя труба».

Продрых повиновался, шепотом издал несколько звуков и поверг весь отряд в ужас: Рассекай умчался бы в неведомую даль, кабы не совладал со своими ногами, у Крепкого Горба подкосились коленки, Зривдаль ослеп, Точновцель выронил лук и стрелы, Тучехват попытался найти облако, чтобы укрыться на нем, у Всёраздуя перехватило дыхание, а Огнепых заледенел.

«Клянусь Мухаммадом! — воскликнул Камнегрыз, взяв за руку Пейдодна, которого одолела икота. — Вот поистине тонкий голосок! Я не мокрая курица, однако дрожу как осиновый лист. Продрых, друг мой! Дар твой несравненен, но мы воспользуемся им только в отчаянном положении. Встань в строй. А теперь, друзья мои, слушайте план вашего главнокомандующего… Нам предстоит взять Каллакахабалабу и уничтожить Бигстафа. Он слишком осторожен, чтобы подвергнуть себя опасности, и потому выставит против нас свой сброд. Мы перебьем всех до единого, но этого будет мало. Надо, чтобы тирана заставил сдаться голод: мы опустошим земли, что кормят его, и заставим злодея жрать камни, из которых сложена его гора! У вас есть всё, чтобы предать этот край огню и воде, грабьте, убивайте и крушите, превратите его в пустыню. Вы быстро управитесь. Война размеренная слишком дорого обходится, зато там, где к ней примешивается страх, люди сами бегут без оглядки. Остается только понять, с чего мы начнем. Зривдаль, — сказал командующий своему непревзойденному лазутчику, — посмотри во все четыре стороны. Скажи, где поблизости есть для нас какая-нибудь работенка. Что ты видишь на западе?»

«В двадцати фарсахах отсюда, мой вождь, я вижу караван, который двигается в нашу сторону».

«Мы можем добраться до него к вечеру, вернемся уставшие, с пустыми желудками, а главное, ограбив его, мы не нанесем никакого ущерба Бигстафу. Нет, это не то, что нам нужно! Посмотри на восток».

«Мой вождь! Там богатые пастбища, прекрасные стада и несколько пастухов».

«Такая цель могла бы заслужить наше внимание, но только не сейчас: это сырое мясо, а мы выступаем натощак, нам нужно найти готовый обед…»

«Вот он! — воскликнул Зривдаль. — На юге! Я вижу, там готовится большой свадебный пир».

«Значит, теперь нам есть чем заняться… Как далеко?»

«Десять фарсахов».

«Это деревня?»

«Да, и довольно большая».

«Тем лучше. Есть где натворить много бед и шума. Простые люди нам не помеха, давайте договоримся, как будем действовать. Огнепых войдет вместе со мною в село и сожжет ту его часть, что находится на противоположной от свадебных столов стороне. Я проникну в дом, где будут играть свадьбу, и схвачу невесту. Если ее жениху, отцу и братьям это не понравится, я раздам несколько пощечин. Если это их не утихомирит, Продрых шепнет им на ухо несколько слов, и, думаю, ему не придется повторять дважды. Огнепых сожжет всё, кроме дома, где мы спокойно пообедаем. Поскольку селяне могут возмутиться и начать кидаться в нас камнями, приказываю Тучехвату подцепить первую попавшуюся тучу, согнать все окрестные облака, собрать их воедино и следовать за нами вместе со всем скопищем. Когда понадобится, наш повелитель облаков обрушит тысячи возов града на головы недовольных, а мы позаботимся о том, чтобы он не остался голодным».

«Клянусь Мухаммадом! — воскликнул Пейдодна. — Никогда и никто еще не продумывал дело с такой предусмотрительностью».

«Ты доволен, мой дервиш? — спросил Камнегрыз. — Надеюсь, все остальные тоже. Итак, вперед! Продрых бей, но так, чтобы было приятно слушать, бей, будто мы идем на свадьбу».

Барабанщик подчинился, и отряд строем зашагал к намеченной цели.

В двух фарсахах от деревни Камнегрыз приказал Рассекаю проверить, что происходит на празднике, не собираются ли гости сесть за стол. Через три минуты гонец вернулся.

«Эти язычники, — доложил он, — приносят в жертву идолу прекрасную телочку с золотыми рогами. Она изжарится не раньше, чем через час».

«Клянусь Мухаммадом! — сказал Камнегрыз дервишу. — Ты, должно быть, рад? Тебе предстоит бороться с язычеством, повергнуть идола. Очень тебе советую заклясть его хорошенько с помощью твоей книги… Союз, заключенный перед истуканом, без кади! Такой брак ничего не значит, я хочу жениться на этой молодке по мусульманским законам, чтобы вывести ее на правильный путь».

За разговорами отряд двигался вперед и наконец прибыл в деревню, прямо туда, где собрались семьи жениха и невесты. Камнегрыз вошел как к себе домой.

«Что я вижу! — воскликнул он. — Здесь женятся, не спросясь, и собираются пировать без меня?»

Вообразите себе изумление добрых селян: они молча переглядывались и, дрожа, рассматривали человека в латах.

«Мы пропали! — закричали они чуть погодя. — Это Бигстаф, это сам тиран!»

«Хватит врать, дурни! Нет здесь никакого тирана, за кого вы меня принимаете? Знайте, я будущий муж этой красавицы, и другого у нее не будет».

С этими словами Камнегрыз обнял невесту. Жених и родственники бросились ей на выручку, но одна пощечина да два тычка опрокинули их на землю. Чтобы одолеть похитителя, мужчины вооружились, кто палкой, кто ножом, кто стулом — в общем, всем, что попалось под руку, но тут начал чихать Продрых. Этого таланта Камнегрыз за ним еще не знал, и главнокомандующего так оглушило, что, не будь он увлечен своей добычей, непременно упустил бы ее. В то же время мужчины, женщины, дети и всё, что было в доме, оказались опрокинуты, а затем пошатнулось и всё здание, крепостью не отличавшееся.

Оправившись от первого изумления, Камнегрыз обернулся к своему шумному подручному.

«Вперед! Избавь меня от этого сброда и вышвырни в окно всех, кто слишком далеко от дверей».

Продрых повиновался, дом опустел. Осталась только невеста. Охваченная ужасом, девушка непременно повалилась бы наземь, как все вокруг, если бы ее не держал в объятиях торжествующий капитан.

В деревне тем временем начался пожар, раздались крики и стоны.

«Действуй, — приказал Камнегрыз Продрыху, — наши соратники могут потеряться в этой неразберихе, надо протрубить сбор».

Барабанщик исполнил приказание, отряд присоединился к своему командующему и быстро расправился со свадебным угощением.

Невеста, вынужденная оставаться посреди пирующих и сносить грубые ласки Камнегрыза, беспрестанно лила слезы.

«О, как бы я хотел утешить тебя, милое дитя! — говорил ей капитан. — Пролей одну из своих прекрасных слезинок в мою кружку, от этого мой напиток станет только слаще!»

Но бедняжка отворачивалась и всем видом выражала отчаяние, смешанное с отвращением.

Пока грабители ели и пили без меры, жители деревни успели предупредить отряд из пятнадцати дозорных, которые по приказу Бигстафа обходили, как обычно, его владения. Дозорным описали главаря — Камнегрыз показался им неопасным, и они заявились в дом, где он пировал вместе со своими удальцами.

Командир дозорных замахнулся мечом на Продрыха, но тот отразил нападение громким чихом. Оглушенный этим, Камнегрыз вскочил и одним ударом рассек пополам самого смелого, а затем того, кто вошел следом. Третий лишился руки, четвертый — ноги, пятый — головы, шестой — обеих ног. Прочим дозорным страх придал крылья, и они побросали оружие и щиты, чтобы спастись бегством налегке. Соратники Камнегрыза преследовали их без остановки: Тучехват обрушил на них град, Продрых оглушил тех, кого смог догнать, и даже Пейдодна наносил удары своей книгой, так что никто не ушел от меча капитана, который добивал полуживых противников. И таким образом не осталось никого, кто мог бы сообщить в Каллакахабалабу о постигшем отряд поражении.

Кончив бой, командующий вернулся в дом, чтобы насладиться в объятиях своей возлюбленной, но оказалось, что, пока он воевал, она сбежала. Камнегрыз пришел в ярость и вызвал Зривдаля.

«Эй! Ты ведь не потерпишь, чтобы твой вождь лишился награды и удовольствия! Найди мне эту неверную, клянусь Мухаммадом, горе тому, кто ее прячет!»

Зривдаль старался, как мог.

«Мой капитан! — удрученно признался он. — Я ничем не могу тебе помочь! В трех фарсахах отсюда я вижу женщин, которые спасаются бегством вместе с детьми и скарбом, но твоей невесты среди них нет… Стены деревни не могут прятать ее от меня, потому что они сгорели дотла! Должно быть, девушка скрылась под землей, и тут я бессилен».

«Ах, трижды клянусь Мухаммадом! — вскричал Камнегрыз. — Что за победа без награды! И это снова проделки моей злой звезды! Вот беда! Она оспаривает все мои достижения, я в отчаянии… Пойди, скажи Продрыху, чтобы бил общий сбор. Пусть все снова сядут за стол, здесь еще есть что выпить, а мое горе как раз из тех, что стоит непременно залить и утопить».

Вскоре отряд присоединился к своему командиру и разделил с ним его скорбь, воспользовавшись избранным им способом утешения.

«Эх, дорогой мой Крепкий Горб! — сокрушался Камнегрыз. — Какие красивые ножки могли бы обвить твою шею! Никогда тебе не доводилось носить столь сладкую ношу! Однако мы теперь вынуждены лишить себя всех радостей, подобно нашему дервишу. Давайте же каяться, по крайней мере, до полуночи, чтобы горькими сожалениями заслужить похвалы… Эй, Продрых! Я всем сердцем верю в твой дар, обязываю тебя охранять наш покой до восхода солнца. Отойди подальше, смотри и слушай и, как только заметишь кого, бей в восемьдесят барабанов и труби в трубы».

Продрых повиновался, а соратники его продолжили развлекаться и пить сверх всякой меры, пока все не свалились под стол и не забылись мертвым сном.

Не всякий день играются свадьбы, и не всегда без труда находится готовая еда. Маленькое войско с Камнегрызом во главе опустошало одну деревню за другой, и смелости соратникам было не занимать, поскольку с таким вождем им, по их мнению, ничто не грозило. Однако им пришлось самим добывать себе пропитание. Каждую ночь они располагались в шатре, чье местоположение было никому не известно, поскольку его ставили, только когда темнело. Днем приходилось вступать в бой с отрядами, подобными тому, что первым напал на них и всякий раз стычка заканчивалась убитыми и покалеченными врагами. Те, кто избегал меча и огня, падали от голоса Продрыха: тот приканчивал неприятеля несколькими, сказанными на ухо, словами, от которых лопались барабанные перепонки. И наконец, дабы довершить погром и опустошение, на поле боя обрушивался град.

Нашелся, однако, человек, который придумал, как избавить свою землю от чудовищного бедствия. Он решил воспользоваться пращой^{237} и забить камнями виновников всех бед. Зривдаль заметил смельчака, когда тот испытывал новое оружие в окружении соседей. Но едва изобретатель собрался уже было поделиться своим открытием с собравшимися, как стрела, выпущенная из лука Точновцеля, вошла ему прямо в глотку и заткнула рот. Отчаяние охватило страну. Сотни стрел полетели в Каллакахабалабу с сообщениями об ужасных событиях (именно таким образом доставлялись Бигстафу просьбы, жалобы и уведомления).

Тиран созвал совет, который состоял из одного звездочета, необыкновенно сведущего в геомантии.

«Посмотри, до чего мы дошли, — сказал Бигстаф мудрецу. — Здесь никто не может побеспокоить нас, но ничто не защитит от угрожающего нам голода. До сих пор мои дозорные успешно расправлялись с грабителями, которые наводняют эту страну, но теперь смелость разбойников возросла вместе с их силой. Во главе их стоит человек, который в одиночку расправился с несколькими отрядами, что следили за порядком на моих землях и собирали подати. В жалобах и сообщениях, которые я получаю, говорится о его сверхъестественной силе, так придумай, как обеспечить нашу безопасность».

«Я уже давно размышляю над этим, — отвечал ученый. — Я построил гороскоп каждого разбойника и выяснил, что обычным путем с ними не справиться. Так называемые таланты, которыми они столь варварски пользуются, имеют более или менее магическую природу, но обладают одним огромным недостатком: самое страшное их оружие можно уничтожить самым малым противодействием. Так, к Продрыху можно подойти, заложив уши ватой, и его барабан окажется бессилен. Огнепыху можно плюнуть в рот, и пожара не будет. Зривдаль делается бесполезен по мере приближения опасности, стрела Точновцеля затупится о сталь. Рассекай всего-навсего гонец — его легко остановить. Вся хитрость Тучехвата держится на одной ниточке, ее ничего не стоит перерезать. Пейдодна труслив, как всякий дервиш, и он бесполезен там, где нет воды. Останется только найти защиту от его книги. Всёраздуй и Крепкий Горб — носильщики, о которых можно забыть. Самый главный наш враг — это Камнегрыз, главарь этого проклятого сброда. Звезды давно отвернулись от него, наградив способностью вершить зло и лишив возможности творить добро. Он умен и изобретателен, бесстрашен и необыкновенно силен, главный же его недостаток — вспыльчивость. Перед его мечом не устоят даже адаманты: если ты выйдешь к нему в бронзовых латах, он разнесет их на кусочки, и ты будешь беспомощен. Как правило, Камнегрыз посылает вызов своему противнику, но его предупредили, что ты согласишься на поединок только на не приемлемых для него условиях. И тем не менее, господин, если ты позволишь мне вооружить твоих солдат по моему усмотрению, я осмелюсь обещать тебе победу и над Камнегрызом, и над его подручными».

«Ступай к оружейникам, — приказал Бигстаф, — пусть они приготовят всё, что ты сочтешь нужным для меня и моих воинов. Я слишком высоко ценю твое мнение, чтобы не последовать за тобой с закрытыми глазами».

«Предупреждаю, оружие будет необычным».

«Не важно. Главное, оно поможет нам одолеть врага. С чудесным надо бороться чудесным».

Капитан Камнегрыз продолжал опустошать страну. Бигстаф по совету своего звездочета собирал небольшое войско, а кузнецы втайне ото всех изготовляли оружие и боевые механизмы. И когда они закончили, с вершины Каллакахабалаба с помощью блоков и корзин спустились триста воинов в сверкающих стальных доспехах.

«Неприятель! Вижу неприятеля!» — закричал Зривдаль.

«Он свалился с неба?» — спросил Камнегрыз.

«Да, мой капитан, я вижу корзины, из них вылезают триста человек. Ими командует сам тиран, я узнаю его по росту. И он как будто стал выше… О, что за странный шлем у него на голове! Это огромная кастрюля… думаю, Огнепых заставит ее закипеть… У Бигстафа щит толщиной в пять пальцев, а взгляд так и пылает… Капитан! Прикажи вбить колышек перед Точновцелем, пусть он пошлет тирану привет от твоего имени прямо в левый глаз!»

«Уймись, солдат! — сказал Камнегрыз. — Смотреть смотри, но оставь свое мнение при себе! Итак, враг посреди поля и рассчитывает таким смехотворным образом защититься от моих ударов!.. Продрых! Зови всех в строй, мы выдвигаемся».

И вот оба войска сошлись на расстояние полета стрелы. Камнегрыз встал в центре, между Продрыхом и Огнепыхом. Пейдодна и Зривдаль заняли правый фланг, Рассекай и Точновцель выстроились на левом, Крепкий Горб и Всёраздуй — в арьергарде, а Тучехват тащил за собою целую вереницу грозовых туч, которую он удерживал нитями в ожидании приказа.

Бигстаф выстроил свое войско в три шеренги по сто человек. В первом ряду стояли воины с холодным оружием в руках. Во втором каждый солдат держал спринцовку, а у тех, кто занимал третий ряд, в руках были только ножницы. И всех воинов Бигстафа покрывали латы самой лучшей закалки.

Камнегрыз видел, как разворачиваются перед ним три шеренги воинов, но он был полон веры в свои силы и потому смело пошел в бой, надеясь на легкую победу. Капитан сделал десять шагов вперед, как бы вызывая неприятеля на поединок. Бигстаф принял вызов и двинулся навстречу. Войска замерли, и капитан велел Продрыху подать сигнал к бою. Только этот его приказ и был исполнен как подобает, а затем непредвиденные события нарушили планы Камнегрыза и свели на нет все его дальнейшие усилия.

Когда капитан и Бигстаф сошлись, Камнегрыз хотел нанести врагу сокрушительный удар, которым столько раз доказывал силу руки своей и закалку своего меча. Но прежде ему вздумалось обратиться к неприятелю, в чьем поражении он не сомневался, с речью.

«Бигстаф! — воскликнул Камнегрыз. — Повелитель кухарей! И тебе не стыдно выходить на бой с кастрюлей на голове? Или ты думаешь, что посуда защитит тебя от смерти, или это моя злая звезда заставила тебя избрать такой смехотворный способ обороны, чтобы превратить мою победу в оскорбительную схватку с кухонным царьком? Неужели доблестные воины Камнегрыза должны биться с аптекарями и цирюльниками?.. Осмелишься ли ты поднять на меня свою бронзовую палицу, что подобает тебе меньше, чем твой вертел для жарки? Он послужил бы прекрасным дополнением к твоим шлему и щиту».

«Камнегрыз! — отвечал Бигстаф. — Твои слова подобны твоим делам. Я вышел сюда не на бой с воином, а на схватку с мясником. И если мне во всем подобает вести себя благородно, то тебе придется погибнуть самым постыдным образом. Ты требуешь, чтобы я первым нанес удар, я же хочу, чтобы он был за тобой».

«Клянусь Мухаммадом! Ты прав!» — вскричал Камнегрыз.

С быстротою молнии капитан обрушил свой меч на горшок, прикрывавший голову противника, но, вместо того чтобы разрубить этот странный шлем, меч отскочил, да так, что рука, сжимавшая его, задрожала. Удивленный неожиданным отпором, Камнегрыз хотел было одним ударом рассечь неприятельские щит и руку, но клинок его меча рассыпался в мелкую пыль: удар пришелся не по железу, как рассчитывал нападавший, а по пустой тыкве и заплесневелой головке сыра, которые лишили его оружие волшебной силы.

«О, Мухаммад! — вскричал Камнегрыз и отступил на четыре шага. — Эй, Огнепых! Сожги эту голову, устрой ей адское пекло!»

Огнепых хотел было исполнить приказ, но в тот же миг сто спринцовок направили ему в глотку целый поток воды, и изо рта удальца повалил густой дым. Оставшись без огневой поддержки, растерянный капитан призвал на помощь Тучехвата, который уже собрал над армией Бигстафа запасы града и грома, но в воздух взметнулись ножницы неприятельских воинов третьего ряда. Они рассекли тонкие нити и устремили тучи на вражеское войско.

Камнегрыз решил отступить достойным манером и для этого прибегнуть к своему последнему средству. Он приказал Продрыху бить в барабаны, но противник ничуть не испугался, потому что все люди Бигстафа заранее заткнули уши ватой. Вражеская армия подошла вплотную к Камнегрызу и окружила его. Продрых с удвоенной силой застучал по животу и оглушил своих же соратников: они бросились наутек, оставив капитана на произвол судьбы. Тиран Каллакахабалабы обрушил палицу на голову Камнегрыза, и тот испустил дух. Продрых лопнул от натуги, Огнепых задохнулся от собственного дыма, а остальных удальцов и след простыл: они попрятались по пещерам и залегли там до поры до времени.

РАССКАЗ О СЕМЬЕ ШЕБАНДАДА ИЗ СУРАТАПродолжение

Добиль-Хасен закончил свой рассказ. Внимание, с которым его слушали, и удовольствие, отразившееся на всех лицах, вселили в него надежду на успех.

— Я поведал вам, — сказал Добиль-Хасен, — о делах весьма необыкновенных, но по условиям, которые мы приняли, мне и следовало рассказывать о событиях новых и о героях, никому не известных. Я старался порадовать мою милую сестру и очень надеюсь, что мне это удалось.

— Что скрывать, — отвечала Вазюме, — всем нам твоя сказка доставила огромное удовольствие, и моя добрая Нанэ не станет отрицать, что и на этот раз от души посмеялась.

— Призна́юсь, — согласилась кормилица, — что слушала во все уши и с нетерпением ждала новых шуток. Я в жизни не слыхала подобных историй, и такая манера рассказывать мне незнакома… На этом всё, ничего больше не будет?

— Нет, няня, — отвечала Вазюме, — впереди еще одна сказка, и всем нам не терпится ее послушать. Осталось только дождаться, когда тот, кто должен ее рассказать, соблаговолит приступить к делу.

При этих словах девушка взглянула на младшего брата: от застенчивости тот не решался рот открыть.

Валид-Хасен любил Вазюме сильнее, чем его братья. В нежных его чувствах не было никакой корысти, он мечтал жениться на сестре, и только на ней, хотя мог рассчитывать на более выгодную партию. От страха, что проиграет и потеряет любимую, Валид-Хасен лишился всякого воображения. Природа наделила его незаурядной памятью и умом, но сейчас ему не приходило в голову ничего такого, чего не могли бы придумать другие. Самолюбие его от этого страдало, губы тряслись, щеки покраснели, и оттого смущение юноши ни от кого не укрылось. Растерянность Валид-Хасена обеспокоила прекрасную Вазюме, ведь она всем сердцем желала победы самому младшему и любимому из братьев.

Наконец рассказчик собрался с духом, сделал первый шаг, которого он так боялся, и начал.

[ВОЛШЕБНОЕ ДЕРЕВО]^{238}Сон Валид-Хасена

— После замечательных сказок, которые я услышал от братьев, было бы дерзостью с моей стороны рассчитывать на то, что я смогу с ними сравняться благодаря исключительно воображению моему. Однако говорят, что сновидения ниспосылаются нам свыше^{239}, и прошлой ночью мне привиделся сон столь удивительный, что, даже не понимая его, я запомнил всё до мельчайших подробностей. Видения эти до того поразили меня, что я осмелюсь поведать о них и вам.

Вследствие каждодневного прилежания моего и страсти к учению, плоды коего я надеюсь когда-нибудь вкусить, я много читаю и вчера так устал, что задремал сидя, положив голову на стол.

И едва я крепко уснул, как очутился посреди знойной пустыни. Меня мучила жажда, и я стал высматривать источник, но как найти его, когда со всех сторон меня окружают только жгучие пески?.. И вдруг я увидел прекрасную дыню на уже засохшем стебле. Мне захотелось отрезать кусок, я достал нож и наклонился, но едва пронзил корку, как вслед за ножом в дыню погрузилась его ручка, она потянула за собою мою ладонь, локоть, плечо, и не успел я опомниться, как оказался внутри.

Мгновенье спустя я обнаружил, что сижу, не знаю на чем, в центре дыни, и не вижу ничего, кроме густого, похожего на сумерки, тумана. Я шевелил руками, будто пытался раздвинуть этот мрак, но он внезапно сам развеялся, подобно легким облачкам, что разгоняет ветер над горными вершинами. И когда туман полностью исчез, я смог разглядеть то, что меня окружало.

Я сидел на прекрасной лужайке, поросшей редкими цветами и травами, над головой моей было небо, солнце светило с востока и согревало землю своими лучами, но всё мое внимание привлекло к себе чудесное дерево. Это был великолепный огромный орешник. Казалось, верхушкой своею он доставал до небес, а тень его покрывала всю лужайку. У этого величественного дерева было множество ветвей столь длинных, что пятьсот человек, которые расселись по одному на каждую ветку и сбивали орехи, не слышали друг друга, хотя громко кричали. Я видел, как они грозили мне палками, и понял, что они беспокоятся из-за упавших на землю орехов, ибо считали, что плоды принадлежат тому, кто их сбил. Правда, бранились они только время от времени, и их работа продолжалась. Я подобрал два орешка, расколол и обнаружил, что скорлупки пусты. «Отчего же они так шумят и волнуются, — подумал я, — и зачем тратят столько усилий ради пустых скорлупок?» Тут на мою голову обрушился настоящий град орехов, я отошел в сторонку и присел там, где падали только листья, однако выяснилось, что за листья тоже идет спор.

Обойдя ствол кругом, я заметил на верхушке один орех. Он казался таким же, как и все остальные, только висел на недосягаемой высоте. Никто не сумел бы дотянуться до него палкой, но никто, кроме меня, и не видел его.

Мне страшно захотелось самому сбить этот последний орех, но как? У меня не было палки, да и влезть так высоко я не сумел бы.

И тут я вспомнил, что видел однажды, как молодые люди бросают камни из пращи. Достав носовой платок, я вложил в него тяжелый камень и стал метать его, даже особо не целясь. Я попал, орех и камень упали на землю, наделав много шуму, который привлек внимание всех, кто сидел на ветках.

Подивившись удаче, я подобрал орех и расколол его. О, чудо! В скорлупке оказались миллионы ростков орехового дерева, столь же совершенных по виду, как и плод, в котором они прятались. Я стал осторожно вытаскивать их, а люди, собравшиеся у меня за спиной и наблюдавшие за мною, брали деревца из моих рук и кричали: «Смотрите, что я нашел!» Мне стало обидно, что у меня отнимают мое открытие, я принялся спорить. В ответ раздавалось: «Ты? Ты даже не влез на дерево!» Я возмущался: «Но это же я сбил орех, я бросил камень с помощью носового платка. Глядите, вон он застрял на ветке!»

Соперники мои лишь пожимали плечами, а я, разгневанный тем, что у меня отняли сокровище, которое досталось мне благодаря ловкости моей и везению, чувствовал обиду, видя, что в руках у меня остались лишь пустые скорлупки. Тут я пробудился. Сердце мое колотилось от возбуждения, я понимал, что сон этот имеет какой-то скрытый смысл, и был бы очень рад, если бы кто-нибудь разъяснил, что он означает.

РАССКАЗ О СЕМЬЕ ШЕБАНДАДА ИЗ СУРАТАОкончание

— Ты заслуживаешь похвалы как рассказчик, — заметила Вазюме. — И это правда: когда снится что-то хорошее, очень не хочется просыпаться.

— Давайте послушаем следующую сказку, — сказала Нанэ, — потому что от тех, что тут рассказывали, у меня пропал аппетит.

— На этом всё, моя дорогая кормилица, — пояснила прекрасная индианка. — Я позвала тебя на три сказки, и мы выслушали их. Условием моим была новизна. Как ты считаешь, выполнили его мои братья?

— Да, несомненно, — отвечала слепая старуха. — Я в своей жизни много сказок слыхала и даже сама сочиняла разные истории, но то, что мне довелось услышать сегодня, было новым и по содержанию, и по форме.

— Тогда скажи, Нанэ, — продолжала Вазюме, — кому из братьев ты отдаешь предпочтение. От твоего решения зависит мой выбор, потому что ты не видишь их и будешь судить беспристрастно. Итак, моя дорогая кормилица, я жду.

— Тебе от меня ни в чем нет отказа, доченька, и вот что я скажу тебе о первой истории… Способ, которым мнимый армянин обманывает Нарилю и ее сына, бесспорно, весьма и весьма изобретателен, но не слишком ли много усилий было потрачено на то, чтобы покарать одну самодурку и одного недотепу? Не слишком ли много хлопот и суеты, чтобы выдать замуж одну дочку брадобрея и женить одного сына торговца? Вызвала ли у меня сочувствие их любовь, желала ли я им счастья? Нет, я почти ничего не узнала о невесте и очень мало о женихе. К тому же мне кажется, не стоило разбрасываться золотом и прибегать к чудесам, когда хватило бы и горсти монет. Мне не понравились наказания, которые последовали в итоге. Я люблю посмеяться, и хотя, признаюсь, сказка эта, несмотря на мелкие недостатки, очаровала меня, было досадно, что конец у нее вышел невеселым… Вторая сказка перенесла меня в мир поразительных созданий, я вдоволь посмеялась над разными их безумствами, и больше ничего. Без сожаления я слушала, как исчезло волшебство, — история эта не затронула ни чувств моих, ни мыслей. Когда я смеюсь, моя дорогая дочка, мне хочется с удовольствием вспоминать о том, что послужило причиной моего смеха и веселья… Что до третьей сказки, то это всего лишь мимолетное сновиденье, но оно чудесным образом задевает за живое. Мне кажется, я знаю, что оно означает. Вот послушайте… Заблудившийся в безводной пустыне человек — это человек любознательный, ищущий, тот, кого пожирает жажда знаний. Это природа прячет свои тайны под коркой дыни, которую он разрезает, и тело его устремляется за лезвием ножа, потому что человек этот целиком отдается поиску истины. Поначалу он оказывается во мраке, потом наступает момент, когда он прозревает. Прекрасное дерево — это тот предмет, познать который стремится человек. Оно облеплено любопытными, чьи действия не согласованы между собою, и потому они сбивают лишь пустые плоды и листья и спорят из-за результатов своих бесполезных трудов. Но вот человек ловкий бросает камень и сбивает орех с вершины дерева. Он раскалывает его и обнаруживает там истину в виде миллиона ростков, рожденных из одной завязи. И находкой своей он обязан случаю — отцу всех полезных открытий… Призна́юсь, моя дорогая доченька, что этот маленький сон доставил мне большее удовольствие, чем две длинные сказки. Обе они теряют всю свою привлекательность, как только я вспоминаю прекрасную аллегорическую историю с ореховым деревом.

Вазюме согласилась с няней.

— Хорошая сказка та, — сказала девушка, — которая развлекает, просвещая, волнует сердце и соединяет приятное с полезным.

Вазюме отдала свою руку в награду Валид-Хасену, их пышную свадьбу играли всем Суратом, и счастье их не было сном.

[СКАЗКИ ШАХРАЗАДЫ