Продолжение]
Закончив повесть о шебандаде из Сурата, Шахразада умолкла, ожидая приказаний своего господина и повелителя.
— Как, уже конец? — удивился Шахрияр.
— О неутомимый султан, — отвечала Шахразада, — мне хочется внести разнообразие в развлечения твои и рассказать еще одну, еще более занимательную историю, но она слишком длинная, а ночь уже на исходе, и мне нужно поспать. Если позволишь, я приберегу на следующий вечер рассказ о Бахе́т-заде́ и десяти визирях.
— Хорошо, — согласился султан. — Ты права, у меня в голове тоже всё смешалось, я и сам не отказался бы от отдыха.
Он махнул рукой, рабыни загасили лампы, и в серале воцарилась тишина.
Вечером, когда все приготовились слушать новый рассказ прекрасной султанши, она обратилась к Шахрияру с такими словами:
— Хочу предупредить тебя, мой господин, что в этой истории не будет ничего необычайного и сверхъестественного, ничего, что тебя раздражает…
— Неужели? Никаких птиц, никакого колдовства?..
— Нет, мой повелитель, это будет рассказ поучительный, и речь в нем пойдет о предназначении человека. Я докажу тебе, что никто на земле не может изменить предначертанное судьбой.
— Коли так, — улыбнулся Шахрияр, — то сегодня мне суждено слушать твою историю, и ты можешь приступать.
Шахразада поклонилась в знак согласия и начала такими словами.
РАССКАЗ О БАХЕ́Т-ЗАДЕ́{240}И ДЕСЯТИ ВИЗИРЯХНачало
Царство Динеру охватывало всю Сирию и индийские острова, разбросанные у входа в Персидский залив. В давние времена в этом могущественном государстве правил Бахе́т-зада́, чей престол располагался в городе Иссессара.
Никто не мог сравниться с этим царем: армии его были неисчислимы, сокровища неисчерпаемы, земли плодородны, а народ многочислен. Динеру разделялось на десять земель, которыми управляли десять визирей, входившие в царский диван. И Бахе́т-зада́, дабы отдохнуть от дел государственных, часто отправлялся на охоту.
Однажды в пылу погони этот страстный охотник, устремившись вглубь леса за оленем, оторвался от сопровождения своего и, выскочив на опушку, не обнаружил поблизости никого из своих людей. Добычу он упустил и, пока думал, куда теперь ехать, заметил вдалеке довольно многочисленный конный отряд. Царь поехал ему навстречу и вскоре увидел великолепный, переливавшийся в лучах солнца паланкин в окружении сорока рыцарей[60]. Носилки[61] были из горного хрусталя, украшенного лепным позолоченным орнаментом, а балдахин из дерева алоэ имел форму венца с серебряными гранями. Всё вместе напоминало по форме маленький античный храм и блестело так, что глазам было больно смотреть. Подобное чудо в глухой чаще не только поразило царя, но и до крайности возбудило его любопытство. Он приблизился к стражникам, приветствовал их, а затем обратился к рыцарю, который вел в поводу мула.
— Друг мой, — сказал Бахе́т-зада́, — не откажи в любезности, поведай, чей это паланкин и как имя того, кто путешествует в нем.
Царь выглядел как охотник, и по виду его нельзя было понять, кто он и какое занимает положение, а потому, несмотря на вежливость незнакомца и его любезный тон, рыцарь сказал:
— Тебе-то какая разница?
Грубость эта не остановила Бахе́т-заду́, царь снова столь же вежливо и даже умоляюще повторил свою просьбу, надеясь добиться желаемого ответа. Тогда тот, кто казался главным в отряде, направил на него копье и потребовал:
— Иди своей дорогой, невежа! Умерь свое любопытство, не то жизнью поплатишься!
Подобное обращение возмутило государя. Он уверенно приблизился к тому, кто посмел ему угрожать, и властным тоном, которым привык повелевать, произнес:
— Дерзкий раб! Или ты не узнаешь Бахе́т-заду́? И будь я даже простым человеком, по какому праву ты грозил мне смертью в ответ на мою учтивость и дружелюбие?
Услышав имя Бахе́т-зады́, всадники спешились и пали ниц.
— Повелитель, — взмолился самый старший рыцарь, — прости нас за необдуманные слова. У нас и в мыслях не было, что мы говорим с величайшим царем на земле — твоя охотничья одежда ввела нас в заблуждение.
— Встань и удовлетвори любопытство мое. Кто едет в этих носилках? Куда направляется?
— Господин мой, — отвечал рыцарь, — это Бахержоа, дочь твоего первого визиря Асфанда. Мы провожаем ее к царю вавилонскому, которому она предназначена в жены.
В это время девушка, обеспокоенная неожиданной остановкой, выглянула из-за занавеси, дабы узнать, в чем дело, и Бахе́т-зада́ увидел ее лицо. Хотя Бахержоа старалась остаться незамеченной, ее несравненная красота поразила царя. Сердце его пронзила роковая стрела, и страсть государя вспыхнула с такой силой, что он пожелал немедля ее утолить. Полный решимости завладеть красавицей, Бахе́т-зада́, пользуясь всемогуществом своим, приказал:
— Возвращайтесь в Иссессару и проводите дочь первого визиря в мой дворец.
— О повелитель, — отвечал ему главный рыцарь, — визирь Асфанд — такой же раб твой, как и все мы: разреши нам доставить Бахержоа во дворец ее отца, она и там будет покорна твоей воле.
— Мой подданный распорядился судьбой своей дочери без моего дозволения, а значит, и я могу поступать с ним так, как мне угодно.
— Господин мой, — возразил рыцарь, — твой первый визирь всегда пользовался глубоким уважением и доверием твоим. Коли ты применишь силу, это подорвет его славу, народ утратит почтение к нему, а это не в твоих интересах.
— Почтение к Асфанду и слава его зависят только от меня. Урона им не будет, ибо я окажу визирю честь, женившись на его дочери.
Самый старший и к тому же самый опытный рыцарь осмелился вступить в разговор.
— Государь мой, — сказал он, — поспешность до добра не доводит, очень часто она оборачивается сожалениями. Рабы твои заклинают тебя здраво обдумать свое решение.
— Рабы должны повиноваться царям. Я всё уже обдумал, дерзкий старик, — недовольным тоном отвечал Бахе́т-зада́. — Какие еще предосторожности я должен принять по отношению к подданному своему? Делайте, что вам говорит ваш повелитель.
В нетерпении царь сам взялся за поводья и направил мулов туда, где, как он предполагал, собрались его провожатые. Вскоре государь подъехал к своему охотничьему шатру и приказал слугам препроводить носилки с дочерью визиря прямо в царский дворец. Как только все добрались до места, Бахе́т-зада́ велел позвать кади, и тот немедля составил договор о бракосочетании царя Динеру и Бахержоа, дочери Асфанда.
Пока повелитель занимался свадебными церемониями, сорок рыцарей явились во дворец первого визиря без носилок и без Бахержоа, которую им было приказано доставить в Вавилон. Асфанд удивился, — как, выехав накануне из столицы, смогли они так быстро обернуться, — и испугался, заподозрив какое-то несчастье. Один из рыцарей объяснил ему, что случилось, но при этом изобразил поведение и слова царя в самых черных красках. И хотя визиря заверили, что Бахе́т-зада́ сегодня же на его дочери женится, сердце Асфанда наполнилось негодованием и злобой.
— Вмешаться в мои семейные дела! Похитить мою дочь! Взять ее в жены без моего согласия! Так-то царь отблагодарил меня за верную службу! — в гневе повторял визирь.
И вот, охваченный жаждой мщения, он вызвал гонцов и послал их за своими друзьями и высокопоставленными родственниками. Когда все собрались в его доме, Асфанд рассказал, какое оскорбление государь нанес ему, его дочери и царю вавилонскому. Гости почувствовали себя опозоренными, и визирь понял, что они поддержат его и помогут отомстить деспоту.
— Достопочтенные друзья мои! — сказал Асфанд. — Царь думает только о своих удовольствиях и ради них ни перед чем не останавливается. После всего, что я сделал для него и для нашего государства, он не побоялся нанести мне смертельное оскорбление. В его глазах я не больше, чем самый презренный раб. Бахе́т-зада́ полагает, что дочь моя так же ветрена во вкусах своих, как он сам, что она утолит его безудержные желания! Никто из вас не защищен от подобного бесчестья, оно угрожает и вашим женам, и дочерям! Волна беззакония захлестнет всех нас, если мы не сумеем ее остановить.
Друзья и родственники визиря взволновались и начали совещаться. И один из них, опытный царедворец, сказал:
— Асфанд, напиши царю, заверь его, что неожиданная честь, о которой ты даже не мечтал, доставила тебе величайшее удовольствие. К этому посланию приложи записку к дочери, и пусть она думает, что ты искренне рад за нее. К письмам присовокупи самые роскошные подарки, и пусть Бахе́т-зада́, ослепленный страстью, поверит, что ты во всем ему потакаешь. Воспользовавшись расположением государя, ты под предлогом срочных дел удалишься туда, где будешь недосягаем, и сообщишь соседним правителям о тревожном положении в нашем царстве, дашь им понять, сколь опасен для них молодой властитель, подверженный необузданным страстям, человек, который не умеет вознаграждать соратников по заслугам, но способен их оскорбить, ибо в действиях своих руководствуется исключительно собственными желаниями — столь же безудержными, сколь и порочными.
Собравшиеся одобрили этот замысел и договорились, что используют все возможности, дабы, ничем себя не выдавая, склонять недовольных на свою сторону, и при этом останутся в Иссессаре, с тем чтобы сообщать Асфанду о новостях во время его отсутствия и направлять его действия. Так условившись, заговорщики быстро разошлись, дабы не вызвать ничьих подозрений, и визирь написал Бахе́т-заде́ такое послание:
В записке к Бахержоа Асфанд в столь же изысканных выражениях поздравлял дочь и желал ей счастья. Письма эти визирь передал с первым своим прислужником и приложил к ним великолепный подарок. Вместе с его посланцем во дворец отправился сын Асфанда, и оба они припали к стопам царя.
Бахе́т-зада́, опьяненный счастьем, поверил лживым заверениям визиря. Он наградил его сына богатой одеждой, а спутнику последнего велел выдать тысячу золотых. Едва эти посетители вышли, как к государю явился с поздравлением его бывший визирь. Царь встретил гостя с присущей ему доброжелательностью и, усадив поудобнее, поделился со стариком переполнявшими его душу блаженством и радостью. Он стал обладателем сокровища, и, хотя оно досталось ему путем небольшого насилия, Бахе́т-зада́ верил, что его счастье ничто и никогда не сможет омрачить.
— Преданность, которую выказывает Асфанд, вселяет в меня уверенность, что он не чувствует себя оскорбленным и униженным. Вот его письма. Прочти их, ты увидишь, как эмир доволен нашим союзом. К словам он прибавил великолепный подарок, который подтверждает искренность его чувств.
Прочитав оба послания, старый визирь задумался, потупившись.
— Тебе не понравилось то, что ты прочитал? — удивился Бахе́т-зада́.
— Когда ядовитая змея хочет куда-то проникнуть, — ответил мудрец, — она не стремится напугать намеченную жертву страшным шипением. Нет, она скользит легко, извивается неслышно, ее гладкая кожа переливается, а взгляд мягкий, ласковый. Коварная старательно прячет свое смертоносное жало. Письма Асфанда хорошо продуманы. Ты оскорбил эмира, не сомневайся. За чрезмерной кротостью выражений твоего тестя стоит жажда мщения. Ты, государь, должен это понимать и принять необходимые меры предосторожности.
Бахе́т-зада́, поглощенный любовью, не принял во внимание догадки опытного визиря. Царь предположил, что за его словами кроется зависть, когда на самом деле они были продиктованы преданностью, рвением и прозорливостью. Тем временем Асфанд, в соответствии со своим замыслом, через несколько месяцев покинул столицу под тем предлогом, что ему надо усмирить волнения в одной из отдаленных областей. Он немедля довел до сведения правителей других земель, какое оскорбление нанес ему государь. Запугивая тем, что такое обращение грозит любому, визирь подстрекал их к мятежу и ради достижения своей цели всячески клеветал на царя и очернял его поступки.
Приняв гонцов первого визиря, сановники всей Динеру, возмущенные столь отвратительными деяниями своего государя, сговорились между собою и заверили Асфанда, что по первому же зову его выступят в поход на Иссессару с вверенными им войсками. Визирь же настоятельно просил своих сторонников, остававшихся в столице, готовиться к тому, что он освободит страну от капризного властителя и утолит свою жажду мести.
Бахе́т-зада́ ни сном ни духом не подозревал о заговоре против него, когда столицу со всех сторон окружили войска Асфанда. Узнав об этом, царь приказал страже встать на защиту города, но все его люди были подкуплены и переметнулись на сторону врага. Бахе́т-зада́ понял, что единственный путь к спасению — бегство. Он сам оседлал своего лучшего скакуна, усадил на круп Бахержоа и устремился к пустыням прямо сквозь толпу мятежников, которых он, не щадя, давил копытами своего коня. Казалось, сама любовь добавляла мужества этому молодому герою, он ураганом пронесся по головам тех, кто пытался преградить ему путь. Его грозное копье разило направо и налево, и конь, сильный и легкий одновременно, вскоре унес его далеко от врагов.
Царь с царицей оказались посреди пустыни. Они двигались вперед и вперед, но к исходу дня Бахержоа уже изнемогала от бешеной скачки. Пришлось им спешиться у подножия огромной горы, и там у обессилевшей царицы начались схватки. Вскоре царь своими руками принял драгоценный залог их любви: это был мальчик, такой же прекрасный, как его мать.
Нежно любящие друг друга супруги осыпали младенца ласками и от счастья совсем забыли об усталости, тревогах и ужасе своего положения. Они завернули новорожденного в обрывки материнского платья и, крепко обнявшись, спокойно уснули. Однако утром надо было вновь отправляться в дорогу. Молодая мать попыталась накормить сына, но голод дал о себе знать — ее грудь не смогла насытить ребенка. Младенец слабел, Бахержоа тоже была в опасности, и Бахе́т-заде́ нужно было выбирать между отцовскими чувствами и долгом государя. Он заметил впереди чистый источник, окруженный зеленой травой и ивами, которые укрывали землю от палящего зноя. Именно там несчастные родители оставили на волю Провидения плод своей любви.
— Великий Боже, — промолвила Бахержоа, омывая личико младенца своими слезами, — Ты некогда спас юного Исмаила{241}, убереги невинное создание! Ниспошли ему ангела-хранителя, Ты наша единственная надежда…
Рыдания не дали ей договорить. Царь с царицей с трудом оторвались от сына и препоручили это бесценное сокровище заботам Творца.
Поднятый ими шум спугнул лань, которая вместе со своими детенышами утоляла жажду из животворного источника. Как только царь с царицей скрылись из виду, лань вернулась и подошла к слабому созданию, в котором уже едва теплилась жизнь. Подчиняясь великому инстинкту, животное отдало крохотному человечку часть того молока, что предназначалось ее родным отпрыскам, и принялась мирно пастись поблизости. Казалось, даже хищники уступили ей счастливый оазис, который всем им был одинаково необходим посреди жгучих песков и безводной пустыни. Но тут его покой нарушили люди.
То были грабители, которых привела сюда жажда. Они сразу заметили прекрасного младенца, запеленатого в богатую ткань. Главарь шайки взял его на руки и тут же поручил заботам своей жены, велев беречь, как родного сына. Женщину тронуло милое младенческое личико, она, не раздумывая, согласилась с замыслом мужа и передала ребенка их лучшей кормилице.
Теперь, когда мы спокойны за плод любви Бахе́т-зады́ и Бахержоа, последуем за его именитыми родителями.
Царь и царица с сердцами, исполненными горечи из-за жертвы, на которую им пришлось пойти, благополучно добрались до Персии, где правил в то время султан Кассера.
Этот могущественный самодержец принял беглеца со всеми почестями, что подобают великому государю и союзнику, чьи подданные взбунтовались, объединившись под знаменами преступного супостата. Султан предоставил Бахе́т-заде́ роскошные покои в своем дворце, и они ни в чем не уступали тем, что занимал он сам. Бахержоа расположили так, словно она была любимой женой Кассеры. Дворец, в котором оказались царь и царица Динеру, отличался таким богатством и пышностью, что, помимо тех комнат, в которых они поселились, там находились еще покои для двадцати четырех жен султана, каждой из которых прислуживали пятьдесят рабынь, самых юных и прекрасных.
Казалось, все сокровища Востока пошли на то, чтобы украсить великолепное здание. Сады с редчайшими яркими цветами и водными потоками были размещены повсюду столь искусно, что создавались радующие глаз виды. Деревья с прекрасными плодами и густой листвой являли картину изобилия и манили отдохнуть под своей сенью. Птицы разнообразной окраски наполняли трелями сей благословенный уголок, и всё говорило о богатстве великого султана Персии, тогда как о власти его свидетельствовали двести тысяч стражников, состоявших в личной охране самодержца. Как видите, столь могущественному правителю не составило труда принять у себя именитых гостей достойным его величия образом.
Кассера приказал собрать на границах своего царства огромную армию со всем необходимым вооружением и снаряжением и в то же время постарался развеять горе супругов самыми блестящими и разнообразными празднествами. Однако не только великодушие и благородство двигали им. Чувство менее чистое, но властное завладело его сердцем: он стал рабом несравненной Бахержоа, которая затмила всех красавиц его сераля. Персидский царь скрывал свою страсть под маской дружбы, но за щедростью его, которую он проявлял при всяком удобном случае, за чуткостью и предупредительностью легко было распознать любовь. Опечаленная Бахержоа, которая думала лишь о потерянном сыне и беде, постигшей ее мужа, даже не подозревала об истинных помыслах Кассеры. Боль душевная не позволяла царице Дилеру наслаждаться удовольствиями, сердце, исполненное глубочайшего горя, было глухо к чужим чувствам. Единственное, что волновало Бахержоа, — это ее сын, брошенный в пустыне на произвол судьбы, и муж, вынужденный из-за визиря-предателя просить помощи у иноземного государя.
Тем временем армия, возглавить которую предстояло Бахе́т-заде́, подготовилась к выступлению. Попрощавшись с султаном, царь Дилеру вместе со своими бесчисленными войсками вскоре пересек границу Сирии. Узурпатор Асфанд, узнав об угрозе, оповестил своих сообщников, собрал их под свои знамена и вышел навстречу неприятелю с двумястами тысячами воинов.
Враги сошлись лицом к лицу. Опытный визирь персидского султана командовал центром армии Бахе́т-зады́, а ее главнокомандующий с несколькими избранными рыцарями разъезжал повсюду, отдавая приказы. Неожиданно для всех он развязал бой на правом фланге и напал на противостоящий фланг противника с таким жаром, что оттеснил его к центру и тем самым внес в ряды Асфанда беспорядок и сумятицу. Затем, не теряя ни мгновенья, царь Динеру велел своим центральным отрядам выступить вперед, как если бы они намеревались перейти в атаку. На самом же деле он не хотел проливать кровь соотечественников и потому, сдержав центр, приказал своему левому флангу атаковать правый фланг противника. В итоге люди Асфанда обратились в бегство, и три четверти его сторонников оказались в окружении.
Узурпатор тщетно пытался заставить вступить в бой части его войска, отрезанные друг от друга мощным и продуманным натиском врага, — страх, а главное, угрызения совести обезоружили его воинов. Бахе́т-зада́ предложил им помилование, и в ответ на это ему выдали всех главных заговорщиков. Асфанд, его семья и основные сообщники были казнены прямо на поле битвы.
Эта победа определила судьбу Динеру: страна вновь обрела своего законного государя. Бахе́т-зада́ вернулся в столицу, восстановил порядок в своих землях и, разумеется, подумал о том, как отблагодарить персидского султана за неоценимую помощь.
Царь Динеру направил в Персию двадцать слонов, нагруженных великолепными дарами. Их сопровождали двенадцать тысяч воинов, а возглавил посольство самый умный визирь Динеру, который получил еще одно важное поручение: государь велел ему проехать по той самой пустыне, где он оставил своего сына, найти оазис, послуживший ребенку колыбелью, расспросить всех встречных и разузнать о судьбе бесценного сокровища. Отыскав младенца, визирь должен был передать его матери и вместе с нею вернуться в Иссессару. Однако надеждам Бахе́т-зады́ не суждено было сбыться: посланник напрасно обыскал все уголки пустыни, ему не удалось ни обнаружить ребенка, ни порадовать его мать.
Кассера, безумно влюбленный в Бахержоа, и помыслить не мог о том, чтобы расстаться с нею. Когда явился посланник ее мужа с дарами и приказом забрать царицу домой, персидский султан заколебался, и любовь едва не одержала победу. Неодолимая страсть заставила Кассеру преувеличить свои благодеяния: ему казалось, что одна женщина послужит лишь скромным вознаграждением за оказанные им услуги. Одним словом, персиянин готов был отказаться от славного титула благородного покровителя и заслужить звание трусливого обольстителя жены своего союзника.
Он сделал вид, что с благодарностью прочитал послание Бахе́т-зады́ и принял его дары. В это время ему доложили, что войска, которые он снарядил в поход на Динеру, возвратились в Персию. Их военачальники до небес превозносили дарования и щедрость Бахе́т-зады́, они прибыли на родину очарованные его достоинствами и осыпанные благодеяниями, а также пораженные его могуществом и богатствами подвластных ему земель. Столь единодушные восхваления заронили сомнения в охваченную любовью душу Кассеры. До сих пор он ни в чем себя не ограничивал, уступая малейшим желаниям и склонностям своим. Теперь же ему надлежало или отказаться от всепоглощающей страсти, или лишиться звания благодетеля государя, равного ему по силе и достоинству, и поставить под угрозу собственный народ, развязав жесточайшую войну с Динеру и заслужив проклятье всей Азии.
«Стыдись, Кассера, — сказал себе персидский султан, — стыдись постыдных прихотей своих! Возблагодари судьбу за милость, которую она дарует тебе, открыв глаза на безрассудство твое. Пусть царь Динеру никогда не узнает о том, как ты, забыв о долге по отношению к нему и к самому себе, осмелился позариться на самое дорогое, что у него есть. Помни, что только препятствия на пути к осуществлению твоей затеи вернули тебя на путь истинный. О власть безграничная! Как же должен страшиться тебя тот, кто не может совладать с самим собою! Поддавшись страсти, я готов был пойти на преступление и показать себя недостойным царского трона! Но я сумею обуздать себя и отказаться от безумных помыслов».
Приняв решение, Кассера немедля приказал главному хранителю своей сокровищницы подготовить носилки для возвращения Бахержоа на родину и, украсив их драгоценными каменьями, придать роскошь невиданную и несравненную. Вскоре царица Динеру, получив от согласившегося расстаться с нею султана всяческие заверения в почтении и привязанности, отправилась в Иссессару. Бахе́т-зада́ выехал навстречу жене, и они встретились на подступах к столице. Невозможно описать нежные и восторженные объятия супругов, однако тревога о судьбе сына никогда не оставляла бедную мать, и чувство это омрачало ее радость от долгожданного воссоединения с мужем. Бахержоа требовала во что бы то ни стало разыскать младенца, и Бахе́т-зада́ приказал предпринять новые поиски. Он надеялся, что беззащитный плод их любви не достался хищникам на съедение: никто не обнаружил в окрестностях оазиса обрывков ткани, в которую был укутан ребенок. Тысяча всадников поспешила обратно в пустыню и обыскала все окрестности источника, но их усилия опять ни к чему не привели. Бахе́т-зада́ как мог утешал отчаявшуюся жену.
— Не теряй надежды, — повторял он, — Небо, милосердное Небо, которое посреди опасностей не лишило нас своего благоволения и вернуло нам трон, спасет дорогое нашим сердцам создание. Сын вернется к нам, когда покорностью своей судьбе мы этого заслужим. Потеря наша болезненна, но мы еще молоды и можем надеяться на утешение. Осуши слезы свои, дорогая Бахержоа, не терзай мне душу!
Царица с виду немного успокоилась, но рана ее была не из тех, что быстро заживают.
Время шло. Мальчик, о котором они так тревожились, был вырван из лап смерти главарем разбойников и воспитан женою его с заботливостью самой ласковой матери. Он рос и становился всё краше и сильнее. Поначалу его досуги занимали учением и чтением, а затем подошел черед упражнений физических. Мальчик превосходил ровесников как в ранних дарованиях своих, так и в ловкости, силе и поразительной для его лет отваге. Найденыша отличали не только прилежание в учении и умение извлекать из него благотворные уроки, но и исполнительность. Он делал всё, что ему приказывали, хотя ему совсем не подобали обязанности, что возлагались на его плечи шайкой, в которую он попал волею случая. Главарь разбойников, видя, сколь ловко подросток управляется с оружием и лошадью, заставил его принимать участие в налетах на торговцев, которых дела приводили в эти злополучные края. И в грабежах юный Аладдин{242} (так назвали сына Бахержоа) также показал себя и проворным, и бесстрашным.
Однажды шайка напала на богатый караван, возвращавшийся из Индии. Верблюды шли в окружении огромного числа вооруженных до зубов провожатых, но алчность ослепила грабителей и не позволила трезво оценить грозившую им опасность. Они налетели на стражу с невиданной смелостью, но вскоре их атака была отбита, две трети разбойников полегло на месте, остальные бежали. Неопытный Аладдин, влекомый своим бесстрашием, был окружен и схвачен.
Когда вора ловили с оружием в руках, то полагалось немедленно отрубить ему голову. Однако царевич избежал этой страшной участи, ибо располагающая внешность, очарование и красота его остановили караванщиков. Никто не поверил чистосердечным словам Аладдина, когда в ответ на вопрос о том, кто он, мальчик признался, что приходится сыном главарю шайки. И все поражались, не понимая, откуда в безусом разбойнике столько природных достоинств и внешнего благородства. Аладдина взяли с собой в дорогу, и вскоре караван прибыл в Иссессару, столицу Динеру.
Несмотря на то, что царица никак не могла пережить потерю сына, прибытие каравана всегда развлекало ее, и государь, желая доставить жене удовольствие, послал главного евнуха выбрать для нее ткани и драгоценные вещи. Торговцы поспешили разложить свой товар, но евнуха привлекла несравненная красота их юного раба, и он забыл, зачем пришел. В надежде услужить государю стражник решил забрать мальчика с собою. Сделав покупки, евнух вернулся во дворец, и его господин остался доволен всем, что тот принес.
— Государь, — сказал евнух, — ты одобрил мои покупки, но самое прекрасное, что я нашел во всем хане[62], — это отрок красоты столь совершенной, что он кажется мне воплощением того, о ком сказано в Коране: одиннадцать звезд простерлись ниц перед ним, словно перед солнцем и луною{243}.
Царю стало любопытно поглядеть на это чудо, он приказал привести мальчика и его хозяина, и вскоре оба они предстали перед троном.
Внешность молодого иноземца полностью подтвердила слова главного евнуха. Бахе́т-заде́ не верилось, что этот прекрасный раб обязан происхождением простому караванщику. И он поделился с торговцем своими сомнениями.
— Государь, — признался тот, — этот мальчик на самом деле не принадлежит ни одному из нас, мы не знаем, откуда он родом и где его семья. В пустыне на нас напала шайка грабителей, мы защищались отчаянно, часть воров полегла на месте, остальные обратились в бегство. Мы захватили в плен лишь того, кто привлек к себе твое внимание. Обычай требовал предать вора смерти, но мы не решились поднять на него руку. На вопрос, кто он и откуда, юноша ответил, что отец его — главарь шайки, которая напала на нас. Больше мы ничего не знаем.
— Пусть остается во дворце, я хочу, чтобы он прислуживал мне.
— О царь, всё, что принадлежит рабам твоим, твое!
В то же мгновенье Аладдин припал к стопам государя, прижался лбом к земле и поцеловал край его платья. Бахе́т-зада́ приказал главному евнуху включить юношу в число самых приближенных к трону рабов.
Сама природа говорила в пользу нового царского прислужника, и государь не мог смотреть на него без волнения, причину которого сам не в силах был объяснить. Бахе́т-заде́ хотелось, чтобы юноша не отлучался от него ни на шаг, и то, что поначалу казалось лишь склонностью, вскоре переросло в сильнейшую привязанность. Царь с удовольствием наблюдал за успехами юного Аладдина, его радовали и познания мальчика, и ловкость его, и сила. Восхищали правителя также прилежание юноши, его осмотрительность, сдержанность и преданность. Прошло совсем немного времени, а царь уже приписывал себе и своим заботам редкие качества своего любимца.
Подвергнув длительному испытанию дарования и деловитость юноши, государь дошел до того, что доверил ему надзор за казенными доходами и расходами, отстранив от этих обязанностей визирей, чье поведение вызывало определенные подозрения. Кончилось тем, что Бахе́т-зада́ начал поручать Аладдину всё более и более важные дела. Юноша не обманул доверие государя: и чем больше тот полагался на мудрость и просвещенность любимца, тем быстрее возрастали царские доходы, а вместе с ними благоденствие народа и процветание всей страны. Вскоре доверие правителя стало безграничным. Аладдин сделался столь дорог своему отцу, как если бы тот усыновил его, визири же тем временем постепенно лишались своего влияния.
Не желая расставаться с властью, десять визирей собрались тайком, чтобы договориться между собою, как удовлетворить свое честолюбие и алчность. Надо было любой ценой ускорить падение ненавистного соперника, и тут, к несчастью, он сам предоставил им подходящий повод.
Во дворце устроили большое празднество. Аладдин никогда не испытывал тяги к вину и не был к нему привычен, однако, желая всего лишь разделить с сотрапезниками удовольствие, он сделал несколько глотков, но очень осторожно, ибо не знал, как подействует на него вино. Выйдя из-за стола, юноша почувствовал, что ноги у него подкашиваются, в глазах всё расплывается, и вскоре перестал что-либо слышать и понимать. Дойдя до первой же комнаты, молодой казначей решил, что она приготовлена как раз для него, хотя покои освещались множеством огней и обстановка была весьма роскошной. Ничего этого Аладдин не заметил — ему не терпелось лечь. Наткнувшись на софу, он упал на нее ничком и погрузился в сон.
Так случилось, что рядом не нашлось ни одного раба, чтобы предупредить царского любимца, — все слуги наблюдали за праздником. Они вернулись в покои, которые оставили открытыми, только чтобы наполнить благовониями курильницы и подать, как это принято на Востоке, шербет и сладости. Никто не заглянул за полог и не заметил Аладдина, крепко спавшего на софе.
Когда слуги закончили приготовления, царь с царицей вошли в свои покои. Бахе́т-зада́ приблизился к софе, раздвинул полог и увидел спящего казначея. Ревность и ярость овладели им.
— Так вот как ты ведешь себя! — сказал он жене. — Этот раб не мог попасть в твои покои и разлечься тут иначе как с твоего позволения!
«Так вот как ты ведешь себя!.. Этот раб не мог попасть в твои покои и разлечься тут иначе как с твоего позволения!»
— Господин мой, — с удивлением, но ничуть не смутившись, молвила царица, — клянусь именем Великого Пророка, я ведать не ведаю, кто этот молодой человек, и вижу его первый раз в жизни. И мне непонятно, чем вызвана подобная дерзость.
Шум голосов разбудил Аладдина. Он вскочил, пораженный и пристыженный.
— Изменник! — Царь был вне себя от возмущения. — Неблагодарный! И это награда за мою доброту? Негодяй, ты осмелился проникнуть в покои моей жены! Что ж, расплата не заставит себя ждать!
Бахе́т-зада́, охваченный гневом, приказал главному евнуху запереть царицу и казначея в разных темницах. Раздираемый бурными и противоречивыми чувствами, царь не сомкнул глаз до самого утра. Едва рассвело, он призвал первого из своих визирей, который уже давно не имел чести лицезреть государя. Бахе́т-зада́ поведал о нанесенном ему оскорблении, в котором, как он полагал, была замешана сама царица.
Визирь обрадовался, но виду не подал. Наконец-то его зависть, ненависть и жажда мщения получат удовлетворение. Однако жертвой его злобы должен был стать не простой человек, а сильный противник. И потому старый придворный надумал для начала еще больше разозлить царя и подтолкнуть его к суровым мерам.
— Государь, — произнес он с сокрушенным видом, — твои верные подданные были весьма поражены тем, что, словно сына родного, ты удостоил доверием вора и грабителя. По доброте своей великой ты приблизил к трону отпрыска преступного рода, от которого нечего ждать, кроме измены и злодеяний. Хорошо еще, что в порыве страсти он потерял голову и дошел в дерзости своей до немыслимых пределов. Но, сохрани меня Бог, вообразить, что царица поощряла его! Ее поведение безупречно, мудрость и добродетель Бахержоа ставят ее вне всяких подозрений. Позволь мне, повелитель, поговорить с твоей супругой. Осмелюсь обещать, что разъяснения, которых я добьюсь, уменьшат печаль, вызванную в душе твоей этим злополучным происшествием.
Царь согласился, и визирь направился в темницу Бахержоа.
— Нет, — заливаясь слезами, отвечала ему царица на первый же вопрос, — нет моей вины в том, что этот молодой человек нанес мне такое оскорбление. Я никогда не поощряла его. Да, я слышала разговоры о нем, но сама с ним никогда даже словом не перемолвилась. Если случалось так, что он попадался на моем пути, я не смотрела на него даже краешком глаза. И в тот роковой миг, когда мы застали дерзкого в моей опочивальне, я отвернулась, дабы случайно не увидеть его лица.
Из слов царицы, которые свидетельствовали о ее невиновности, визирь понял, что она никак не замешана в нанесенном ее мужу оскорблении, и он смело может заверить в том государя. Однако такое заверение приуменьшило бы вину врага, которого визирь жаждал погубить, а коварному царедворцу, наоборот, хотелось эту вину усугубить и придать случайной оплошности характер страшного, непростительного преступления.
— Госпожа моя, — сказал он Бахержоа, — несомненно, причиной дерзкого поступка молодого человека явилось умопомрачение, но доказать это будет очень трудно. Лучше представить Аладдина как человека чересчур самонадеянного и неосмотрительного. По всей видимости, после доклада моего царь призовет тебя к себе и станет задавать вопросы, на которые, если позволишь, я бы при всем почтении советовал отвечать так, чтобы вернуть его душе покой. Скажи, что молодой человек через неизвестную тебе рабыню просил принять его в твоих покоях и за эту милость обещал подарить тебе сто адамантов. Ты с презрением отвергла это предложение, и рабыня исчезла. Потом она снова появилась, и на этот раз молодой человек просил ее передать, что если ты будешь упорствовать в отказе своем, то он найдет способ проникнуть в твою опочивальню и выставить тебя своей сообщницей.
Бахержоа, не подозревавшая о подоплеке этого совета, поблагодарила визиря, и тот направился к Бахе́т-заде́, чтобы доложить о своем свидании с его женой.
— Государь, — сказал он после того, как изложил всё, что якобы открылось ему в разговоре с Бахержоа, — теперь ты видишь, какую змею пригрел на своей груди! Как отросток аконита никогда не принесет неядовитых плодов, так сын разбойника не может стать безупречным и порядочным человеком!
Глаза Бахе́т-зады́ засверкали от ярости, и он тут же, не расспросив царицу, приказал привести к нему закованного в цепи Аладдина.
— Негодяй! — вскричал правитель Динеру, едва завидев своего бывшего любимца. — Подумай о моей безграничной доброте и о твоей неблагодарности! Пусть эти мысли и угрызения совести станут предвестниками казни, которая тебя ожидает! Тебе отрубят голову.
Гнев и угрозы государя не лишили выдержки ни в чем не повинного несчастного, никакая тревога не исказила его прекрасные черты. Юноша выглядел, как всегда, добрым, скромным и уверенным, именно таким он полюбился царю. Аладдин заговорил, и слова его отличались искренностью и прямотой:
— Государь, преступление мое как будто бы очевидно, но поступок мой был невольным. Неопытность довела меня до того, что я на какое-то время утратил рассудок и не понимал, где я и что делаю. Именно она поставила меня в двусмысленное положение. Во всем остальном виноват злой рок. Сердце мое, покоренное твоими благодеяниями и преданное тебе безгранично, до сих пор не знало другого счастья, чем счастье служить тебе. Но, увы! Что значат лучшие намерения и усердие неустанное, если высший закон, властвующий над нашей жизнью, может исказить смысл самых чистых наших помыслов, если одна-единственная ошибка, вызванная временным помутнением рассудка, превращает в преступника того, чьи склонности исключительно добродетельны! Низвергнутый с вершины царского благоволения в пучину опалы, я должен покорно снести удар судьбы, как тот купец, чья незабываемая история хорошо известна всему двору.
— О каком купце ты говоришь? — заинтересовался царь. — И что общего у его истории с твоим преступлением? Говори, я дозволяю.
УПРЯМЕЦ,или РАССКАЗ О КАСКАСЕ
— Сказывают, государь, что жил в Багдаде один очень богатый купец, который поведением своим и благоразумием заслужил доверие людей. Звали его Каскас. Успех сопутствовал ему во всех начинаниях, и он очень этим гордился. Но вдруг судьба отвернулась от него: что бы Каскас ни делал, он нес одну потерю за другой и в конце концов решил отказаться от торговли, продал свои корабли и на половину вырученных денег купил зерна в надежде, что к весне оно поднимется в цене. Но обстоятельства не позволили ему нажиться — зерно подешевело. Не желая терпеть убытки, торговец предпочел переждать и закрыл амбары до лучших времен.
Один из друзей Каскаса пришел к нему в гости и попытался отговорить от этой ненадежной затеи, но упрямец стоял на своем и на третий год опять оставил зерно на хранении. К несчастью, грянула буря, улицы и дома Багдада затопило, и когда наконец вода схлынула, Каскас поспешил проверить, не пострадал ли его товар. Оказалось, что зерно проросло и загнило. Пришлось Каскасу, дабы избежать наказания, выбросить в реку всё, что он хранил в амбарах и что стоило ему пятьсот золотых.
«Ты пренебрег моим советом, — сказал Каскасу всё тот же друг. — Не полагайся на удачу, похоже, она ополчилась на тебя, и не предпринимай ничего без одобрения опытного предсказателя».
В Багдаде не было недостатка в звездочетах, и Каскас, наученный горьким опытом, решил на сей раз послушаться друга. Предсказатель составил гороскоп и объявил купцу, что его звезда крайне зловредна и ему никогда не удастся избежать потери всех своих вложений в торговлю. Упрямца возмутило предсказание, полностью противоречившее его наклонностям, и он попытался его опровергнуть. На последние деньги он снарядил корабль, загрузил его товаром и отправился в путь, прихватив всё, что у него осталось.
Через четыре дня благополучного плавания разыгралась страшная буря. Она сломала мачты, изорвала паруса, унесла с кормы руль и в конце концов потопила корабль вместе со всеми матросами. Всё потеряв, Каскас спасся, уцепившись за обломок судна. Тот вынес его к песчаному берегу, и несчастному с большим трудом удалось выбраться на сушу.
Заметив неподалеку деревню, Каскас, полураздетый и уставший, поспешил туда, чтобы попросить о помощи. Разоренный дотла купец благодарил Небо за то, что оно избавило его от смерти, тогда как бедные товарищи его погибли все до одного.
На околице ему повстречался старик, чья внешность внушала почтение и доверие. Этот человек пожалел Каскаса, одолжил ему свою накидку и проводил в дом. Там он накормил обессилевшего горемыку и одел как подобает.
Само собой, Каскас удовлетворил любопытство хозяина, рассказав о своих злоключениях. Бедняга говорил так искренне, что старик поверил каждому его слову и почел, что гость послужит достойной заменой бывшему управляющему, который недавно скончался. Он предложил Каскасу это место, обещав платить по два золотых в день. Работа была не из легких: предстояло засеять большое поле, следить за поденщиками и прислугой, пасти скот, а в конце года представить ясный и правдивый отчет обо всем, что сделано. Бедный Каскас возблагодарил Небо за то, что оно дало ему возможность жить своим трудом, когда он остался ни с чем, и вскоре приступил к новым обязанностям.
Он выполнял их усердно, ревностно и с умом до тех самых пор, пока не пришло время закладывать урожай в амбары. Хозяин до сих пор ничего не заплатил своему управляющему, и Каскас засомневался, что старик выполнит свое обещание. Упрямец решил на всякий случай отложить часть урожая, цена которой равнялась его заработку, а всё остальное запер в амбаре и представил отчет хозяину. Тот, всецело доверяя своему работнику, похвалил его и честь по чести выплатил причитавшиеся тому деньги, пообещав, что и на следующий год всё будет так, как они договорились. Каскас устыдился и своих подозрений, и того, что совершил предосторожности ради.
Желая искупить вину, управляющий поспешил в свой маленький амбар и там с великим удивлением обнаружил, что всё припрятанное им пропало! Кража эта показалась Каскасу карой небесной, и он решил во всем признаться. С сердцем, полным раскаяния и горечи, он вернулся к своему хозяину.
«Чем ты так расстроен? — спросил старик. — Что случилось?»
Каскас чистосердечным признанием надеялся получить прощение за свою ошибку и смиренно рассказал о том, что сделал и почему, и как у него всё украли неизвестные воры.
Старик понял, что тут не обошлось без зловредной звезды его управляющего, счёл, что будет опрометчивым оставить его на службе, и немедля уволил упрямца.
«Мы не подходим друг другу, — сказал он Каскасу. — К тому же из-за тебя я терплю убытки: это я потерял то, что ты хотел присвоить, и это несправедливо; верни мне золото, что я тебе дал, и мы будем в расчете. Попытайся продать зерно, которое ты отложил, это вознаградит тебя за труды. Я дарю его тебе».
Несчастный Каскас признал справедливость такого решения, безропотно подчинился и вышел от своего благодетеля не таким раздетым, как год назад, но без гроша в кармане и с печалью на сердце.
Растерянный и подавленный, неудачник шел вдоль берега моря и чувствовал себя игрушкой в руках судьбы. Заметив шатер, он приблизился к нему и заглянул внутрь. Его приятное и располагающее лицо выражало глубочайшее горе. Четверо мужчин, которые находились в шатре, пожалели его и спросили, что с ним стряслось. Каскас без утайки рассказал о своих злоключениях. Пока он говорил, один из слушателей, по виду главный в этой четверке, стал внимательно рассматривать его, и вскоре Каскас узнал в нем одного из своих бывших багдадских знакомых, с которым они провернули немало прибыльных дел. Этот торговец проникся глубоким сочувствием к Каскасу. Теперь он занимался ловлей жемчуга, и трое других мужчин работали под его началом.
«Ступайте в море, — велел он своим ловцам, — всё, что достанете с первого захода, мы отдадим этому несчастному путнику».
Трое ныряльщиков, тронутые, как и их хозяин, невезением Каскаса, опустились на дно моря. В раковинах, которые они там разыскали, оказалось десять прекрасных крупных жемчужин. Торговец был в восторге от того, что судьба дала ему возможность подарить своему собрату маленькое состояние.
«Возьми эти жемчужины, — сказал он Каскасу, — и продай две из них в Багдаде. Этого хватит, чтобы начать любое дело. Остальные восемь береги на черный день и продай тому, кто заплатит за них больше всех».
Каскас поблагодарил своего благодетеля и направился прямо в столицу. Через три дня он заметил вдалеке всадников. Подумав, что это могут быть воры, Каскас поспешно спрятал восемь жемчужин под подкладкой своей одежды, а те две, что намеревался продать, положил за щеку. Его страхи оправдались: всадники в самом деле оказались грабителями. Они окружили путника, обобрали его до нитки и бросили на дороге в одних подштанниках.
Неудача не удивила Каскаса: он узнавал руку своей злодейки-судьбы. В то же время он похвалил самого себя за то, что сумел уберечь две самые красивые жемчужины: их должно было хватить для того, чтобы завести дело и разбогатеть. Столица была уже недалеко. Каскас пришел на базар и доверил деллалу[63] две оставшиеся у него жемчужины, чтобы тот выставил их на продажу. Деллал громким голосом стал зазывать покупателей для участия в торгах. К несчастью, за несколько дней до этого одну из самых богатых ювелирных лавок города обокрали. И ее хозяин якобы узнал украденный у него жемчуг и потребовал позвать того, кто выставил его на продажу. Увидев, как плохо одет Каскас, ювелир уже не сомневался, что поймал вора.
«Тут две жемчужины, а должно быть десять, — сказал он, — что ты сделал с остальными восемью?»
Решив, что ювелир знает о подаренных ему жемчужинах, Каскас простодушно отвечал:
«Да, у меня их было десять, это правда: Но восемь жемчужин воры, что повстречались мне на дороге, украли у меня вместе с одеждой — я ведь спрятал их под подкладкой».
Признание показалось ювелиру бесспорным доказательством: он схватил Каскаса за руку, отвел к судье и обвинил в краже. Судья, положившись на видимость и на слова богатого горожанина, приговорил бедного Каскаса к избиению палками и содержанию под стражей столько времени, сколько назначит его обвинитель{244}. И вот несчастный, жертва жестокой судьбы и людской несправедливости, подвергся наказанию, а потом целый год томился в ужасной тюрьме, пока случай не привел в те же застенки одного из тех самых ловцов жемчуга с берега Персидского залива, которые, как казалось, принесли Каскасу удачу.
Этот человек весьма удивился, увидев Каскаса, и спросил, каким образом его угораздило попасть в тюрьму. И Каскас поведал обо всем, что произошло с ним после того, как они расстались. Ловец немедля направил прошение царю, в котором обещал открыть ему при встрече тайну необычайной важности. Государь велел привести к нему ныряльщика. Тот простерся ниц, но повелитель дозволил ему подняться и потребовал, чтобы он рассказал всё, что знает.
«О великий царь, — сказал ловец жемчуга. — Широта души твоей и любовь к справедливости известны всем твоим подданным, и ныне я взываю к этим высшим добродетелям твоим ради одного несчастного и невинного человека, несправедливо наказанного за преступление, которого он не совершал. Уже год бедняга сидит в той же темнице, куда попал и я за небольшую провинность. Ты, государь, любишь карать злодеев во имя закона и порядка. Тебе хотелось бы, чтобы волк и ягненок жили в мире и доверии, и раб твой видит свой долг в том, чтобы способствовать исполнению твоих благородных намерений, и хочет дать тебе возможность устранить несправедливость, допущенную по отношению к человеку, гонимому зловредной звездою и достойному твоего сочувствия».
После этого ловец рассказал во всех подробностях о том, что произошло на берегу и как Каскасу достался жемчуг. Ныряльщик поведал, как обстоятельства ввели ювелира в заблуждение, а нерадивого судью оставили в неведении.
«И если ты, государь, — добавил ныряльщик, — еще сомневаешься в правдивости моего рассказа, то допроси моего хозяина и товарищей».
Ловцу не было никакой выгоды в деле, которое касалось всего лишь несчастного и беспомощного человека, и потому он говорил с той убежденностью и открытостью, что внушает людям сознание их правоты. Ему удалось добиться того, что царь поверил в невиновность бедного Каскаса и тут же приказал главному евнуху выпустить бывшего купца из тюрьмы, сводить в баню и, одев подобающим образом, привести прямо во дворец.
Главный евнух исполнил все царские указания. Каскаса подвели к подножию трона, и он подтвердил рассказ ловца жемчуга, а также поведал о том, как напрасно пытался переубедить ювелира и преодолеть предвзятость судьи. В конце концов подробности его приключений вызвали такой интерес у государя, что тот приказал немедля отвести Каскасу комнату во дворце и сделал его своим доверенным лицом, назначив хорошее жалованье.
Что до ювелира, то его заставили вернуть жемчужины владельцу и приговорили к двумстам палочным ударам. Судья получил вдвое больше и был лишен судейского звания. Каскас, осыпанный благодеяниями, примирился со своей судьбой. Он гордился собою, радовался, что пошел наперекор своей злой звезде, и лелеял надежду добиться благополучия на новом месте. Но тут собственное любопытство подстроило упрямцу новую ловушку.
Однажды он обнаружил в своей комнате дверь, прикрытую тонким слоем штукатурки, которая осыпалась при малейшем усилии. И Каскас безо всякого труда открыл дверь. Не раздумывая, он вошел в роскошные покои, которых прежде никогда не видел, ибо, сам того не подозревая, оказался на царской половине дворца.
Не успел багдадец сделать и нескольких шагов, как его увидел главный евнух, который тотчас доложил о случившемся своему господину. Царь немедля прибыл на место. Куски штукатурки и пыль на полу явно указывали на то, что дверь была взломана, а замешательство ошеломленного Каскаса не оставляло солений в том, что это его вина.
«Несчастный! — вскричал повелитель. — Так-то ты благодаришь меня за мою доброту! Так выполняешь долг свой! Я обошелся с тобою по справедливости и спас тебя, когда счел невиновным. Сегодня ты провинился, и я приговариваю тебя к слепоте».
Неосмотрительный Каскас даже не пытался оправдаться. Его отдали в руки палача, и он просил только о том, чтобы вырванные глаза вложили ему в руку.
Он носил их с собою, ощупью пробираясь по улицам Багдада.
«Смотрите, — повторял он, — смотрите все, кто меня слышит, что получил несчастный Каскас, который шел наперекор своей судьбе и не слушал советов друзей. Такова участь упрямца».
РАССКАЗ О БАХЕ́Т-ЗАДЕ́ И ДЕСЯТИ ВИЗИРЯХПродолжение
Закончив историю торговца, Аладдин обратился прямо к Бахе́т-заде́:
— О государь, ты видел, как судьба влияла на жизнь человека, о приключениях которого я тебе поведал. Пока она благоприятствовала ему, у него всё получалось, но как только удача отвернулась от него — что бы он ни делал, всё было напрасно. Счастливые случаи, которые, казалось, позволяли надеяться, что злоключениям пришел конец, вскоре оборачивались новыми невзгодами, и бедному упрямцу грозили еще большие опасности, чем те, которых он избежал. Непредвиденные обстоятельства превращали невиновного человека в неблагодарного преступника, когда сам он был уверен, что в его поступках нет ничего плохого. Моя судьба, увы, имеет слишком много общего с жизнью Каскаса: она улыбалась мне, когда я пользовался твоим благоволением. И в то же самое время невидимые силы готовили пропасть, в которую я теперь падаю.
Молодой человек рассказал о злоключениях несчастного торговца из Багдада просто, мило и столь кстати, что Бахе́т-зада́, чье расположение к бывшему любимцу еще давало о себе знать, заколебался. Его смутил пример того, к чему приводит скорый суд, и он не стал требовать немедленного исполнения приговора под тем предлогом, что час уже слишком поздний.
— Возвращайся в тюрьму, — велел он Аладдину, — живи пока, я откладываю до завтрашнего дня казнь, которую ты заслужил.
В это время первый визирь с нетерпением ждал сообщения о том, что с Аладдином покончено. Узнав, что его не казнили, он собрал диван и обратился ко второму визирю:
— Царский любимец нашел способ отсрочить исполнение своего приговора. Я всё сделал, чтобы заставить нашего господина осудить Аладдина на смерть. Теперь твоя очередь: тебе следует внушить царю мысль о том, что нельзя забывать о долге государя и отменять наказание за подтвержденное преступление. Ты знаешь, на какую хитрость я пошел, как заставил Бахе́т-заду́ поверить словам, якобы сказанным самой царицей. Помни, очень важно приписывать ей одни и те же речи: ее жалобы не вызывают никаких сомнений и освобождают ее от подозрений в сговоре с преступником. Предостереги царя и придай своим упрекам всю силу, которую требуют и его интересы, и наши.
На следующее утро, как только Бахе́т-зада́ дозволил, Бахарон (так звали второго визиря) предстал перед троном.
— Государь, — сказал визирь, — в тиши моего кабинета и посреди важных дел, доверенных тобою, до меня дошли слухи, что ты пребываешь в печали, хотя поверить в это невозможно. Твою скорбь разделяют все подданные. Прости мне рвение мое, но дозволь узнать, в чем причина твоего огорчения, и предложить тебе любую помощь, какую могут дать мои опыт и преданность, дабы эту причину устранить.
Царь поверил, что Бахарон в самом деле не знает о случившемся во внутренних покоях дворца, и поведал о преступлении, совершенном Аладдином.
Слушая этот рассказ, визирь делал вид, что содрогается от ужаса.
— Государь, — сказал он, как только царь умолк, — если бы сын разбойника, вскормленный и воспитанный в преступной среде, был способен на благородные чувства, это вступило бы в противоречие с опытом и знаниями нашими. Осмелюсь напомнить тебе, мой господин, одну старинную басню, которая передается из поколение в поколение.
Однажды молодого волка отдали в школу, дабы попытаться путем просвещения избавить его от врожденной кровожадности. Учитель, желая научить зверя читать, написал три первые буквы алфавита, чтобы дать ученику представление о том, как они пишутся и читаются, но хищник, не задумываясь, прорычал: Антилопа, Баран, Вол. Он подчинялся своим инстинктам, природа его была неисправима. Сын вора находится в таком же положении, порок у него в крови. И более всего, государь, меня поражает то, что такого рода преступник до сих пор жив.
Упреки второго визиря ожесточили Бахе́т-заду́, и он приказал привести узника. Когда Аладдин предстал перед ним, царь подавил все добрые чувства к бывшему любимцу и суровым тоном произнес:
— Изменник! Теперь тебе не уйти от казни!
И подал знак палачу.
— Государь, — промолвил Аладдин со скромностью и хладнокровием, которые лишь подтверждали его отвагу и невиновность, — моя голова в твоих руках, но, заклинаю, не торопись снести ее с плеч. Тот, кто видит лишь настоящее, опрометчиво обрекает себя на такие же горькие сожаления, какие испытал один купец. И, наоборот, тот, кто предвидит грядущее, однажды сможет похвалить себя за осмотрительность, как это случилось с сыном того же купца.
Бахе́т-заду́ снова одолело любопытство.
— Хочу узнать о приключениях этого человека. Рассказывай, но, учти, это моя последняя поблажка.
— О великодушный правитель, — попросил Аладдин, — прикажи уйти палачу, что занес саблю у меня над головою. Мне кажется, это сам Ангел смерти!
И когда по знаку царя палач удалился, Аладдин исполнил обещание и начал рассказ такими словами.
НЕОСМОТРИТЕЛЬНЫЙ,или РАССКАЗ ОБ ИЛЛАХМУХАММАДЕ И ЕГО СЫНОВЬЯХНачало
— В городе Нака, в Тартарии{245}, жил купец по имени Иллах-Мухаммад. И вот, желая расширить торговлю свою до самых удаленных уголков земли, он построил большой и надежный корабль, заполнил его разным товаром и, дождавшись попутного ветра, попрощался с женой, обнял детей своих, поднялся на борт и направился в Индию. Счастливое плавание привело его в порт индийской столицы. Он поселился в хане и там же разместил на хранение свой товар. Не беспокоясь за его судьбу, он в сопровождении четырех рабов обошел городские кварталы и свел знакомство с самыми известными торговцами. Рабы показывали им образцы привезенных Иллах-Мухаммадом товаров, и вскоре от покупателей у него уже не было отбоя.
Индийский царь имел обыкновение выходить в город переодетым до неузнаваемости. Случаи привел его к хану, и он заинтересовался, что привлекло туда столько народа. И вот государь увидел иноземного купца с лицом привлекательным и располагающим. Тот обстоятельно и любезно отвечал на вопросы, дела вел открыто и честно и тем самым вызывал всеобщее доверие. Царь захотел поговорить с Иллах-Мухаммадом, но побоялся, что его узнают, и отложил свое намерение. Он поспешно вернулся во дворец, оделся по-царски и послал за честным тартарином. Иллах-Мухаммад немедля предстал перед правителем, и тот изъявил желание узнать, кто он и откуда.
«Государь, — отвечал Иллах-Мухаммад, — я родился и вырос в Наке, что неподалеку от Кавказа{246}. Я купец; зная, какую свободу ты даешь торговым людям и сколь благоприятные условия им предоставляешь, я решил попытать счастья в твоих землях, и Небо послало мне благополучное плавание».
Царю понравился простой и исполненный достоинства ответ иноземца. И ему захотелось расспросить заморского гостя подробнее и узнать, каковы его познания. Государь завел разговор о различных предметах, выказывая то любопытство по поводу одних вещей, то недоумение по поводу других, и остался доволен полученными ответами. Убедившись, что дарования купца намного превосходят те, что требуются для его ремесла, царь решил взять тартарина к себе на службу и доверить ему самый высокий пост. Не то чтобы он хотел прельстить иноземца почестями, нет: зная, что выдающиеся достоинства могут оказаться бесполезными на посту невысоком и часто являются лишь объектом зависти, царь предложил купцу место великого визиря, с тем чтобы тот получил возможность развернуться и с большой выгодой использовать познания свои и способности.
Иллах воспринял эту милость с почтением и признательностью.
«Я почту за величайшую честь, государь, стать в ряды рабов, окружающих твой трон. Высокая должность, на которую ты меня призываешь, намного превосходит мои заслуги и притязания, но глубочайшее уважение, которое я испытываю к тебе, повелитель, внушает мне не только желание служить тебе со всем рвением, но и уверенность в том, что я посвящу этому служению всего себя».
Царь вновь восхитился своим новым визирем, приказал облачить его в великолепные одежды, поселить в соседнем дворце и устроить там подобающим его положению образом. И государю индийскому не пришлось пожалеть о сделанном выборе, который на первый взгляд казался поспешным: его новый советник, сидя во время дивана по правую руку от своего господина, ни разу не смутился во время обсуждения самых разных и порой весьма щекотливых дел. Он отличался проницательностью и распутывал самые сложные узлы, решения его всегда были справедливы и взвешенны, так что и народ, и царь Индии при этом просвещенном визире вкушали сладкие плоды мудрого правления.
Два года минули в трудах и больших заботах, но в конце концов природа взяла свое и визирь, разлученный с нежно любимыми родными, захотел свидеться с семьей. Первая просьба встревожила его господина, но, обладая душою чувствительной, царь недолго противился зову сердца и позволил визирю отправиться в дальний путь, велев вернуться к определенному сроку и привезти в Индию всю свою семью, чтобы продолжить службу со спокойной душою. Получив царское дозволение, визирь отплыл в Наку на военном корабле, который отдали под его начало.
После того как Иллах-Мухаммад покинул Тартарию, семья его, ничего не знавшая о судьбе мужа и отца, пребывала в постоянном беспокойстве. К счастью, один из купцов, вернувшись на родину из Индии, принес известия об Иллахе и вернул всем сердцам покой. Его родные были вне себя от радости, узнав, сколь высокого положения и каких успехов добился Иллах-Мухаммад, о котором они так тревожились. И жена его тут же решила присоединиться к своему мужу, но не ради славы его, а ради любви. Она навела порядок во всех делах и, приняв все необходимые меры, поднялась на борт корабля того самого купца, что принес ей утешительные вести.
Спустя несколько дней после отплытия их судно бросило якорь у одного острова, на котором купец собирался выгрузить и обменять часть товара. Там же встречный ветер вынудил задержаться и Иллаха. Он поселился рядом с портом и прилег отдохнуть, устав после нескольких дней плавания по бурному морю. Жена его, которая остановилась в отдаленном квартале, прослышала, что к берегу пристал корабль из столицы Индии, и попросила своих сыновей пойти навести справки о великом индийском визире, поскольку верила, что им обязательно что-нибудь расскажут.
Мальчики вышли с постоялого двора и наперегонки побежали к порту. Окна визиря выходили на бугор, на котором складывали тюки с товарами, чтобы они не намокли. Юнцы, ни о чем не думая, принялись резвиться на тюках, пытаясь повалить друг друга. Они веселились, соревнуясь в ловкости и хитрости, и оглашали воздух столь пронзительными победными криками, что разбудили Иллах-Мухаммада.
Выдержка изменила визирю; возмутившись, он высунулся в окно, чтобы унять крикунов, и три кольца с адамантами, подаренные ему индийским царем, соскользнули с его руки. Морская качка вызвала у визиря разлитие желчи, да и привычка повелевать часто делает человека нетерпимым, к тому же остров, на котором он остановился, находился под его властью. И визирь приказал схватить докучливых мальчишек, а сам спустился вниз, чтобы поискать свои кольца, но посреди такой неразберихи поиски успехом не увенчались. От досады Иллах-Мухаммад взбеленился и обвинил молодых людей не в том, что из-за них он потерял свои драгоценности, а в том, что они их украли. Невиновность не защитила юношей от предубежденности, и визирь приказал побить их палками, привязать к доскам и бросить в море. Безвинные жертвы в ожидании жестокой смерти стали игрушками ветра и волн.
Ночь приближалась, дети не возвращались, и жена Иллаха забеспокоилась, залилась слезами и пошла искать сыновей. По соседству никто ничего не видел, и она обошла почти все улицы, одну за другой, но так и не встретила никого, кто утешил бы ее. Наконец любящая мать добралась до порта. Там один из моряков, выслушав ее, сказал:
«Госпожа, только что рабы одного очень могущественного человека из Индии покарали молодых людей, которых ты ищешь, за кражу. По приказу этого господина их побили палками, привязали к доскам и бросили в море».
При этих словах несчастная мать разразилась криками и стенаниями. Она рвала на себе волосы и раздирала одежды.
«О дети мои, — рыдала она, — где же визирь, отец ваш, почему он не отомстит человеку, который вас погубил?»
Отчаянные вопли женщины достигли ушей ее мужа, голос показался ему знакомым, и визирю сказали, что это рыдает безутешная мать, чьих детей он приговорил к смерти. Иллах сердцем почуял, что наказал собственных детей: он бросился к горюющей по его вине несчастной женщине и тут же узнал ее.
«О, какое же я чудовище, — вскричал он, — я только что убил наших сыновей! О, моя роковая власть! Ты ослепила меня, ты не дала мне возможности судить по справедливости! Я — палач своих собственных детей!»
На лице Иллах-Мухаммада отразилось безграничное отчаяние, он заметался и начал рвать на себе волосы. Его жена не выдержала боли сердечной и упала без чувств у его ног.
«Никогда, никогда не даруй мне прощения, — добавил несчастный отец, — я — чудовище и особенно виноват тем, что поставил себя превыше закона. Пусть меня вечно терзают сожаления, пусть твои упреки преследуют меня день и ночь. Мне показалось, что меня оскорбили, и я поспешил отомстить, не дав себе времени подумать. Я узрел преступление там, где его не было и в помине, и покарал невинных, не предвидев, что удар обрушится на мою голову».
РАССКАЗ О БАХЕ́Т-ЗАДЕ́ И ДЕСЯТИ ВИЗИРЯХПродолжение
— Посудите же, мой господин, — сказал Аладдин, — как раскаивался этот визирь в том, что обвинил мальчиков на основании одной лишь видимости и поспешно подверг их суровому наказанию, не выяснив, кого он карает. Он забыл, что наши действия в настоящем должны всегда сообразовываться с их будущими последствиями. Злосчастный отец почувствовал отвращение к славе и богатству: он отказался от поиска драгоценных колец, оставил корабль и всё, что на нем было, и, поддерживая шатавшуюся и рыдавшую жену, отправился вместе с нею вдоль берега моря, умоляя бушующие волны вернуть сокровища, что достались им из-за его собственной неосмотрительности и вспыльчивости… Государь простит меня, — продолжал Аладдин, — если я ненадолго оставлю эту безутешную чету, ибо теперь мне следует обратиться к ее бедным детям.
НЕОСМОТРИТЕЛЬНЫЙ,или РАССКАЗ ОБ ИЛЛАХ-МУХАММАДЕ И ЕГО СЫНОВЬЯХОкончание
— Волны, на волю которых бросили сыновей Иллах-Мухаммада, были столь сильными, что, хотя подростки оказались в воде почти одновременно, их очень скоро разнесло в разные стороны.
Один из мальчиков два дня боролся со стихией, его снова и снова швыряло на скалы, но каким-то чудом он не разбился, а все-таки вылез на берег и очутился в соседнем царстве. Вода и песок истрепали веревки, которыми отрок был привязан к доске, и ему хватило сил освободиться от пут и встать на ноги. Неподалеку от моря, у источника, он повстречал царского прислужника, который остановился, чтобы напоить коня. Этот человек, тронутый видом несчастного ребенка, поделился с ним одеждой, посадил на круп лошади и привез к себе домой. Там обильное угощение и отдых восстановили силы юного создания. Одев его пристойным образом, благодетель известил о происшествии своего господина и представил ему найденыша.
Сын Иллах-Мухаммада с его приятной внешностью на государя тоже произвел благоприятное впечатление, и оно лишь укрепилось после беседы и расспросов. Поначалу царь сделал юношу своим застольником, но спустя какое-то время примерным своим поведением новый прислужник выделился среди прочих приближенных и заслужил такое уважение и доверие царя, что тот, не имея детей и наследников, решил усыновить дарованного ему Небом юношу и тем самым облагодетельствовать своих подданных. Выбор повелителя одобрил весь двор и утвердил диван. Народ был счастлив, а молодой царевич благодаря своим дарованиям вскоре вошел в число самых доблестных повелителей во всей Азии. Преклонные годы и болезнь уже не позволяли государю нести бремя власти: он отрекся от престола в пользу своего приемного сына, женил его и, завершив таким образом свой славный жизненный путь, со спокойной душою предстал перед Создателем своим.
Его преемник, оплакивая потерю благодетеля, предавался искренним сожалениям. Желая исполнить сыновний долг и выразить признательность и любовь, он решил проводить своего предшественника с молитвами и торжественными церемониями, для чего первым делом созвал диван. Все направились в мечеть. Имам[64]{247}, набиб{248}, дервиши и все, кто принимал участие в богослужении, воздали памяти покойного должные почести. Молодой царь велел раздать милостыню бедным и всем больным, находившимся в лечебницах. Эти шаги с самого начала возвестили о приходе мудрого правителя, и в дальнейшем он оправдал возложенные на него надежды. Сын Иллаха стал справедливым и деятельным государем, который правил своим народом как любящий отец.
Так судьба отняла старшего сына визиря у неистовых волн и вознесла его на вершину величия. Его родители всё это время страдали, не в силах пережить потерю сыновей. Они жили на уединенном острове, и там однажды Иллах услышал, как деллал громким голосом объявлял, что на продажу выставлен молодой невольник и желающие могут взглянуть на него. Иллах остановился, посмотрел на раба и, сам не зная почему, решил его купить.
Лицо юноши, который был ровесником младшего сына Иллаха, притягивало бывшего визиря с неудержимой силой. И старик проникся надеждой, что, если красоте невольника под стать его душевные качества, то он сумеет заменить ему одного из пропавших детей. Бывший визирь вернулся домой со своим новым приобретением.
Жена его, завидев их еще издали, сразу узнала юношу и заключила в объятия. Она упала без чувств от нежданного счастья, успев лишь произнести имя своего мальчика. Заботами мужа и сына, который омыл ее своими слезами, мать вскоре пришла в себя. Отец, растроганный зрелищем, понял, что подчинился зову природы, и, возблагодарив Небо за милость, тоже прослезился и обласкал вновь обретенное дитя. Однако, несмотря на радость, он вспомнил и о старшем сыне. Что сталось с ним?
«Увы! — отвечал юноша. — Волны очень быстро разлучили нас, и я ничего не могу сказать о судьбе брата».
Этот ответ вновь поверг супругов в глубокую печаль, но их удерживала от отчаяния надежда на новую милость, подобную той, что они уже удостоились, и в мучительном ее ожидании родители сосредоточили всю свою любовь на том бесценном отпрыске, что вернуло им Небо.
Прошло несколько лет. Ахиб, младший сын Иллаха, выучился и смог заняться торговлей. Отец его, видя, что юноша уже способен самостоятельно ходить за море, купил корабль, нагрузил его товаром и, доверив управление сыну, отправил в столицу островов, на одном из которых они жили.
Прибыв в столицу, Ахиб снял лавочку в хане, поместил туда свой товар и несколько дней раскладывал, стараясь выставить его самым привлекательным образом.
Тем временем наступил праздник Рамадан. Молодой Ахиб, ревностный мусульманин, с молоком матери впитал идеи Корана, изучение которого было его любимым занятием. Он также в совершенстве владел искусством пения{249} и мог бы даже выступить в роли имама. Ахиб надел фараджу[65]{250} и направился в главную мечеть города, где царь и придворные присутствовали на полуденной молитве. Когда хатиб[66]{251} поднялся на кафедру и затянул «Фальхею»[67]{252}, Ахиб трижды пропел: «Аллаху акбар»{253}. Его мелодичный голос стал для собравшихся приятной неожиданностью, все соглашались, что в жизни не слышали ничего подобного. Хатиб позеленел от зависти: он и представить не мог, что на свете есть голос лучше, чем у него: от огорчения у бедняги перехватило горло, и больше он не смог издать ни звука. Ахиб, не дожидаясь, пока чтец вновь обретет дар речи, продолжил молитву с силою и легкостью, превзойти которые тот не мог бы при всем желании.
На выходе из мечети царь повелел своим прислужникам оседлать лошадь для нового певчего, встретить его и проводить во дворец. Ахиб с почтением принял приглашение и явился к государю. Тот ласково приветствовал молодого человека, похвалил дарование его и почувствовал к юноше необъяснимую приязнь и интерес.
Ахибу было в ту пору семнадцать лет, и он обладал привлекательной внешностью. Повелитель, то ли в силу расположения, то ли желая оказать милость чужестранцу, поселил его в своем дворце и стал оказывать знаки внимания, которые вызвали зависть как придворных, так и членов царской семьи. И вскоре недруги Ахиба сговорились погубить своего соперника во что бы то ни стало.
Тем временем добродетельный сын Иллаха после довольно долгого пребывания в столице захотел повидать своих родителей и отчитаться за доверенный ему товар. Но, боясь, что царь не даст ему дозволения на отъезд, юноша написал отцу, рассказав, в какую милость попал. Ахиб надеялся, что, узнав обо всем, родители сами приедут к нему.
Иллах с женою прижали к сердцу полученное письмо. Оба они были польщены тем, что их отпрыск в столь юном возрасте сумел добиться высочайшего расположения, и решили немедленно отправиться в путь, предупредив сына о своем намерении. Едва Ахиб получил это известие, он купил дом и приличную обстановку, а вскоре уже обнимал любимых родителей, которым государь послал подарки, чья ценность говорила о том, что они предназначены для семьи его любимца.
Наступила самая прекрасная пора года, и царь переехал в один из своих загородных дворцов, где для увеселения двора он устраивал разные празднества. Однажды за трапезой, вопреки обыкновению, государь попробовал незнакомую настойку, о крепости которой не подозревал. Спустя недолгое время он так сильно опьянел, что упал на софу и крепко уснул, а прислужников рядом с ним не оказалось, потому что все предавались развлечениям. Только Ахиб, который из привязанности своей следил за каждым движением господина и благодетеля, последовал за ним и нашел спящим.
Тогда сын Иллах-Мухаммада вышел из комнаты и стал у двери с саблей наголо. Один из прислужников, проходя мимо, удивился, застав Ахиба в таком положении, и спросил, что он делает.
«Я охраняю покой государя, — отвечал Ахиб. — Меня держат здесь моя любовь и мой долг».
Придворный тут же рассказал об увиденном своим единомышленникам, и они рассудили, что это подходящий случай, дабы погубить Ахиба. Всей толпой они явились к царю, и тот прислужник, что своими глазами видел Ахиба, стал утверждать, что застал его в государевой опочивальне с саблей наголо, и якобы Ахиб уже намеревался убить спящего повелителя и только неожиданное появление свидетеля испугало злодея и предотвратило роковой удар.
«Если ты, господин мой, сомневаешься в моих словах, — добавил очернитель, — то тебе достаточно сегодня же лишь притвориться, что ты ложишься спать без охраны, и мы все уверены, что этот бессовестный негодяй вновь попытается осуществить свой отвратительный замысел».
Обвинение смутило царя, и всё же он не поверил своим прислужникам на слово, а захотел самолично все проверить.
Тем временем придворные разыскали царского любимца и сказали ему:
«Государь весьма доволен рвением твоим и усердием, которое ты проявил. „Ахиб, — признался он, — для меня всё равно, что щит, когда он рядом, я могу спать спокойно“».
Наступила ночь, и царь, закончив трапезу, во время которой он беззаботно веселился, неожиданно поднялся и, сделав вид, что пьян так же, как накануне, улегся на софу. Ахиб, не спускавший с него глаз, подумал, что государь уже заснул, и вошел в его опочивальню с саблей наголо.
Как только царь заметил блеск оружия, его охватил страх, он громко вскрикнул и позвал стражников. По его приказу Ахиба схватили, заковали в цепи и отвели в темницу.
На следующее утро, после первой молитвы, государь созвал диван и приказал привести того, кого клевета и обманчивая видимость превратили в подозреваемого.
«Неблагодарный! — грозно воскликнул царь. — Предав меня смерти, ты так хотел доказать свою признательность и отплатить мне за все мои благодеяния? Я не стану медлить, чтобы сполна отомстить за такую возмутительную подлость».
На эти упреки Ахиб отвечал лишь молчанием, и его проводили обратно в тюрьму.
Двое самых злобных преследователей царского любимца приблизились к государю.
«Господин, — сказали они, — мы поражены тем, что ты отложил казнь преступника. Покушение на жизнь твою — злодеяние немыслимое. Ты должен немедля подать пример своего правосудия, ибо нет ничего важнее для твоей безопасности и для спокойствия всего народа».
«Нет, не стоит торопиться в решениях такого рода, — отвечал царь. — Виновный закован в цепи и заключен под стражу, он никуда не денется. Что касается кары и жажды отмщения, то у меня есть еще время. Легко отнять жизнь у человека, но невозможно ее вернуть, она есть милость Божья, которую мы должны уважать. Не следует нам лишать жизни себе подобных без зрелых размышлений. Зло свершившееся непоправимо! Я подумаю над тем, что следует сделать, ибо не желаю, чтобы будущее упрекнуло меня за настоящее».
Государь распустил диван, приказал подготовить колесницу и на несколько дней уехал на охоту.
Когда он вернулся, враги Ахиба снова начали осаждать своего повелителя. Дескать, чем дольше наказание злоумышленника откладывается, тем сильнее недовольство народа. Милосердие и мягкость перестают быть добродетелями, когда они щадят подобные преступления. Эти соображения смущали царя, ему уже нечего было возразить, ибо время шло, а он так и не выяснил, что делал Ахиб в его спальне. Государь решился на суровое наказание, которого как будто бы требовало от него правосудие, и приказал привести к нему обвиняемого в сопровождении судей и палача.
Ахиб стоял в двух шагах от трона с завязанными глазами, палач с топором в руках ждал царского приказа. И тут раздался шум: какой-то человек пробился сквозь толпу и упал повелителю в ноги. То был несчастный Иллах-Мухаммад!
«Пощады! Государь, пощады! — вскричал он. — Смилуйся над единственным ребенком, которого вернуло мне Небо! Мой сын не покушался на жизнь твою, он не мог замыслить столь страшное убийство. Твоя жизнь ему дороже собственной! Вот письма его. Это они заставили меня поспешить к тебе, дабы насладиться зрелищем добродетелей, которым я поклоняюсь! О царь! Слава о твоих достоинствах достигла самых удаленных уголков земли. Так укрепи восхищение народа новым проявлением мудрости, преодолей обиду, откажись от мести, она основана лишь на видимости! Страшись пагубных последствий слишком поспешных решений! Я сам являю ужасный пример того, как необдуманно и неосторожно мы поступаем, поддаваясь страстям. Небо подарило мне детей, государь, но они росли вдали от меня с самых нежных лет. И вот настал день, когда мы должны были воссоединиться, а я, ослепленный гневом, злоупотребил данной мне властью и, не узнав своих подросших сыновей, приказал привязать их к доскам и бросить в море. Тот, кому сейчас угрожает твой топор, не утонул, он один выбрался живым на сушу. Так неужели сегодня я увижу, как он погибнет? Такова цена моей преступной неосмотрительности. Сердце мое исполнено горечи, а слезы мои высохнут только тогда, когда смерть навсегда закроет мне глаза».
Иллах говорил, а царь застыл, будто громом пораженный: он услышал свою историю. Человек, умолявший его о милосердии, был ему отцом, а тот, кого он считал преступником, — родным братом.
Государь был счастлив тем, что привык властвовать с оглядкой и сдержанностью. Дабы никому не навредить внезапными признаниями, он осторожно подготовил отца, а потом, покорившись зову сердца, нежно обнял его. Царь приказал освободить Ахиба от позорных цепей, в которые его заковала чужая зависть. Братья узнали друг друга и утешились.
«Вот какой ужасной опасности я подвергся бы, — сказал старший сын Иллах-Мухаммада своему дивану, — если бы бездумно поверил клевете и наговорам, если бы поспешил с казнью, которой вы так жаждали! Ступайте прочь и устыдитесь! Среди вас не нашлось никого, кто встал бы на защиту невинного!»
Вот и всё, что сказал царь. Затем он удалился в покои вместе с отцом и братом и приказал послать за матерью своей двадцать разодетых с великой пышностью невольников. Ко всеобщей радости, семья Иллах-Мухаммада воссоединилась, благодаря за счастье свое Всемогущего. Они хранили верность заветам Великого Пророка и нежно любили друг друга, пока Провидение не призвало их к лучшей жизни.
РАССКАЗ О БАХЕ́Т-ЗАДЕ́ И ДЕСЯТИ ВИЗИРЯХПродолжение
Закончив рассказ об Иллах-Мухаммаде, или Неосмотрительном, Аладдин добавил несколько слов, надеясь повлиять на своего господина, чьим вниманием ему посчастливилось завладеть.
— Государь мой! — сказал бывший царский любимец. — Если бы сын, ставший царем, повел себя столь же опрометчиво, как отец его, когда был визирем, невинность стала бы жертвой зависти, ревности и честолюбия, и вся семья была бы обречена на жизнь в горе и сожалениях. И так выигрывают все, кто умеет выждать. Точно так же сейчас всё выглядит как будто против меня, и зависть пользуется этим, чтобы сделать из меня преступника. Но я верю, что меня защитит Небо и твоя мудрость.
Когда юноша умолк, Бахе́т-зада́ обратился к визирям:
— Я вовсе не желаю, чтобы преступление оставалось безнаказанным, но мне дорога истина, даже если она исходит из уст врагов наших. Этот обвиняемый очень верно заметил, что мы ничем не рискуем, давая себе время на размышления. Пусть его отведут обратно в тюрьму.
Визири содрогались от страха и злобы, ибо отсрочка могла пролить свет на правду. И, поскольку они сообща стремились скрыть сплетенный ими заговор, третий визирь с раннего утра поспешил во дворец. Государь поинтересовался, не появились ли за прошедший день какие-нибудь новые сведения.
— О господин мой, — услышал он в ответ, — по приказанию твоему мы поддерживаем порядок и покой в нашей столице, и всё было бы прекрасно, если бы с престола твоего и ложа было смыто оскорбление, нанесенное разбойничьим отродьем. Ты снова отложил его казнь, народ ропщет, и я нарушил бы свой долг, если бы скрыл от тебя недовольство, последствия коего могут быть опасными. Предвидеть бунт никогда не удается вовремя, а тот, что зреет сейчас, будет весьма пагубным.
Эти замечания убедили царя, и он снова велел позвать заключенного.
— Несчастный! — сказал Бахе́т-зада́. — Ты не сможешь пожаловаться на меня на высшем суде за то, что я поспешил с твоим наказанием. Сколь бы слабо и отвлеченно ни говорил ты в свою защиту, я всегда терпеливо выслушивал твои речи и вникал в их смысл. Однако всему есть предел. Из-за сдержанности моей и осторожности народ мой возроптал, терпению нашему пришел конец. Небо и земля ждут от меня правосудия, и потому настал твой последний час.
— Государь, — смиренно отвечал Аладдин, — народ жаждет правосудия и примерного наказания. Народ нетерпелив, в этом его недостаток, но на престоле должно восседать само терпение. Это одна из добродетелей, на которой зиждется власть. Именно это необходимое всем и каждому качество призывает нас к покорности судьбе и смирению перед высшей волей, и именно оно вознесло терпеливого Абосабера со дна колодца на царский трон.
— Кто такой этот Абосабер? — спросил царь. — Рассказывай, да покороче.
ТЕРПЕЛИВЫЙ,или РАССКАЗ ОБ АБОСАБЕРЕ
— Государь, — начал Аладдин, — Абосабер, по прозванию Терпеливый, был богатым и великодушным человеком. Жил он в деревне, и народ ее был счастлив иметь соседа, всегда готового прийти ему на выручку. Абосабер отличался гостеприимством, помогал бедным и всем, кто обращался к нему за содействием. Амбары его были полны, плуги беспрестанно распахивали поля, стада паслись на пастбищах — трудами его поддерживалось изобилие всего края. У Абосабера была жена и двое детей, и покой этой семьи нарушал лишь страшный лев, который ради пропитания своего и своих детенышей опустошал коровники и овчарни мирных крестьян этой благословенной земли.
Жена Абосабера хотела, чтобы муж ее возглавил охоту на зверя, ведь от его набегов больше всего страдала, как самая богатая, именно их семья.
«Дорогая, — говорил Абосабер, — наберемся терпения! С ним можно всего добиться: лев, на которого ты злишься, настоящий хищник, и ведет себя так, как ему положено. Не одни мы несем потери, он нападает и на наших соседей и рано или поздно погибнет и без нашего вмешательства. Пусть Небо позаботится об отмщении нашем, оно никогда не оставляет зло безнаказанным».
Царь той страны услышал о набегах льва и приказал устроить на него облаву. Все вооружились, вышли на поиски хищника и вскоре обложили его со всех сторон. Град стрел обрушился на зверя, и тот пришел в ярость: шерсть его встала дыбом, глаза загорелись огнем, он захлестал хвостом по своим бокам и, испустив грозное рычание, бросился на ближайшего охотника. То был молодой человек девятнадцати лет, сидевший верхом на крепкой лошади.
Заслышав львиный рык, кобыла так испугалась, что силы разом оставили ее. Она рухнула как подкошенная и околела[68]. Бесстрашный всадник вскочил на ноги и с именем Великого Пророка на устах вонзил меч в широко разинутую львиную пасть. Подвигом этим он заслужил не только похвалу своего господина, но и место командующего всеми войсками.
Услышав о гибели льва, Абосабер сказал жене:
«Вот видишь, зло наказано! Понимаешь, сколько пользы принесло нам терпение? А последовал бы я твоему совету, мне пришлось бы пойти на зверя, против которого царь поднял столько сил, и я пропал бы вместе со всеми моими людьми!»
Мирное жилище Абосабера тревожил не только лев. Не все жители его деревни были людьми добропорядочными. Один из них совершил крупную кражу в столице и бежал, убив хозяина ограбленного им дома. Узнав об этом двойном преступлении, государь отправил стражников на поиски родственников и невольников погибшего. Розыски эти ни к чему не привели, царю доложили лишь о том, что кое-кто из неблагонадежных жителей деревни, в которой жил Абосабер, часто бывал в том самом доме, где совершилось убийство, и потому подпадает под подозрение.
Основываясь только на этих сведениях и не ища других доказательств, разгневанный царь поручил отряду стражников разрушить деревню и вывести оттуда всех жителей, заковав их в железо.
Люди, которым поручают кого-то покарать, часто чересчур усердствуют и заходят дальше полученных приказов. Плохо управляемые отряды стражников опустошили все окрестные деревни, дом Абосабера и шестерых его обитателей они пощадили, но разграбили весь его урожай и истоптали поля и выгоны.
Жена Абосабера рыдала.
«Нас разорили! — кричала она. — У нас отняли стада так же, как у преступников, хотя велено было не трогать то, что нам принадлежит. Смотри, как несправедливо с нами обошлись, поговори с царскими посланцами».
«Я говорил, — отвечал Абосабер, — но им недосуг было слушать. Наберемся терпения, зло падет на головы тех, кто его совершает, а также на того, кто отдает суровые и необдуманные приказы! Горе тому, кто действует не размышляя! Боюсь, зло, которое принес нам царь, скоро настигнет его самого».
Один из недругов Абосабера услышал эти слова и передал их государю.
«Так говорит тот, — сказал доносчик, — кого ты по доброте своей пощадил!»
Царь тут же приказал изгнать Абосабера, его жену и детей из деревни и выслать за пределы страны.
Жена мудрого и смиренного мусульманина роптала и в негодовании своем доходила до крайности.
«Наберись терпения, — повторял Абосабер, — терпение есть всесильное снадобье против любых невзгод. Это спасительный советчик, следом за ним идут надежда и утешение. Уйдем в пустыню, здесь нам всё равно житья не дадут».
Добрый Абосабер поднял глаза к небу, благословил Всемогущего и отправился в путь вместе со своей семьей. Но едва они углубились в пустыню, как на них напали грабители. Злодеи раздели Абосабера и его жену и, отняв у них детей, бросили на произвол судьбы.
Новый удар судьбы и потеря самого дорогого, что у нее было, довели жену Абосабера до отчаяния.
«Рохля! — жалобно стонала она, обращаясь к мужу. — Теперь-то ты что-нибудь сделаешь? Давай догоним разбойников. Если осталась в них хоть капля человеческого, они вернут нам хотя бы детей!»
«Наберемся терпения! — промолвил Абосабер. — Это единственное спасение даже от всесильного зла. Наши обидчики скачут верхом, мы, голые и уставшие, при всем желании не сможем их настичь. И, даже если такое случится, эти хищники не пожалеют нас, а убьют».
Женщина умолкла. Сил у нее уже не было даже на слезы, и оба побрели к реке, на берегу которой стояла деревушка.
«Посиди здесь, — сказал Абосабер жене, — а я пойду поищу, где можно переночевать, и попытаюсь раздобыть какую-нибудь одежду».
С этими словами он ушел, но, едва скрылся из глаз, как некий всадник, проезжавший мимо его жены, остановился, пораженный, увидев столь красивую и раздетую женщину на пустынной дороге. Им овладело любопытство, а вслед за ним и желание. Всадник начал расспрашивать женщину, что при столь необычных обстоятельствах было позволительно, а она отвечала прямо и без утайки. Ответы ее обнадежили молодого человека.
«Госпожа, — сказал он, — ты создана для счастья. Я готов дать тебе его, следуй за мной, и вместе с моим сердцем и рукою ты обретешь завидное положение».
«У меня есть муж, — отвечала женщина, — и, каким бы несчастным он ни был, я связана с ним до конца дней моих».
«У меня нет времени доказывать, — настаивал всадник, — что в твоем положении отказ — это безумие. Я люблю тебя, садись на коня и не возражай, иначе мой меч положит конец и несчастьям твоим, и жизни».
Жена Абосабера была вынуждена покориться, но она успела написать на песке такие слова: «Абосабер, твое хваленое терпение стоило тебе потери всего состояния, детей и жены, которую у тебя похитили. Дай бог, чтобы оно не довело тебя до погибели!»
Пока она чертила буквы, всадник подтянул подпругу, поправил уздечку и, когда всё было готово, захватил свою добычу и ускакал прочь.
Абосабер возвратился, бросился на поиски жены, то и дело выкрикивая ее имя. Тщетно. На призывы о помощи Небо ответило молчанием. Несчастный опустил глаза долу, и тут его взгляд выхватил горькие слова на песке. В первые минуты Абосабер не смог воспротивиться охватившему его горю, стал рвать на себе волосы, царапать грудь и бить себя кулаками, но вскоре отчаяние его улеглось.
«Терпение, Абосабер! — сказал он сам себе. — Ты любишь свою жену, она любит тебя. Несомненно сам Аллах позволил ей оказаться там, где она сейчас находится, чтобы уберечь ее от еще большего зла. Подобает ли тебе проникать в тайны Провидения? Смирись, не утомляй и не оскорбляй Небеса криками и ропотом».
Эти мысли окончательно успокоили Абосабера. Он решил не возвращаться в деревушку, из которой только что пришел, а направился по дороге в город, чьи минареты заметил вдалеке.
Приблизившись к окраине, он увидел множество рабочих, которые строили царский дворец. Надсмотрщик схватил Абосабера за руку и, пригрозив тюрьмою, заставил его работать вместе с другими невольниками. Пришлось Абосаберу запастись терпением, ибо у него ничего больше не было, кроме куска хлеба и глотка воды, которые он получал за свои труды.
Больше месяца он находился в этом тяжелом и беспросветном положении, когда один из рабочих, упав с лестницы, сломал себе ногу. Несчастный страшно кричал, то жалуясь, то изрытая проклятия. Абосабер подошел к нему и начал успокаивать:
«Друг мой, этим ты себе не поможешь. Наберись терпения, смирись, это единственный путь к спасению. Терпение позволяет снести любую беду, и могущество его таково, что оно может вознести человека на трон, даже если он упал на дно колодца».
В это мгновение царь той страны выглянул на крики пострадавшего из окна и, услышав речь Абосабера, пришел в ярость.
«Схватить этого человека, — приказал он, — и привести ко мне».
Прислужники повиновались, и Абосабер предстал перед тираном, чье самолюбие этот смиренный человек, сам того не желая, задел.
«Дерзкое ничтожество! — вскричал этот царь-варвар. — Так, значит, терпение может вознести человека со дна колодца на трон? Ты сам на себе проверишь это утверждение!»
И царь приказал немедленно бросить Абосабера на дно глубокого сухого колодца, который находился в одном из дворов царского дворца. Он изо дня в день навещал узника, собственноручно принося ему два куска хлеба.
«Ну что, Абосабер? — спрашивал он. — Похоже, ты по-прежнему на дне, и когда же терпение вознесет тебя на трон?»
Чем больше царь издевался над своим узником, тем крепче тот верил в свою правоту.
«Наберись терпения, — говорил Абосабер сам себе. — Не отвечай упреками на презрение, нет у тебя способа отомстить, так пусть зло переполнит чашу, Небо всё видит, Бог нас рассудит. Терпение и еще раз терпение!»
У этого царя был брат, которого он прятал ото всех в дальних комнатах дворца. Однако тревога и сомнения не давали деспоту покоя: он боялся, что брата найдут и посадят на трон вместо него, и потому тайком от всех бросил его в тот же колодец, где сидел Абосабер. Несчастная жертва не выдержала выпавших на ее долю испытаний, и вскоре царский брат скончался. Но никто о том не знал, хотя правда о его последнем местопребывании уже просочилась наружу.
И знать, и простые люди возмущались изощренной жестокостью своего властелина, которая всех ставила под угрозу. Они взбунтовались против тирана и убили его. О судьбе Абосабера давно уже позабыли, когда один из дворцовых стражников сообщил, что царь каждый день носил хлеб человеку в колодце и разговаривал с ним. Все подумали, что это не кто иной, как брат убитого царя. Люди подбежали к колодцу, спустились вниз и нашли там терпеливого Абосабера, которого приняли за законного наследника престола. Не дав ему времени опомниться и заговорить, освобожденного узника отвели в баню, нарядили в царские одежды и посадили на трон.
Новый правитель, верный своим убеждениям, положился на волю Неба и смирился. Его внешность, выдержка и хладнокровие внушили всем добрые надежды, и вскоре мудрость и поведение его оправдали счастливые чаяния. Абосабер не только терпеливо взвешивал свои решения, но и по возможности лично присутствовал на важных судебных разбирательствах.
«Визири, кади, стражи порядка, — говорил он, — прежде чем вынести решение, наберитесь терпения, рассмотрите дело в подробностях».
Всех восхищала предусмотрительность государя, и каждый старался следовать его примеру. Таково было отношение к нему, пока некоторые события не изменили всё в одночасье.
Царь соседней страны был побежден могущественным неприятелем и изгнан за пределы своего государства. Вместе с немногочисленными сторонниками своими он попросил убежища у Абосабера и на коленях молил о гостеприимстве, помощи и милости того, кто славился этими добродетелями так же, как и своим терпением.
Абосабер распустил диван, дабы остаться наедине с изгнанником.
«Посмотри на меня, — сказал Абосабер, как только они остались вдвоем. — Я Абосабер, твой бывший подданный, которого ты жестоко лишил всего состояния и прогнал прочь из страны. Видишь, как рассудило нас Небо? Доведенный тобою до нищеты, я ушел из родной деревни, но смирился со своею судьбой, набрался терпения, и Провидение возвело меня на престол, а тебя низвергло в пропасть за жестокость твою, необузданность и самодурство. По моему разумению, раз ты оказался в моих руках, я обязан исполнить волю Неба и, наказав тебя, проучить всех злодеев».
Не дожидаясь ответа на речь свою, Абосабер велел стражникам раздеть царя и всех, кто его сопровождал, и выгнать вон из столицы. Приказания были тут же исполнены, но вызвали недоумение и ропот. Разве можно было столь сурово поступать с несчастным и умоляющим о помощи царем? Казалось, это противоречило законам справедливости и человеколюбия, а также государственным интересам.
Через какое-то время Абосабер узнал, что на его землях бесчинствует шайка разбойников. Царь послал войска, злодеев настигли, схватили и привели к государю. Тот сразу узнал в них похитителей своих детей.
«При таких-то обстоятельствах, в такой-то пустыне, — сказал Абосабер главарю шайки с глазу на глаз, — ты ограбил отца и мать и отнял у них детей. Что ты сделал с ними? Что с ними сталось?»
«Мой господин, — отвечал разбойник, — эти дети находятся среди нас, мы отдадим их тебе, делай с ними что хочешь. Мы готовы вручить тебе всё, что мы накопили, занимаясь нашим ремеслом. Подари нам жизнь и прощение, прими в число своих подданных, и у тебя на службе не будет более преданных воинов».
Царь приказал вернуть ему сыновей и забрать у воров всю их добычу, а потом немедля велел отрубить им головы, не обращая внимания на упреки и мольбы.
Подданные Абосабера, видя столь скорый суд, а также вспоминая о том, как обошлись с беглым царем, не узнавали своего государя.
«Какая поспешность! — удивлялись они. — И это наш исполненный сочувствия повелитель, который всякий раз, когда кади намеревался подвергнуть кого-то наказанию, без конца повторял: „Подожди, рассмотри всё как следует, не торопись, запасись терпением!“»
Недоумению их не было границ, однако новое событие заставило народ уже вознегодовать. Явился к царю некий господин верхом на коне, который хотел подать жалобу на свою жену. Абосабер не стал с ним говорить, а лишь велел:
«Приведи сюда ответчицу. Будет справедливо, если я выслушаю не только твои доводы, но и ее».
Всадник удалился и через несколько мгновений предстал перед царем вместе с женой. Едва Абосабер увидел ее, как приказал проводить женщину во внутренние покои дворца, а мужчине, который хотел подать на нее в суд, отрубить голову. Приказания его исполнили. Визири, сановники, весь диван начали возмущаться в полный голос, так, чтобы Абосабер услышал.
«Невиданная жестокость! — говорили они между собой. — Беспримерное варварство! Даже его предшественник не вел себя столь возмутительно! Отчего же его брат, которого мы вытащили из колодца, поначалу выказывал столько мудрости и предусмотрительности, а теперь хладнокровно идет на крайности, похожие на безумие?»
Абосабер терпеливо слушал, а потом знаком приказал всем замолчать и взял слово.
«Визири, кади, стражи порядка, все подданные мои, я всегда требовал от вас терпения и благоразумия. И ко мне вы должны отнестись точно так же. Не судите меня сгоряча, а выслушайте… Я достиг вершин, о которых даже не мечтал, но мой царский венец мне безразличен, и к тому же я не имею на него никакого права. Но мне не хотелось бы лишиться уважения вашего. Я хочу объяснить поведение мое и рассказать о его причинах. Знайте же, что я не брат царя, коего вы сочли недостойным трона. Я человек простой, разоренный и гонимый, я покинул родные края и укрылся в вашем царстве, но по дороге у меня отняли детей и жену. Я смиренно склонил голову под ударами судьбы, которая привела меня в вашу столицу. Тут меня схватили и заставили работать на строительстве дворца. Твердо веря, что терпение есть самая главная и необходимая человеческая добродетель, я призвал одного из моих товарищей, который сломал ногу, со смирением отнестись к постигшему его несчастью. „Терпение, — говорил я ему, — есть столь великая добродетель, что она способна вознести на трон человека, брошенного на дно колодца“… Царь, предшественник мой, услышал эти слова, и они так возмутили его, что он немедля бросил меня в тот самый колодец, из которого вы вызволили меня, дабы посадить на престол… Когда правитель соседней страны, изгнанный из ее пределов узурпатором, пришел просить меня о помощи, я узнал в нем моего собственного повелителя, который несправедливо отнял всё мое состояние и принудил покинуть родину. Однако не я один был жертвой его прихотей и жестокостей, все подданные стонали под его гнетом… Разбойники, которых я велел казнить, похитили моих детей и раздели до нитки… И наконец всадник, которому я приказал отрубить голову, — это тот самый негодяй, что силой увел мою жену… Я не намеревался мстить за себя лично. Я — царь, посаженный вами на трон, я — орудие Бога на земле и твердо верю, что не имею права проявлять милосердие, если оно наносит вред государству вашему. Я должен был исполнить волю Провидения, наказать виновных и избавить общество от слишком опасных для него злодеев… Тиран, который не уважает законы, а повинуется лишь собственным страстям и прихотям, есть бич для народа. Может быть, мы не в праве лишать такого правителя жизни, но заведомо нельзя оказывать самодуру помощь, поскольку тем самым мы позволим ему и дальше предаваться мщению, несправедливости и жестокости, ибо они у него в крови. Напротив, весьма предусмотрительно отнять у него такую возможность… Разбойники, нападающие на караваны, грабящие путников, не признающие ни законов, ни порядка, не могут стать полезными и уважаемыми членами общества и никоим образом не заслуживают чести стать защитниками родины. Сослать их — означало бы вернуть их к прежним привычкам и занятиям, тем самым число злодеев будет расти, а беды людские — множиться до бесконечности… Похититель женщины — чудовище, от которого следует избавиться. Тот, кто пошел на такое преступление, способен на любое другое… Таковы причины моих поступков. Суровость обходится мне дороже, чем кому бы то ни было, но я был бы недостоин доверия народа и нарушил бы долг правителя, не прояви я ее в подобных обстоятельствах… Если, как самодержец, я перешел границы дозволенного, то готов передать власть в ваши руки. Я вновь обрел детей моих и любимую жену, я вознагражден сверх всякой меры всевидящим Провидением, и мне остается лишь пожелать вам счастья и более мудрого, нежели я, правителя».
Абосабер закончил свое оправдание. Собрание восхищенно и почтительно притихло. Однако вскоре раздался крик, который поддержали тысячи других голосов:
«Да здравствует Абосабер! Да здравствует наш царь! Да здравствует наш терпеливый государь! Здравствуй на веки вечные! Царствуй, Абосабер!»
Правитель удалился в свои покои и приказал привести туда жену и детей.
«Вот видишь, моя дорогая, — сказал он, утолив нежные порывы сердца, — каковы плоды терпения и последствия поспешности. Откажись от своих убеждений и внуши нашим детям эти великие истины: добро и зло творятся под всевидящим оком Провидения. Божественная мудрость вознаграждает и карает неминуемо и безошибочно. Человека терпеливого, смиренно покоряющегося судьбе, рано или поздно ждет слава».
РАССКАЗ О БАХЕ́Т-ЗАДЕ́ И ДЕСЯТИ ВИЗИРЯХПродолжение
Аладдин закончил рассказ и почтительно умолк. Бахе́т-зада́ как будто призадумался.
«Разве могут столь мудрые речи, — подумал он, — исходить из уст человека с порочным сердцем и преступной душою?»
— Что ж, — обратился царь к предполагаемому негодяю, — я откладываю твою казнь до завтра. Тебя отведут обратно в темницу, но советы твои принесут свои плоды. Вор должен быть изгнан из числа порядочных людей, из рядов защитников отечества и вообще стерт с лица земли. Но, поскольку в то же время ты предупредил меня о вреде поспешных решений, дозволяю тебе прожить еще один день и одну ночь.
С этими словами государь распустил собрание.
Визири уже сговорились о том, какие шаги предпринять, дабы погубить бывшего царского любимца. Бахе́т-зада́ раз за разом откладывал казнь Аладдина. Чтобы положить этому конец, следовало напугать нерешительного царя опасными последствиями милосердия и не позволить вновь увлечься речами, целью которых является отсрочка необходимой кары. Народ не должен заподозрить повелителя своего в слабости, подданные должны быть уверены, что власть зиждется на правосудии. Все эти соображения доверили четвертому визирю, который явился во дворец на следующее утро.
Искусно присоединив к ядовитой лести упреки, якобы продиктованные бескорыстным рвением, этот царедворец произвел сильное впечатление на Бахе́т-заду́, и тот повелел немедля привести заключенного и приготовить все необходимое для казни.
— Несчастный! — сказал он Аладдину. — Довольно я колебался, пора наказать тебя за твое преступление. Пусть твоя смерть, если сможет, сотрет даже память о нем!
— Государь мой, — с почтительностью и твердостью отвечал Аладдин, — я смиренно приму свою кончину. Смерть моя вызвана стечением обстоятельств, иначе мне было бы невыносимо впасть в твою немилость. Став жертвой, я никогда не смогу об этом пожалеть, но придет день, когда ты, государь, пожалеешь о своей поспешности и упрекнешь себя за то, что нарушил законы осмотрительности, в точности так, как это случилось с Бехзадом, сыном Кира, основателя царства Сирийского{254}.
НЕТЕРПЕЛИВЫЙ,или РАССКАЗ О БЕХЗАДЕ
— Бехзад, сын сирийского царя Кира, внешностью обладал совершенной: его красота, воспетая поэтами, вошла в поговорку у всех народов. Он служил украшением любого общества, и многие только о нем и думали, и говорили. Однажды, никем не замеченный, царевич подслушал разговор о своей красоте. После дружных восхвалений один из присутствовавших, который до сих пор не вымолвил ни слова, заметил:
«Да, несомненно, Бехзад — самый красивый мужчина на земле. Но я знаю одну девушку, с которой никто не может даже сравниться, и она стои́т над всеми женщинами гораздо выше, чем царевич — над мужчинами».
Эта слова задели самолюбие Бехзада, но еще сильнее они возбудили его любопытство. И царевич украдкой обратился к тому, кто их произнес.
«Нельзя ли, — спросил он, — узнать имя красавицы, которую ты так восхвалял?»
«Мой господин, — отвечал его собеседник, — я говорил о дочери одного из самых великих вассалов сирийского государя. И она не только взоры услаждает, ибо в ней прелести непревзойденные соединяются с неоспоримыми достоинствами ума и сердца».
Эта краткая речь произвела глубокое впечатление на Бехзада. Отныне все его мысли сосредоточились на той, что ему так расхваливали, и на том, как ее добиться. Пламя страсти, пожиравшее царевича, подорвало его здоровье, сделало мечтательным и замкнутым, так что родитель его, удивленный такими переменами, спросил сына, в чем их причина.
Бехзад признался Киру в своей страсти к незнакомой красавице, и тот упрекнул его за молчание и скрытность.
«Почему ты утаил от меня печаль сердца твоего? — спросил Кир. — Разве ты не знаешь, что красавица, на которой ты хочешь жениться, дочь моего подданного? Неужели ты думаешь, что он не почтет за честь союз с нашей семьей?»
Кир послал за отцом девушки и попросил ее руки для своего сына. Родители без промедления сговорились о приданом в триста тысяч золотых, но будущий тесть Бехзада потребовал, чтобы свадьбу отложили на девять месяцев.
«Ждать целых девять месяцев! — воскликнул про себя нетерпеливый царевич. — Девять месяцев не видеть, не прижать к сердцу! Нет, я этого не вынесу!»
И Бехзад тут же решил хотя бы поглядеть на свою невесту. Прихватив самое необходимое, вооружившись луком, копьем и мечом, он вскочил на своего лучшего коня и, не раздумывая, пустился в путь. Не успел царевич отъехать от столицы, как его окружила шайка разбойников. Уверенность и воинственный вид всадника смутили негодяев, и, вместо того чтобы, как обычно, ограбить свою жертву и убить, они предложили пленнику жизнь в обмен на то, что он присоединится к их шайке. Погибнув, Бехзад навсегда лишался надежды насладиться своей любовью, однако ремесло вора вызывало у него отвращение, и он предпочел открыть разбойникам правду. Царевич назвал свое имя, объяснил, что он задумал из-за отсрочки его свадьбы и в силу того, что ему не хватило терпения дожидаться ее целых девять месяцев. Выслушав это признание, главарь шайки сказал:
«Мы сократим назначенный срок. Мы хорошо знаем замок, в котором живет твоя возлюбленная, и нам известно, как он защищен. Веди нас, мы нападем на замок, никто не устоит перед нашим натиском, мы похитим твою невесту и за эту великую услугу попросим тебя всего лишь поделиться с нами приданым, обещать нам в будущем свое покровительство и дать несколько дней на подготовку к штурму».
Бехзад в нетерпении своем уже чувствовал себя на вершине блаженства: все средства, которые могли послужить его страсти, казались ему подходящими, и, недолго думая, он на всё дал согласие и продолжил свой путь во главе шайки.
Вскоре им повстречался большой караван, и разбойники, следуя своим наклонностям и кто как мог, напали на него, были разбиты и потеряли несколько человек. Большую часть грабителей забрали в плен, в их числе оказался и Бехзад. Его отвели в столицу той страны, куда направлялся караван, и главный погонщик, рассказав о случившемся царю, указал ему на Бехзада.
«Вот, государь мой, — сказал он, — молодой человек, который сильно отличался от прочих разбойников. Мы просим тебя поступить с ним по твоему разумению».
«Кто ты, юноша? — спросил Бехзада царь. — Не похоже, что ты родился преступником, как ты попал в руки караванщиков?»
Сын Кира побоялся обесчестить свое настоящее имя.
«Государь, — отвечал он, — внешность моя обманчива, я был и есть только вор и не более того».
«Твой ответ — это твой смертный приговор, — сказал царь, а про себя подумал: „Однако не стоит торопиться. Надо принять во внимание юность и красоту этого молодца — он ничуть не похож на разбойника. Если он и в самом деле негодяй, то заслуживает казни, если же он стал игрушкой злой судьбы и просит о смерти, дабы избежать горестей земных, то, дав ему погибнуть, я стану соучастником его преступления“».
С этой мыслью осторожный царь приказал заключить Бехзада в тесную темницу и не выпускать, пока не выяснится, кто он на самом деле.
Тем временем Кир, предприняв всё, чтобы разыскать пропавшего сына, и не найдя его, направил послания всем азиатским правителям. Царь той страны, где находился Бехзад, тоже получил такое письмо и по описанию, которое в нем содержалось, сразу понял, что узник, выдавший себя за разбойника, есть не кто иной, как любимый сын сирийского царя. И как же этот мудрый государь был доволен тем, что не поторопился с казнью юноши!
Он немедленно послал за пленником и потребовал, чтобы тот назвал свое имя.
«Бехзад», — услышал он в ответ.
«Так ты сын царя Кира! Отчего же ты скрыл свое происхождение? Ведь, если бы я не помедлил с твоей казнью, это стоило бы тебе жизни, а мне — вечных угрызений из-за того, что я обошелся с тобою как с жалким негодяем».
Бехзад открыл царю причину своего бегства и пояснил:
«Государь, меня схватили в числе разбойников, в чьих преступлениях я невольно участвовал, и я предпочел смерть позору: мне не хотелось обесчестить славное имя моего отца».
«Сын мой, — промолвил мудрый царь, — ты поступил весьма неосмотрительно, ведь при всей своей горячности ты мог не сомневаться в том, что всего через несколько месяцев насладишься предметом своей страсти. Смотри, к чему привела тебя безрассудная неосмотрительность. Вместо того чтобы терпеливо ждать и стать зятем высокородных подданных твоего отца, ты без дозволения покинул сирийский двор, подверг себя опасности, чуть не погиб от рук разбойников, а потом присоединился к ним, чтобы силою похитить ту, что предназначена тебе в жены. Ты чуть не совершил целый ряд преступлений. Остынь, умерь свое нетерпение. Я смогу помочь тебе соединиться с красавицей, руку которой ты мечтаешь получить, но всё должно быть сделано соответствующим ее и твоему положению образом, и торопиться мы не станем».
Государь приказал нарядить Бехзада в роскошные одежды, поселил его в своем дворце и сделал своим застольником. Он написал Киру, дабы тот не беспокоился о судьбе сына, и подготовил колесницы, чтобы царевич мог с блеском предстать перед своей суженой.
Нетерпеливый Бехзад с тоской глядел на эти приготовления: из-за их тщательности и неторопливости его счастье откладывалось. Наконец отдали приказ отправляться. Царевич пустился в путь в сопровождении маленького войска, и каждая остановка, каждый привал казались влюбленному целой вечностью.
Гонцы предупредили отца невесты о приезде будущего зятя, и он вместе с дочерью, чье лицо было закрыто покрывалом, вышел встречать царевича к воротам замка. Бехзаду отвели великолепные покои по соседству с покоями его будущей жены. Отцы их договорились обо всех подробностях будущей свадьбы, до которой оставалось всего три дня, и занялись последними приготовлениями, необходимыми для подобающего заключения столь желанного союза.
Бехзада от предмета его страсти отделяла лишь тонкая стенка, всего через три дня он увидит возлюбленную и насладится своим счастьем. Но для нетерпеливого юноши эта стенка была подобна горе Арафат, а три дня казались вечностью. Он постоянно справлялся о том, чем занята его суженая, и наконец узнал, что она одевается с помощью трех невольниц. Это означало, что на ней не было покрывала и он мог застать ее врасплох и вдоволь налюбоваться ею. Царевич осмотрел все углы и закоулки своих покоев, чтобы хоть как-нибудь потрафить своему нетерпению и любопытству. На свою беду, он отыскал лишь маленькое зарешеченное окошко и вжался в него лицом, пытаясь заглянуть в соседнюю комнату. Однако евнух, стоявший под этим окошком, заметил дерзкого любопытного и, не узнав царевича, пронзил мечом оба его глаза. Страшный крик вырвался из груди Бехзада, и вскоре все прислужники окружили его.
Они спрашивали, как и что с ним случилось… Бехзад только теперь осознал свой порок.
«Всё из-за моей нетерпеливости, — отвечал он со стоном. — Я пренебрег мудрыми советами царя, моего благодетеля: всего через три дня я бы увидел и получил ту, что составила бы мое счастье, но не смог спокойно выдержать этот маленький срок. Мои глаза захотели раньше времени насладиться ее совершенствами, теперь они наказаны и не видят даже света».
РАССКАЗ О БАХЕ́Т-ЗАДЕ́ И ДЕСЯТИ ВИЗИРЯХПродолжение
— Вот так, — добавил Аладдин, — нетерпеливый Бехзад навсегда утратил надежду на счастье и был приговорен к самому суровому из лишений. Ему стоило вспомнить, к чему привели его первые неосторожные шаги, не забывать о мудрых советах и хорошо продуманной неторопливости царя, которому он был обязан и жизнью, и счастьем, и следовало всецело положиться на его мнение. Тот, кто действует сгоряча, ума не набирается, только мудрец способен воспользоваться чужим опытом себе на пользу.
Когда молодой казначей закончил, Бахе́т-зада́ отправил его обратно в темницу, распустил диван и погрузился в раздумья.
На следующее утро наступила очередь пятого визиря, и он явился к своему повелителю полный решимости добиться кровавой развязки, которая столько раз откладывалась.
— Государь, — сказал царедворец, — прежде чем приступить к прочим делам, я обязан предупредить тебя о серьезных опасностях, коим ты подвергаешься, откладывая казнь сына главаря разбойничьей шайки. Закон, который приговаривает его к смерти, непреложен: нечестивца, позволившего себе увидеть лицо женщины, неминуемо ждет казнь. Я и подумать не могу без содрогания о том, что он осмелился поднять глаза на саму царицу. Дерзкого соблазнителя не остановило даже почтение к престолу твоему! Когда нарушение закона, к исполнению коего я призываю тебя, остается безнаказанным, уже не страшно преступить любой другой! Справедливо возмущенный народ ждет, что ты, повелитель, проявишь беспримерную суровость. Глас народа — глас Божий. Эта известная во все времена мудрость в этот час приобретает силу приказа.
Бахе́т-зада́ почувствовал, как в нем с новой силой взыграло оскорбленное самолюбие, и упрекнул себя за то, что слишком долго колебался и до сих пор не решился отомстить виновнику. Он велел привести казначея и приготовить всё, что необходимо для казни.
— Я чересчур долго слушал тебя, — промолвил царь, как только Аладдин предстал перед ним, — все твои слова — уловки и обман, преступление твое доказано, и твоя голова сей же час слетит с плеч.
— Я не совершал никакого преступления, — ответил Аладдин, — и Небо защитит меня. Пусть дрожат виновные, я твердо знаю, что им не избежать наказания. Чем бы они сейчас ни тешились, как бы ни радовались успеху своих козней, я предсказываю, что рано или поздно их ждет судьба царя Дабдина и его визиря.
— Опять ты выводишь на сцену новых персонажей! — воскликнул Бахе́т-зада́. — И какие же уроки они нам преподадут? И как они связаны с тобою?
КРОТКАЯ,или ИСТОРИЯ РАВИ{255}
— У могущественного царя Дабдина служили два визиря: одного из них звали Зорахан, а другого — Карадан. У Зорахана была дочь красоты восхитительной, которой он дал имя Рави. Добродетели Рави ничуть не уступали ее внешним достоинствам и зиждились на твердой основе: девушка росла доброй мусульманкой, с особым тщанием изучала божественный Коран, всегда усердно молилась и никогда не преступала законов своей веры. Царь Дабдин полюбил Рави благодаря одной лишь молве о ее совершенствах и сказал визирю, что желает взять его дочь в жены. Зорахан попросил царского дозволения поговорить с Рави. И получил таковое при условии, что с ответом он медлить не станет.
Визирь сообщил дочери о намерении государя.
«Отец мой, — отвечала Рави, — у меня нет ни малейшей склонности к замужеству. Но если бы мне выпала возможность выбирать, то я бы предпочла брак неравный и вышла за того, кто ниже меня по положению, поскольку тогда была бы уверена, что муж не возьмет себе вторую жену. Выйдя за царя, я превращусь в его наложницу и рабыню. Я чувствую, что мне не по силам будет терпеть ни подобное унижение, ни соперничество с другими женами».
Дабдин улыбнулся, услышав из уст Зорахана ответ его дочери. Такие слова и чувства были вполне естественны для женщины умной и утонченной. Обнаружив подобные достоинства у своей возлюбленной, царь воспылал еще большей страстью и сказал визирю:
«Передай дочери, что я люблю ее и что мои страсть и пыл развеют ее тревоги. Она должна стать моей женою».
Зорахан снова пришел к Рави и передал ей приказание государя.
«Отец мой, — со страхом и скорбью промолвила Рави, — я предпочту смерть той жертве, что ты требуешь от меня. Лучше жить в пустыне с дикими зверями, чем уступить подобному насилию. Я найду себе приют в безлюдном месте и положусь на защиту нашего Великого Пророка».
Что было делать Зорахану? С одной стороны, непреклонная дочь, с другой — царская воля. Отцовские чувства взяли верх, и Зорахан решил бежать вместе с Рави в другую страну. Прихватив с собою самые ценные вещи, отец и дочь сели на своих лучших коней и в сопровождении нескольких рабов направились в сторону пустыни.
Как только Дабдин узнал об их бегстве, он сам пустился вдогонку во главе целой армии воинов, что мчались верхом на самых быстрых лошадях. Напрасно визирь и его дочь торопились, их настигли и окружили. Тут подоспел Дабдин и ударом дабура[69] размозжил голову Зорахана, схватил Рави, отвез ее во дворец и силой заставил принять свою кровавую руку.
Став женою убийцы отца своего, Рави покорилась горькой участи и спрятала печаль на дне души. Утешением ей служили вера и молитва. Несмотря на постоянную подавленность жены, Дабдин всё больше и больше любил Рави за ее кротость и чарующую красоту и вскоре дня не мог без нее прожить. И тем не менее ему пришлось разлучиться с женою.
К границам царства, угрожая вторжением, подступил враг. Исполненный воинственного пыла, Дабдин встал во главе своей армии и двинулся навстречу опасностям, но прежде вручил бразды правления визирю Карадану, которому полностью доверял.
«Позаботься и о жене моей Рави, — велел государь. — Ты знаешь, она мне дороже всего на свете, предупреждай желания ее и старайся их удовлетворить. Головой ответишь, если она хоть чем-то будет недовольна. Правь в мое отсутствие, вся власть теперь в твоих руках».
Карадан был польщен оказанной ему честью и доверием, особенно в том, что касалось Рави. Однако ему захотелось самому взглянуть на чудо красоты, о котором так пекся его господин. Поскольку власть визиря была безгранична, он вскоре нашел способ утолить свое любопытство, но, увидев царскую жену, влюбился в нее до того страстно, что потерял покой, а потом и рассудок.
«Царица, — думал он, — несомненно, рождена самим Небом. Красота ее божественна, она ярче звезд, и я должен насладиться ею любой ценою. Рави — женщина и, как всякая женщина, должна быть чувствительна. Попробую растрогать ее».
Визирь взял перо и написал такие строчки.
Возмутившись дерзостью визиря, царица написала ему таковой ответ:
Этот ответ отрезвил Карадана, и в то же время мудрое поведение царицы не успокоило его, а встревожило.
«Она набожна, — сказал он сам себе, — и непременно расскажет мужу о моей дерзости, а тогда не сносить мне головы. Хорошо, что она вернула мое письмо, надо избавиться от того, кто его принес, и так, лишив царицу доказательств моей вины, я погублю ее и спасу себя».
Пока он раздумывал, Рави, по доброте своей и любезности, послала раба справиться о здоровье Карадана. Ей был ответ, что визирь заболел и слег. Царица даже вообразить не могла, что сей внезапный недуг вызван волнением из-за преступления, которое замыслил двоедушный царедворец.
Разгромив неприятеля, Дабдин с победой возвратился в столицу. Карадан первым поздравил его и представил вполне приемлемый отчет обо всем, что произошло за время отсутствия государя. Коварный визирь умолчал лишь об одном происшествии, но потом сделал вид, что не в силах утаить правду и обмануть доверие, коим государь его удостоил. И Карадан сказал, что, несмотря на глубочайшее почтение к царице, он вынужден посетовать на ее поведение, ибо под маской набожности она изменила долгу своему и преступила законы веры, осквернив ложе, на которое была допущена высочайшим царским благоволением.
«У тебя есть свидетели?» — содрогнулся Дабдин.
«Я не хотел верить доносу, который получил, — отвечал визирь, — но, к несчастью, всё увидел собственными глазами. Через несколько дней после твоего отъезда одна из прислужниц царицы предупредила меня и проводила через потайную дверь во внутренние покои дворца. Я подкрался к окну спальни Рави и заглянул в него из-за ставней. Мне пришлось стать свидетелем ее измены. Она предпочла тебе Абулькара, раба ее отца Зорахана».
Дабдин с великим трудом обуздал свой гнев.
«Я хочу, — сказал он Карадану, — чтобы никто не узнал об обстоятельствах этого гнусного предательства. Пусть Абулькара бросят в темницу и пусть приведут сюда главного евнуха».
Карадан исполнил царские приказания.
«Раб, — повелел Дабдин, — слушай и повинуйся: пусть мне немедля принесут голову царицы».
Услышав столь поразительный приказ, евнух, которому не положено говорить ни при каких обстоятельствах, не смог сдержать волнение и воскликнул:
«Мой повелитель, мне не должно вникать в причины столь страшного приговора, я обязан считать его справедливым, но Рави — твоя любимая жена и царица. Такая смерть подорвет славу твою, кровь Рави падет на твою голову, ее казнь породит подозрения, которые уронят твою честь. Не лучше ли сослать ее в пустыню? Я сам провожу царицу, и если она выживет, то только чудом, ибо Небо не прощает виновных».
Царь прислушался к доводам евнуха и приказал отвести изменницу в безводную пустыню. Прислужник усадил царицу на верблюда, взял его под уздцы и, прихватив кое-какие припасы, повел вон из города.
Будучи добрым мусульманином, евнух знал, сколь набожна и добродетельна Рави, и даже представить не мог, что она как-либо согрешила. Убежденный в невиновности царицы, он обходился с нею почтительно и бережно.
Спустя несколько дней евнух наткнулся на лужайку у подножия скалы. Из расщелины ее бил чистый источник, а вода скапливалась в крохотной впадине. Евнух решил, что лучшего места, чтобы оставить царицу на волю Провидения, ему не найти. Он помог Рави слезть с верблюда, приготовил ей скромную постель под выступом скалы и там же сложил всё съестное, что привез с собою. Обливаясь слезами, верный раб простился с несчастной.
«Постой, — попросила его Рави, которая до сих пор хранила молчание, — неужели ты покинешь меня, так и не объяснив, по какой причине ты привел меня в эти дикие места, в это царство хищных тварей?»
Евнух поведал царице о полученном приказе, не утаив, что поначалу ее хотели казнить, но ему посчастливилось смягчить наказание.
«Ты знаешь, в чем причина царского гнева?» — спросила Рави.
«Нет, — отвечал евнух, — мне это неведомо».
Царица поблагодарила его за внимание, заботу и за то, что он сумел спасти ей жизнь.
«Я знаю, чему ее посвятить, — добавила она. — Я буду молиться за тебя. Не сомневаюсь, что меня оклеветали, и, если когда-нибудь царь прозреет и одумается, скажи ему, добрый человек, пусть посыплет голову пеплом за убийство моего отца. И, если покаяние его не смягчит Небеса, рано или поздно суд Божий настигнет его. Отправив меня в это ужасное место, он лишь вырвал жертву из лап отцеубийцы. Мне жаль Дабдина и всех, кто подвиг его на это странное решение и на наказание, которому он поначалу хотел меня подвергнуть. Но, несмотря на мое бедственное положение, я благодарна ему за то, что он подарил мне возможность вдоволь насладиться общением с нашим Создателем и созерцанием небес, коих во дворце почти не видно».
Царица умолкла, и раб скрепя сердце пустился в обратный путь.
Рави осталась одна-одинешенька, хотя о той, чья душа полна смирения и терпения, о той, что в благоговении постоянно говорит с Богом, вряд ли можно сказать, что она в самом деле одна. Днем эта набожная красавица укрывалась от солнца то под одним выступом скалы, то под другим, добавляла к пище, которую дал ей евнух, коренья и дикие плоды и, будучи лишенной всего, как будто ни в чем не нуждалась. От диких зверей изгнанница спасалась, прячась в пещере, чей лаз она перегородила так, что он стал узким и непроходимым для любых чудовищ. И, пока хищники рычали снаружи, чуя добычу, несчастная благословляла Небеса за то, что они посылают человеку в беде мужество, силы и изобретательность.
Однажды, когда она молилась Создателю у входа в пещеру, обращенную к югу, ее заметил издалека погонщик верблюдов царя Кассеры. Раб искал в этой части пустыни своих отбившихся и затерявшихся подопечных.
Этот человек поразился, увидев столь редкую красавицу в столь странном положении, и, приблизившись к ней, позволил себе спросить, кто она и как попала в эти безлюдные места.
«Добрый мусульманин, — отвечала Рави, — ты видишь перед собой смиренную рабу Господа нашего и Его Великого Пророка. Это они пожелали, чтобы меня сослали в пустыню, я исполняю их волю и буду служить им до скончания моих дней».
Погонщик верблюдов почувствовал, как сердце его запылало от любви к набожной красавице, и он предложил ей свою руку, свое маленькое состояние и любую поддержку.
«Благородный человек, — отвечала Рави, — я хочу принадлежать Господу, а не мужчине. Но я буду тебе очень признательна за помощь. Скалы, которые меня окружают, служат мне удобным и надежным приютом, но через несколько дней я останусь без воды, потому что источник вот-вот пересохнет. Отведи меня туда, где я смогу устроиться так же, как здесь, но чтобы там родник неиссякаемый давал мне достаточно воды для омовений и утоления жажды».
«Я знаю такой уголок, — сказал погонщик, — но он довольно далеко отсюда, и пешком туда не дойти. Садись на моего верблюда, я отвезу тебя».
Рави приняла предложение, и через несколько часов они прибыли на новое место.
Погонщик опустил верблюда на колени, Рави спешилась и увидела прекрасный родник, а рядом с ним пещеры, которые были гораздо удобнее прежних. Ее спаситель оставил ей все запасы съестного, что были у него с собой, и сказал:
«Госпожа, я — слуга царя Кассеры, самого могущественного правителя Востока. Он любит верблюдов столь страстно, что не позволяет никому их кормить, а делает это только своими руками. Я имел несчастье упустить трех самых любимых его верблюдов и не осмеливаюсь вернуться, потому что, если не найду их, меня казнят. Твои молитвы, госпожа, несомненно, услышат на Небесах. Умоляю, попроси их, чтобы я нашел то, что потерял».
«Добрый человек, — отвечала прекрасная отшельница, — ты только что сжалился надо мною и проявил милосердие. Небеса вознаградят тебя за доброту: очень скоро ты обретешь своих верблюдов».
Погонщик поверил ей и отправился на поиски. Его надежды оправдались: не успел он отойти на небольшое расстояние, как увидел потерянных верблюдов. Вне себя от радости, он отвел их в город, благодаря Небо за то, что ему посчастливилось встретить удивительную незнакомку.
Кассера, как обычно, пришел проведать своих любимцев, и погонщик рассказал ему без утайки о том, как потерял верблюдов и как хорошо всё закончилось благодаря молодой богомолке. Царю захотелось самому поглядеть на такое чудо, и он велел погонщику проводить его в тот уголок пустыни, где скрывается необыкновенная женщина.
Был полдень. Рави молилась рядом с источником, сидя на траве. Она устремила глаза к небу и подняла руки, волосы рассыпались по ее плечам, щеки зарделись, и, казалось, она сияет подобно лилии в цветнике. Отшельница так погрузилась в свою молитву, что царь сумел незаметно подойти к ней и рассмотреть. Он нашел, что она гораздо выше тех похвал, что расточал ей простой погонщик.
«Прекрасная госпожа, — обратился Кассера к незнакомке, — прости меня за нескромность, но, умоляю, скажи, кто ты и что делаешь здесь?»
«Ты видишь перед собою одинокую богомолицу, рабу Господа нашего. Я здесь, чтобы служить Ему».
«Ты видишь перед собою одинокую богомолицу, рабу Господа нашего…»
«Ты не хочешь назвать себя, — сказал царь, — ну, а я не стану таиться и надеюсь, узнав, кто я, ты примешь мое предложение. Я — Кассера, царь всех царей Востока. Я предлагаю тебе мою руку и сердце, это честь, достойная и тебя, и меня».
«Государь, — молвила Рави, — не думаю, что самый могущественный царь на земле захочет снизойти до женитьбы на женщине, блуждающей по пустыням, где всё говорит о ее бедности и простом происхождении. Я слишком уважаю вас и ваше величие и не смею дерзко помышлять о том, чтобы вознестись столь высоко».
«Не отказывай мне, госпожа, и не бойся, насилие тебе не грозит. Зато я ранен в самое сердце твоей добродетелью и красотой. Тебя смущает мое величие, что ж, тогда я добровольно пожертвую собой, чтобы жить с тобою в пустыне и служить Аллаху и Его Великому Пророку».
Кассера говорил искренне, от всей души и тут же подтвердил слова своими приказаниями: он велел поставить два шатра: один — для себя, другой — для Рави, и заполнить их разными припасами.
Дочь Зорахана оценила жертвы царя, а также его обходительность. Она подумала о том, как пострадают его подданные, если он откажется ими править, а также о горе его семьи и попыталась отговорить Кассеру от его гибельного намерения.
«Государь оказывает мне слишком большую честь, — сказала она рабу, который прислуживал ей за столом, — но я не могу принять его предложение, ибо мое честолюбие довольствуется тем, что я служу Господу. У царя же есть другие обязательства, он представляет на земле Того, кому я поклоняюсь, он — порука справедливости и милосердия и должен сделать так, чтобы подданные, чье счастье зависит от его мудрости, любили его и боялись. Кроме того, у государя есть жены и дети, с которыми его связывают священные узы. Ему не дозволено, не нарушая законы природы и справедливости, хоронить себя вместе со мною в этой безлюдной пустыне. Ты, похоже, пользуешься его доверием: передай ему мои сожаления и разъясни, что вера создает между нами непреодолимые препятствия».
Раб выполнил данное ему поручение и вернулся назад, сказав, что царь, признавая вину свою за многие ошибки, стремится добиться прощения путем покаяния.
Последние слова Кассеры привели Рави в замешательство, и она растерялась, не зная, как поступить. Наконец, по здравому размышлению, она поняла, что должна пожертвовать собою ради благоденствия народов, которые непременно пострадают, лишившись столь мудрого и достойного правителя. Она сказала, что хочет поговорить с царем в отведенном ей шатре, и Кассера не заставил себя ждать.
«С нижайшим почтением жду твоих приказаний», — молвил он.
«Государь, — сказала прекрасная незнакомка, — не из недоверия к тебе сделала я тайну из своего имени, а потому, что всем сердцем желала закончить жизнь в одиночестве. Решимость, с которой ты исполняешь замыслы свои, нарушила мои намерения. Государь столь великий и славный, повелитель, любимый своими подданными, нежный и сострадательный отец не имеет права уклоняться от своего долга и обязанностей. Я никогда не простила бы себе гибель твоих земель из-за моего упрямства, я обязана вернуть государя его стране ради благополучия многих и многих его подданных. Я отдам тебе руку за оказанную мне честь, за твое выгодное и искреннее предложение, но прежде открою мое имя».
И Рави рассказала всю правду о пережитых ею несчастьях, начиная с бегства с отцом из страны Дабдина и до последнего лживого обвинения, которое обрекло ее на жизнь в дикой пустыне.
«В моем одиночестве, — продолжила она, — меня мало беспокоило, что обо мне говорят, но, став женой великого государя, я обязана сделать так, чтобы его выбор не вызвал нареканий. Для нас обоих важно доказать мою невиновность и обелить мое имя в глазах людей. Царь Дабдин — твой вассал и данник, прикажи ему явиться к тебе вместе с его визирем Караданом и главным евнухом. Я не имею права сесть рядом с тобою на престол, пока с меня не будут полностью сняты гнусные обвинения, которые послужили причиной моего несчастья».
Кассера признал справедливость просьбы Рави, ее щепетильность пришлась ему по душе. Он приказал подать великолепные носилки, и вскоре они вместе прибыли во дворец. Рави поселили в самых роскошных, удобных и просторных покоях, каких не было ни у одной из царских жен, и целая толпа прислужников и прислужниц с готовностью исполняли каждое ее желание.
Кассера не стал мешкать и дня, он послал царю Дабдину, его визирю Карадану и главному евнуху приказ срочно явиться в столицу. Гонца, который повез этот приказ, сопровождало целое войско, и ему было велено добиться незамедлительного исполнения царского повеления.
В то время, как прекрасная Рави нашла в ужасной пустыне душевный мир и нерушимый покой, несчастный Дабдин в своем роскошном дворце не находил себе места. С тех пор, как он столь жестоко обошелся с любимой женою, жизнь утратила для него всю сладость. Карадан даже во сне видел одни лишь кошмары, и время не смогло утишить его сожаления.
В таком печальном положении находился Дабдин, когда ему передали приказ Кассеры. Карадана ошеломила суровость, с какой всем им было объявлено царское повеление, и его с новой силой замучали угрызения совести. Тем не менее ему пришлось тронуться в путь вместе со своим господином, который тревожился ничуть не меньше, не ведая причин, вызвавших столь строгое обращение. И только главный евнух без страха пустился в дорогу. Наконец все трое явились ко двору Кассеры.
Царь с нетерпением ждал их в своих покоях вместе с Рави.
«Визирь! — сказала дочь Зорахана. — Узнаешь ли ты меня? Я — Рави, бывшая жена Дабдина, которую ты так грязно оклеветал в его глазах. Ты предал долг свой и веру, предал своего царя, доверявшего тебе как себе самому, и меня, к которой обязан был относиться с почтением. И это после того, как ты подступился ко мне с оскорбительными предложениями. Ты один виноват во всем и, коли есть у тебя еще силы и мужество, признайся в своем прегрешении, не пытайся напрасными увертками навлечь на себя гнев Божий».
Карадан с горечью и страхом воскликнул:
«На твоем челе, госпожа, печатью лежит невинность так же, как на моем написано „Предатель“. После того, как я напрасно просил тебя утолить мои желания, злой гений завладел мною…»
«О изменник! — прервал его речь Дабдин. — Нет таких мук, которых ты не заслуживал бы, и не избежать тебе кары небесной».
Кассера радовался торжеству невинной Рави и обратился к Дабдину, обрушившему свой гнев на Карадана.
«Царь, — сказал Кассера, — не только твой визирь виноват в том, что вы сделали с Рави, ты тоже заслуживаешь наказания. Тот, кто правит другими людьми, прежде всего должен уметь властвовать над собою. Ему не позволено торопиться с суждениями и тем более с местью по своему произволу, он должен проявлять осторожность на каждом шагу и никогда не выносить приговора, не выслушав обвиняемого. Следует тщательно проверить и обвинителей, и свидетелей, взвесить каждое доказательство и никому не верить на слово, пока всё не разъяснится. Ты повел себя как самодур, и поведение твое порочит данную тебе власть. Тем не менее, будучи твоим господином, я тебе не судья. Здесь есть человек более осведомленный и мудрый, ему я передаю твое дело и дело твоего визиря, пусть он вынесет вам приговор. Я говорю о тебе, госпожа, — обратился Кассера к своей будущей жене, — тебе я поручаю эту задачу, и пусть устами твоими добродетельными глаголет истина».
«Государь, — отвечала Рави, — тяжкое бремя ты возложил на мои плечи, но если я должна выступать от имени закона, то положусь на божественный Коран, где сказано: «Всякий, содеявший умышленное убийство, должен быть убит точно таким же способом, каким он совершил свое преступление»{256}. Царь Дабдин, присутствовавший здесь, размозжил ударом дабура голову моего отца, старого и верного слуги своего. Огульно меня обвинив, он обрек меня на погибель, не дав себе времени на размышления, а посему заслуживает того же. Визирь Карадан желал мне смерти, чтобы избавиться от свидетеля своей преступной дерзости: по его лживому доносу меня бросили в пустыню. Пусть он займет мое место; десница Защитника всего живого избавила меня от всякой опасности, милостью Мухаммада и твоей добротою, мой государь, невинность восторжествовала. Того, кто делает добро, Аллах рано или поздно вознаграждает, а преступнику никогда не избежать наказания. Главный евнух царя Дабдина был лишь орудием в руках своего господина, но у него есть права, данные законом. Он был великодушен и добр, ему удалось заменить мой смертный приговор изгнанием. Этот человек помог мне добраться до пустыни, снабдил меня самым необходимым и обращался со мною с сочувствием и уважением. Он сердцем понимал, что я ни в чем не виновата, тогда как люди более просвещенные травили меня. Таковы факты и таков закон, но не мне произносить приговор».
Выслушав Рави, Кассера ударом дабура вышиб из Дабдина дух. Карадана сослали в пустыню, а главный евнух получил почетный титул эмира и орден, выпущенный в его честь, на котором было начертано: «Человеку, творящему добро». Он был обласкан царем и царицею, жил в их дворце и пользовался всеобщим доверием. Кассера вскоре женился на прекрасной и кроткой Рави, народы приветствовали их союз, подати были сокращены, и щедрая милостыня досталась всем беднякам Персии. Некоторое время спустя стало известно, что Карадана растерзали дикие звери.
РАССКАЗ О БАХЕ́Т-ЗАДЕ́ И ДЕСЯТИ ВИЗИРЯХПродолжение
Закончив свое повествование, Аладдин перевел дух и снова обратился к Бахе́т-заде́.
— Царь, — сказал юноша, — история кроткой Рави показывает, сколь справедливо воздается всем по заслугам, сколь важно правителю не торопиться с суждениями своими, особенно когда речь идет о смертной казни. В этом случае излишняя предосторожность — не грех. А теперь, государь, Аладдин будет молча ждать твоих приказаний и смиренно подставит свою голову под смертельный удар, который ей угрожает.
Бахе́т-зада́, как всегда, смутился, решимость его опять была поколеблена. Он не захотел рисковать без зрелых размышлений и вновь отложил на завтра казнь обвиняемого. Аладдина отвели обратно в темницу.
На следующее утро десять визирей, боявшихся упустить свою жертву, собрались все вместе, а затем трое из них явились к повелителю в намерении нанести решающий удар по юному Аладдину. Эти царедворцы еще раз заверили государя, что его милосердие приведет к серьезным последствиям.
— Каждый день суды приговаривают твоих подданных за дерзкие посягательства на святость брака. Нарушители же осмеливаются требовать милосердия, ссылаясь на пример, который подает сам царь, и отсрочки, которые ты делаешь день за днем, также служат им поддержкой. Заклинаем тебя, повелитель, положить конец этой вольнице и беззаконию. Скоро твои визири уже не смогут сдерживать их.
Бахе́т-зада́ устыдился своей чрезмерной снисходительности к Аладдину и приказал привести казначея.
— В последний раз ты предстаешь передо мною, скоро эта сцена обагрится твоей кровью. Преступление, совершенное тобою, не дает мне покоя, меч правосудия слишком долго висел в воздухе. Это подает пагубный пример моим подданным; все против тебя, ни один голос не прозвучал в твою защиту.
— Люди травят меня, — ничуть не смутившись, отвечал Аладдин, — я превратился в объект ненависти и клеветы, но за меня Всевышний и Его Пророк, мне нечего бояться в этом мире: Небо защищает меня, и меч не может отнять у меня мою невиновность — она вечно будет сиять на моем челе, даже когда голова моя отделится от тела. Я верю в Бога и жду помощи от Него в точности так, как уверовал царь Базмант после всех превратностей судьбы, что выпали на его долю.
САМОНАДЕЯННЫЙ,или ИСТОРИЯ БАЗМАНТА
— Однажды, когда Базмант, государь, который больше всего на свете любил вкусно поесть, предавался неумеренным удовольствиям на пышном празднестве, визирь доложил ему, что враг нежданно-негаданно осадил столицу его царства.
«Разве нет у меня превосходных военачальников и непобедимого войска? — возмутился Базмант. — Пусть займутся своим делом и не тревожат меня».
«Слушаю и повинуюсь, государь, — сказал визирь, — но вспомни, что престолами распоряжается Всевышний, и, если ты не обратишься к Нему за поддержкой, никакая сила и никакие богатства не удержат тебя на троне».
Базмант пренебрег этим мудрым советом и задремал в объятиях сластолюбия, но очень скоро был вынужден спасаться бегством, несмотря на доблесть своих воинов. Неудержимый и бесстрашный неприятель завладел его столицей и дворцом.
Беглый царь укрылся у своего союзника и друга, и тот дал ему могучую армию, с помощью которой Базмант рассчитывал вернуть себе утраченные владения и покарать захватчика. Полный веры в собственные силы, он ехал во главе войск, постепенно приближаясь к утраченной столице. Но удача вновь повернулась лицом к его врагу: войска Базманта обратились в бегство, а сам он спасся от преследователей лишь благодаря выносливости своего быстрого коня, который переплыл морской залив, оказавшийся на его пути, и выбрался на другой берег.
Неподалеку от того места находился укрепленный город. То был Хорасан, что в ту пору принадлежал царю Абадиду. Базмант поспешил укрыться за крепостными стенами и попросил убежища в приюте для бедных иноземцев. Узнав, что дворец Абадида расположен в столице царства — Мединет-Илахи, Базмант отправился в путь и, добравшись до цели, испросил дозволения повидать государя. Тот принял путника незамедлительно. Внешность гостя расположила царя в его пользу, и Абадид спросил Базманта, кто он, откуда и что привело его в Мединет-Илахи.
«Я был, — услышал он в ответ, — высоким сановником при дворе Базманта, к которому был сильно привязан. По всей видимости, этот несчастный царь пал в последнем сражении с захватчиком. Мой долг и признательность не позволяют мне поступить на службу к узурпатору. Я вынужден искать себе нового господина и потому предпочел предложить мои услуги тебе, славный Абадид».
Абадиду, осторожному и проницательному, пришелся по нраву человек, который честно и прямо просил принять его на службу. Царь одарил его подарками и дал видное место при дворе. Базмант мог бы быть доволен своим новым положением, если бы сумел вычеркнуть из памяти всё, чем обладал раньше, и не горевал о потерянном троне.
В это время соседнее государство начало грозить Абадиду вторжением в его земли. Царь приготовился к обороне и принял необходимые меры для победы над неприятелем. В полном вооружении встал он во главе своей громадной армии, доверив Базманту командование ее авангардом. Вскоре разыгралась битва, Абадид и Базмант показали себя опытными и бесстрашными военачальниками и отличились славными подвигами. Враг был полностью разбит и отброшен. Базмант превозносил до небес мудрость и хитрость Абадида.
«Государь, — говорил он, — с такой послушной твоей воле армией, с таким умением воевать ты легко покоришь самые необъятные царства».
«Ты ошибаешься, — отвечал мудрый царь, — без помощи Всевышнего я не сдвинул бы с места и крохотной песчинки мироздания: только вера в нашего единого Бога дает нам возможность с пользой употреблять свои силы, с умом воплощать замыслы и сохранять трезвость мышления, которая должна лежать в основе всех наших действий. Если бы я не прибегал к Божьей помощи, самые мощные средства обратились бы в пыль в моих руках».
«Не сомневаюсь, что это так, — задумчиво промолвил Базмант, — и думаю, все мои несчастья являются тому доказательством. Из ложной предосторожности я утаил от тебя мое настоящее имя и мои беды, но твои добродетели заставляют меня открыться. Ты видишь перед собою ничтожного Базманта — полагаясь на свои собственные силы, он не смог удержаться на троне».
Услышав это признание, пораженный Абадид стал просить у бывшего царя прощения за оказанный ему прием.
«Как же ты мог меня узнать, когда стыд и смущение заставляли меня молчать? Разве дано человеку прочесть на моем челе знак, который стерло с него справедливое Небо? О великий государь! — Базмант горячо обнял Абадида. — Благодаря твоему великодушию я услышал подробную повесть о моих заблуждениях, изволь теперь выслушать меня».
И Базмант во всех подробностях поведал Абадиду свою историю, а когда умолк, Абадид сказал:
«Мой дорогой брат, не надо унижать себя перед тем, кто был воспитан так же, как и ты, но затем в силу ряда невзгод, похожих на твои, переменился и исправился. Я был не мудрее тебя. Похоже, только беда способна нас чему-то научить! В прошлом я верил только в себя и, возглавляя огромную армию, потерпел поражение от противника, у которого была всего горстка людей. Мне пришлось бежать. С пятьюдесятью верными воинами я укрылся в горах. Провидение послало мне дервиша, который жил в пу́стыни{257} и полностью посвятил себя молитвам и покаянию. Он объяснил мне причины моих бед и поражений и сказал, что мой враг во всем полагался только на Бога и именно поэтому сумел нанести мне сокрушительный удар. Я же надеялся лишь на силу моего копья и численность моих отрядов. Исполненный гордыни, я пренебрег долгом, и каждый мой приказ приводил к ошибкам. „Положись во всем, — сказал мне дервиш, — на Того, Кто правит этим миром: если Он пожелает принять твою сторону, то тебе хватит и пятидесяти человек, чтобы отвоевать свои земли“. Наставления праведного старца произвели на меня глубокое впечатление, я обратился душою к Небу и, преисполнившись спасительной веры, пошел обратно на свою столицу. Благополучие и процветание ослепили моего неприятеля: в сластолюбии и неге он забыл о мудрых началах, которым был обязан своею победой. Ему казалось, что в его царстве всё спокойно, он чувствовал себя настолько уверенно, что пренебрегал поддержанием порядка в армии. Я беспрепятственно проник в город под покровом ночи и помчался ко дворцу с моим крохотным отрядом, чья численность, впрочем, постепенно возрастала из-за присоединявшихся к нам любопытных горожан. Внутри дворца эта беспорядочная толпа превратилась в грозную силу, страх и ужас сеяла она, и узурпатор только и успел, что унести ноги от верной погибели. Уже на следующий день я снова сидел на троне и мирно правил своей страной».
Этот рассказ окончательно убедил Базманта.
«Государь мой, — сказал он Абадиду, — ты внушил мне такую же веру, как та, что вела тебя в день твоей славной победы, и отныне эта вера всегда будет со мной. Только Бог и Его Великий Пророк могут вернуть мне царский венец, и я пойду к нему твоим путем».
С этими словами он поклонился, попрощался с Абадидом и направился в пустыню, которая граничила с его бывшим царством. Ведомый верой и подкрепляя себя молитвами, Базмант поднялся на вершину горы. Тут его сморила усталость, он лег и заснул.
Во сне до него донесся голос, который произнес:
«Базмант, Бог услышал твою молитву, Он принимает покаяние твое, иди и без страха исполни свое предназначение».
Базмант ощутил, что то был голос его ангела-хранителя{258}. Изгнанный монарх вскочил на ноги и поспешил в свое царство. Едва он достиг его рубежей, как встретил часть своих самых верных сторонников. Они жили в шатре, готовые искать другого убежища в случае угрозы со стороны узурпатора. Базмант, никем не узнанный, вступил с ними в беседу и сказал, что направляется в столицу. Все стали отговаривать его от этой безумной затеи и предупреждать о непреодолимых препятствиях на пути к городу. В стране царят подозрение и страх, во всех иноземцах видят лазутчиков Базманта, и тиран без разбору рубит им головы.
«Так он заставляет сожалеть о вашем бывшем государе?» — спросил Базмант.
«Ах, — вздохнули его собеседники, — дай бог, чтобы наш достойный повелитель оказался среди нас! Он нашел бы верное прибежище в сердцах всех своих подданных и тысячи рук, готовых отомстить за него. Чудовище, которое лишило его престола, опирается на свою армию, он всё приносит в жертву своим разнузданным прихотям и карает мечом по малейшему подозрению».
«Он ошибается, полагаясь на свою военную мощь, — заметил Базмант. — Истинной поддержкой царям служит благосклонность Неба. Что до меня, то я пришел сюда исключительно из тяги к познаниям. Я верю, что никто не в силах мне навредить, и с Божьей помощью, без страха пройду туда, куда вы пойти не осмеливаетесь, хотя все предосторожности и угрозы вашего нового господина ничего не стоят».
«Заклинаем, не ходи в столицу, — умоляли добрые люди, — не заставляй нас страдать еще из-за одного несчастья. И раз ты такой добрый мусульманин, дождись, пока Небо само покарает тирана, это не замедлит случиться, ведь в бесчинстве своем он перешел всякие границы, и, если рук человеческих не хватит, чтобы его погубить, ему на голову рухнут колонны дворца».
При этих словах изгнанник почувствовал, как возродились его надежды. Решив более не скрывать своего имени, Базмант признался, что он и есть не кто иной, как их свергнутый царь. И тут же его верные подданные, покинувшие ради него родину, упали к стопам своего повелителя и поцеловали его руки, омытые их слезами. Часть всадников, находившихся там, вызвалась охранять Базманта, остальные разъехались по окрестностям, дабы разнести радостную весть и назначить место сбора. Вскоре огромная армия выступила в поход на столицу, тиран был свергнут, и Базмант снова принял бразды правления под радостные приветствия всего народа.
РАССКАЗ О БАХЕ́Т-ЗАДЕ́ И ДЕСЯТИ ВИЗИРЯХПродолжение
Закончив рассказ, Аладдин позволил себе сопроводить его собственными размышлениями.
— Как видишь, государь, Базмант вернул себе престол, полагаясь лишь на Божью помощь. Мой трон — это моя невиновность, и мне словно ниспослана свыше твердая вера в то, что я тоже снова взойду на него и восторжествую над всеми моими недругами.
По мере того как молодой казначей присоединял к рассказам своим эти мудрые истины, царь Бахе́т-зада́, слушавший его, чувствовал, как утихает его гнев. Он снова приказал отложить казнь и отвести Аладдина обратно в темницу.
На следующий день пришел черед седьмого визиря. Ему следовало отравить разум царя вероломными намеками, которые пока ни к чему не привели. Опытный царедворец хорошо подготовился и притащил с собою подстрекательские воззвания и перечень беспорядков, якобы вызванных нарушением закона и отсрочкой наказания, положенного за столь очевидное и не нуждающееся в новых доказательствах преступление.
Доводы визиря, по видимости бескорыстные и продиктованные исключительно желанием исполнить свой долг, снова встревожили Бахе́т-заду́. Он вновь уверовал в необходимость казнить негодяя и велел немедля привести его.
— Я слишком долго колебался, — сказал царь Аладдину, — твоя смерть послужит безопасности моего царства, и не надейся больше ни на отсрочку, ни на снисхождение.
— Государь мой, — отвечал Аладдин. — Всякое прегрешение заслуживает прощения. Я допустил всего лишь ошибку, попробовав неизвестный мне напиток, от которого у меня ненадолго помутилось в голове. Я имею полное право рассчитывать на твое царское милосердие. Я не способен на преступление, в котором меня обвиняют. Властители имеют прекрасное право, дарованное им свыше, а именно — право на великодушие. Представь себе, что, выслушав обвиняемого со вниманием и обдумав всё хорошенько, ты избавил невинного от смерти. Ведь это то же самое, что воскресить человека. Смертный приговор может казаться правомерным, но, если ты обрек на смерть невиновного, решение твое будет лишь произволом деспота и тирана. И не лучше ли простить оскорбление? Тот, кто, подобно Бахархану, находит в себе силы простить, рано или поздно бывает вознагражден.
Заметив, что Бахе́т-зада́ не прочь выслушать его, Аладдин, дабы пояснить свои слова, начал новый рассказ.
РАССКАЗ О БАХАРХАНЕ
— Бахархан отличался невоздержанностью, он жертвовал всем ради собственных страстей и для их удовлетворения шел на любые крайности. При этом он никому не прощал даже намека на прегрешение и наказывал своих подданных за случайные ошибки так же строго, как за самое страшное злодеяние.
Однажды во время охоты один из его приближенных нечаянно выстрелил из лука, и стрела попала Бахархану прямо в ухо и вырвала его. Царь в бешенстве приказал немедля привести виновника и отрубить ему голову. Когда бедный юноша услышал страшный приговор из уст своего разъяренного господина, он произнес такие слова:
«Государь мой, то, что я сделал, было с моей стороны непредумышленной оплошностью. Это роковая случайность, я взываю к милосердию твоему и умоляю меня простить. Всевышний оценит твою снисходительность, а люди поймут и одобрят ее. Во имя Неба, вложившего в длань твою царский скипетр, я прошу помиловать меня, и когда-нибудь Господь вознаградит тебя за доброту».
Вопреки всеобщим ожиданиям, Бахархан внял мольбе молодого человека и не стал его карать.
Звали этого юношу Тирхан. В свое время он, дабы избежать наказания за допущенную им ошибку, покинул двор отца своего. Долгое время, никем не узнанный, бродил царевич по разным странам, пока не устроился на службу к Бахархану. Однако родитель Тирхана, разузнав, где тот находится, по-отечески ласково пожурил сына и приказал ему вернуться домой. Царевич, не мешкая, исполнил это приказание и в надеждах своих не обманулся, ибо дома его приняли с радостью и восстановили во всех правах.
В один прекрасный день Бахархан решил позабавиться ловлей жемчуга. Он велел приготовить корабль, поднялся на борт и поплыл вдоль берегов своего царства. Неожиданно налетевшая буря отнесла судно далеко в море, а затем выбросила на незнакомый берег и разбила о скалы. Погибли все, кроме государя, и, по счастливой случайности, он оказался во владениях отца того самого юноши, что когда-то нечаянно лишил его уха и получил прощение.
Пока Бахархан приходил в себя, стало совсем темно. Дорога вывела его к большому укрепленному городу, чьи ворота были уже заперты. Пришлось бедному царю коротать ночь на ближайшем кладбище.
На рассвете городские ворота открылись, и люди обнаружили рядом с кладбищем убитого мужчину. Услышав шум, Бахархан поднялся, а, надо сказать, он сильно поранился, когда изо всех сил пытался добраться до берега, держась за обломок судна, и кровь сочилась из его ран. Само собой, его приняли за душегуба и отвели в тюрьму.
Прохаживаясь по тюремному двору, несчастный узник погрузился в размышления.
«Небо покарало тебя, Бахархан! — думал он. — Ты был жесток, мстителен, ненасытен, жизнь человеческая для тебя ничего не значила, ты казнил по малейшему подозрению, и вот теперь тебя самого принимают за злодея. Ты получил по заслугам!»
Так сурово судил самого себя бывший самодержец, как вдруг заметил в небе ястреба, который парил прямо над тюремным двором. Бахархан машинально поднял камень, с силой запустил его в птицу и промахнулся. Камень упал вниз, угодил в царевича Тирхана и рассек ему ухо. От боли юноша вскрикнул, его спутники сгрудились вокруг и позвали врачей, чтобы те остановили кровь. Отец Тирхана приказал найти того, кто ранил его сына. Узники, видевшие, как Бахархан кинул камень, указали на него. Государь приказал отрубить злоумышленнику голову, поскольку был убежден, что именно он совершил убийство на кладбище. Палач сдернул тюрбан с головы Бахархана и взялся за топор, как вдруг отец Тирхана заметил, что у преступника нет одного уха.
«Похоже, — сказал царь, — это не первое твое преступление. За какое злодеяние тебе отрубили ухо?»
«Государь, — уверенным голосом отвечал образумившийся Бахархан, — если есть на моей совести прегрешения, то я отчитаюсь за них перед Всевышним, но, пока Он не назначил мне кары, люди ни в чем не могут меня обвинить. Одним словом, я был таким же царем, как ты. Уха я лишился из-за стрелы, сорвавшейся с лука одного из моих прислужников по имени Тирхан. В первом порыве гнева я приговорил его к смерти, но он умолял сжалиться над ним, и я простил его…»
Не дав Бахархану времени закончить, Тирхан бросился к нему и заключил в объятия — он узнал своего бывшего господина и избавителя. И Бахархана не только не наказали, но, напротив, всячески обласкали и приняли как царя, и к тому же царя несчастного. Он поведал о злоключениях, что привели его на берег чужой страны, а Тирхан рассказал отцу, как едва не лишился головы, ранив своего господина.
«Помнишь, — сказал царевич Бахархану, — как я просил о пощаде и обещал, что Всевышний вознаградит тебя и ты, если помилуешь меня, тоже получишь прощение. И вот при тех же обстоятельствах ты получил его из рук отца моего».
Когда всё прояснилось, два государя обнялись и заверили друг друга во взаимном уважении. Спустя некоторое время Бахархан сел на корабль, чтобы вернуться на родину. Его провожала целая флотилия кораблей и пятьдесят тысяч воинов, которыми командовал царевич Тирхан.
РАССКАЗ О БАХЕ́Т-ЗАДЕ́ И ДЕСЯТИ ВИЗИРЯХПродолжение
— Так, — добавил Аладдин, — Бахархан был вознагражден за то, что сумел совладать с собою и простить нанесенное ему оскорбление. Небо не только подарило ему прощение при схожих обстоятельствах, но и милостиво позволило вернуться к своим подданным. Оно наградило его всеми необходимыми доброму царю достоинствами, и в том числе способностью управлять своей державой без чьей-либо подсказки и помощи.
Бахе́т-зада́, смущенный этим рассказом, опять отложил казнь и повелел отвести казначея в темницу.
Десять заговорщиков, желавших смерти Аладдину, с новой силой взялись за свое черное дело. Они решили вместе отправиться к государю и сделать всё, чтобы погубить его любимца, ибо, добейся Аладдин помилования, им тогда было бы несдобровать.
На следующий день визири явились во дворец, и слово взял самый ярый и красноречивый из них.
— Верит царь или не верит, — сказал он, — но преступный сказочник, чье дарование внушает восхищение, обязан успехом своим лишь чарам, ибо он весьма сведущ в колдовстве. Не стоит поддаваться на обман, который подрывает не только законы, веру, порядок, но и уважение к царской власти и благо народа. Следует немедля воздать должное за столь возмутительное преступление, иначе беспорядки зайдут слишком далеко.
Остальные визири единодушно поддержали эту коварную речь, и каждый из них лез из кожи вон, дабы доказать собственную непредвзятость, радение о державных интересах и преданность. Преступник, утверждали они, соединил безудержную дерзость и хитрость, дабы осквернить государево ложе и очернить добродетельную и прекрасную царицу. Если такое злодеяние останется безнаказанным, всё погибнет.
Бахе́т-зада́ не смог устоять под столь дружным натиском — визири снова пробудили в нем гнев и ревность, и он приказал привести виновного.
Аладдин в цепях предстал перед троном, и, завидев его, Бахе́т-зада́ вскричал:
— Отрубить ему голову!
Все десять визирей чуть ли не бросились к топору, как бы оспаривая друг у друга честь казнить преступника, и этот их порыв дал Аладдину повод сказать такие слова:
— Взгляни, о государь, как твои визири жаждут обагрить свои руки кровью невинного. Справедливость преследует преступника, а не набрасывается на него. Рвение, как и всякое другое качество, должно знать меру. Остановитесь, вы, алчные и злые люди! Меня здесь судит царь, а не вы, не вам принадлежит моя голова, она для вас неприкосновенна, ибо вы не судьи и не палачи. Говорите, покажите себя во всей красе. Вы ненавидите меня за то, что я не позволял вам воровать. Вы мои враги и трусливые наветчики.
— Ты обвиняешь моих визирей, — остановил его царь, — потому что правда, которая исходит от них, разит прямо в цель!
— Нет, им меня не достать, — возразил Аладдин, — их черная клевета бессильна против меня. Она у них в крови, сам Сатана пропитал ее ядом их сердца — я вижу, как они источают его. Эти заговорщики принуждают меня оправдываться и защищаться, и, раз сегодня они все вместе явились сюда, я могу задать им всем один вопрос. Закон требует, чтобы истец или заявитель был очевидцем преступления. Разве визири видели своими глазами, как я осквернил царское ложе? Нет, а значит, их показания нельзя принимать во внимание, любой суд даст им отвод. Обвинения против меня — плод зависти и бешеной ревности, которая пожирает твоих визирей и моих врагов. Посмотри, государь, на них и на меня. Топор занесен над моей головою, но я не боюсь ее поднять, тогда как они прячут глаза и от тебя, и от меня. Небо служит мне опорой и осуждает их. Наш приговор написан на челе у каждого из нас. О великий царь! Ты достоин лучших советников, бойся попасться в преступную сеть, сплетенную ими! Вот человек по имени Оланза всю жизнь жалел о том, что поверил доносу визирей на одного из своих любимых приближенных.
— Да-а, — изумился Бахе́т-зада́, — это что-то неслыханное… Что ж, расскажи, о чем там сожалел некий Оланза.
ОСТОРОЖНЫЙ,или РАССКАЗ ОБ АБАЛЬТАМАНТЕ
— Жил в Египте человек по имени Абальтамант. Он был осторожен, скромен, мудр и очень богат. Его родной край оказался под властью тирана. Из-за посягательств и притеснений деспота люди боялись за свою жизнь и состояние и бежали в соседние земли. Абальтамант последовал их примеру. Приняв все необходимые предосторожности, чтобы обезопасить свою семью и имущество, он укрылся в царстве Оланзы, который слыл достойным и мудрым государем.
Приготовив дорогие подарки, Абальтамант испросил дозволения предстать перед своим новым господином, и тот благосклонно принял иноземца, выделил ему участок земли для строительства дома и одарил богатым платьем.
Абальтамант возвел подобающий своему положению дворец и зажил в нем на широкую ногу. За его столом сидели самые знатные господа страны и многие иноземцы. Он всячески стремился завоевать всеобщее доверие, и даже царь проникся к нему таким уважением, что пригласил к себе на службу.
«Государь, — сказал предусмотрительный Абальтамант, — твое доверие для меня большая честь, а доброта заслуживает глубочайшей признательности. Мое состояние и жизнь в твоих руках, но, если дозволишь, я хотел бы поступить в соответствии с моими наклонностями. Молю, позволь мне спокойно окончить дни мои вдали от суеты двора, но не лишай своей дружбы. Я не честолюбив и не сомневаюсь, что, едва лишь коснется меня тень высочайшего благоволения, как тысячи царедворцев, завистливых и ревнивых, сделают всё, чтобы развеять ее. Даже если я ни в чем не буду виноват, они припишут мне ошибки и обвинят в разных промахах, лишь бы лишить твоего расположения».
«Не бойся, — возразил Оланза, — я знаю двор и давно научился распознавать и козни, и происки, и их любителей. Пожертвуй ради меня и моего народа своим покоем. Я ручаюсь за твою жизнь!»
Абальтамант уступил и вскоре своими деяниями и мудрыми советами снискал полное доверие государя, который назначил его визирем и не отпускал от себя ни на шаг. Самые важные государственные дела сосредоточились в руках нового царского советника, высокие сановники оказались у него в подчинении и начали завидовать ему. Они объединили свои усилия, чтобы погубить столь опасного соперника, а поскольку очернить его не надеялись, надумали прибегнуть к лести и обману.
У царя Оланзы был один большой недостаток: он слишком любил женщин и легко влюблялся. То, что у любого другого проходило как мимолетное желание, у него превращалось в сильнейшую страсть.
Один из визирей представил ко двору даровитого художника, который написал целую галерею портретов самых красивых женщин Азии. Оланза пожелал взглянуть на это собрание и попался в приготовленную для него ловушку.
Среди множества прекрасных картин особо выделялся портрет одной царевны, которая затмевала прочих своею красотой. Все взгляды притягивались к ней одной. Царь пожелал узнать имя этой восхитительной девушки, художник назвал его и в то же время заверил, что его картина дает лишь слабое представление о непередаваемой прелести красавицы.
«Царь, ее отец, — добавил он, — гордится дочерью и души в ней не чает. Он считает оскорбительными все брачные предложения и отрубает голову посланцам, которые осмеливаются просить руки царевны. Они прибывали из самых разных стран, от Тебриза{259} до Самарканда, а теперь их головы выставлены у ворот столицы Кохинхина{260} и вселяют страх и ужас во всех остальных смельчаков».
Рассказ художника не загасил пылких желаний Оланзы, напротив, его страсть и любопытство разгорелись с новой силой. Не будь он привязан к своему народу, он сам отправился бы с посольством. Однако влюбленный монарх надеялся, что при дворе отыщется человек, который, ради того чтобы услужить ему, осмелится на это опасное предприятие.
Придворные, все как один, скрывая страх, ссылались на свои недостатки, а визири хором указали царю на то, что в выборе своем он должен исходить из государственных интересов.
«Каждый из нас, — говорили они, — был бы счастлив отдать жизнь во славу своего повелителя. Однако, если твой избранник потерпит неудачу, ты, его господин, будешь унижен, а отомстить за нанесенное оскорбление при всем желании не сможешь из-за огромного расстояния, которое отделяет Египет от Кохинхина».
«Я уверен, — возразил Оланза, — что Абальтамант сумеет и голову свою уберечь, и своего повелителя не посрамить, и невесту ему привезти».
«О государь, — сокрушались придворные, — голова Абальтаманта дорога нам так же, как тебе и твоему народу. Он — наше солнце и свет, советы его бесценны, нам будет его не хватать, даже завистники восхищаются его дарованиями. Однако, несмотря на нашу огромную любовь к нему, мы должны признать, что никто и никогда не владел таким умением убеждать, всё, что слетает с его уст, внушает доверие безграничное, и каждый понимает, что сила его не в хитрости, а в мудрости. И потому вряд ли повелитель Кохинхина, на дочери которого ты желаешь жениться, сумеет противостоять ему, особенно когда речь идет о столь почетном союзе с тобою».
Эти хитроумные словеса окончательно убедили Оланзу, и он решился возложить нелегкую задачу на плечи верного Абальтаманта. Мудрый визирь прекрасно понял, что движет его недоброжелателями, но сделал вид, что польщен оказанным доверием, и твердо обещал самому себе, что убережет себя и свою голову от дикого приема, коему подверглись другие посланники.
И вот всё уже готово к отъезду. Абальтамант позаботился о том, чтобы его колесницы видом своим свидетельствовали о богатстве, мудрости и славе государя, которого он представляет. Посол двинулся в путь и неустанно следил, чтобы в войске, его сопровождавшем, царил строжайший порядок.
Добравшись до земель Кохинхина, Абальтамант удвоил предосторожности. Щедростью своей и подаяниями он завоевал благожелательность народа и уважение местных властей. И, когда он достиг столицы, слава о почтенном посланнике Оланзы уже опередила его.
При первой же встрече с царем Абальтамант заверил его в своем глубочайшем уважении и вместе с посланием Оланзы передал от имени своего государя богатые подношения. Египетскому визирю оказали теплый прием, одарили драгоценными мехами и проводили во дворец, приготовленный для него и всех его людей. Абальтамант получил приказ явиться за высочайшим ответом через три дня.
Молва донесла до царевны известие о прибытии нового посольства. Царь-отец пришел к дочери после встречи с Абальтамантом, рассказал о том, что ее руки просит самодержец Египта, и дал почувствовать, что на сей раз расположен серьезно отнестись к сватовству.
«Отец мой, — сказала царевна, — надеюсь, ты не откажешь мне в любезности и позволишь встретиться с глазу на глаз с этим посланником. О характере государя очень часто можно судить по тому, каких советников он себе выбирает. До сих пор все превозносили Абальтаманта, и даже ты, похоже, остался им доволен. Позволь мне самой убедиться в том, что он стоит похвал не только как сановник, но и как человек. Я хочу испытать его и проверить».
В этой просьбе не было ничего предосудительного, и царь дал свое согласие.
Когда назначенный срок истек, Абальтамант снова предстал перед государем. После положенных приветствий ему велели пройти к царевне, которая желала его расспросить. Главный евнух проводил его, и, хотя путь был недолог, дальновидный посланник успел подумать и вспомнить советы египетского мудреца, который когда-то был его наставником: «Нет спросу с того, кто не поднимает глаз. Держи язык за зубами, и тебя не упрекнут в болтливости. Прижми руки к сердцу своему, и тебе их не отрубят».
Едва он всё это припомнил, как оказался лицом к лицу с царевной. Она встретила его словно старого друга: в простом платье, без покрывала, в окружении нескольких невольниц, каждая из которых была прекрасна, но ни одна не могла затмить свою госпожу. Египетский визирь, скрестив руки на груди и опустив глаза долу, смиренно выказал царевне почтение. Она предложила ему присесть, и он подчинился, расположившись поодаль от царской дочери.
«Что привело тебя к моему отцу?» — спросила юная красавица.
«Мой повелитель, — отвечал Абальтамант, — горит желанием стать твоим мужем, госпожа. Он почтет за счастье получить твою руку, и я приехал просить ее от его имени».
Царевна потупилась, а затем велела поднести гостю в дар драгоценности редкой красоты и блеска и, не спуская с него глаз, попыталась угадать по его лицу и поведению, какое впечатление произвели эти подарки на гостя. Душа продажная и алчная выдает себя одним-единственным взглядом, одним движением. Таким образом царевна проверяла каждого посланника, который искал ее руки для своего государя, и все они были ослеплены свалившимся на них богатством.
«Я принимаю твои дары с почтением и признательностью, — промолвил, помолчав, Абальтамант. — Однако это бесценное сокровище достойно лишь моего господина, а не его верного слуги. Твое сердце и рука, госпожа, — вот единственное, что я хочу получить ради счастья царя Оланзы. Окажи мне честь, прими предложение моего государя, и больше мне ничего не надобно».
Этот почтительный и мудрый ответ очаровал царевну.
«Добейся согласия отца моего. Я хочу, чтобы он дал его, и этим всё сказано».
Абальтамант с трудом сдержался, чтобы не выдать свою радость. Он учтиво поклонился и удалился.
Тем же вечером царь Кохинхина навестил свою дочь.
«Мы проиграли, отец мой, — призналась она. — Ты хотел выбрать мне мужа, который сделает меня счастливой. Придется тебе остановить свой выбор на Оланзе. Ничтожный царь не сумел бы привлечь такого советника, как Абальтамант, он завидовал бы ему и не смог бы ему доверять».
Услышав столь убедительные доводы, отец царевны решил, что Оланза станет его зятем, но захотел еще раз побеседовать с его посланником и приказал пригласить Абальтаманта во дворец.
Египетский визирь не заставил себя ждать, и царь спросил его, какое впечатление произвела на него царевна.
«Государь, — отвечал Абальтамант, — я прибыл к твоему двору вовсе не для того, чтобы разглядывать ту, чью руку мне было поручено испросить. Мой господин, прослышав о ее достоинствах, воспетых поэтами, не требовал, чтобы я взирал на прелести, что зажгли любовь в его сердце. Когда царевна оказала мне честь, пригласив для беседы, я ни на минуту не забывал о почтении, кое должен испытывать к дочери великого самодержца и будущей жене могущественного повелителя Египта. Я вспомнил изречение мудрого Абайлассана: „Не смотри на солнце, блеск его лучей растопит хрусталики зениц твоих“».
«Моя дочь преподнесла тебе дары, — не отступал царь Кохинхина, — почему ты не принял их?»
«Государь, я мог бы принять их лишь после успешного завершения моего посольства. Только твой ответ определит мое поведение. Если я исполню желания моего господина и смогу поставить это себе в заслугу, то сочту себя достойным того дара, что столь любезно предложила мне твоя дочь».
«До сей поры, — продолжил царь, — я с презрением и негодованием отказал многим коронованным особам и не отдал им сокровище, которое ты хочешь у меня похитить. Все искатели руки ее, являвшиеся ко мне, показались мне самонадеянными болванами, посланцами безумцев, упоенных собственным величием. Они не только выказывали низость и продажность, но и осмеливались поднять глаза на мою дочь! Их дерзость так возмущала меня, что я, желая оградить себя от подобных гостей, всех их покарал. Кроме того, я во всеуслышание объявил, что смертная казнь ждет всякого, кто явится ко мне от имени самодуров, коим вздумается засылать ко мне бесстыдных, алчных и продажных гонцов. Твой господин избрал тебя, и это очевидно доказывает его мудрость и просвещенность. Отвергнув союз с ним, я лишил бы свою дочь счастья. Я вверяю ее тебе, проводи мою ненаглядную к ее будущему мужу, я даю ей мое благословение, а тебе, Абальтамант, в залог моего уважения вручаю это изумрудное ожерелье. Прошу тебя, носи его на шее в память о моих дружеских чувствах к мудрому советнику достославного Оланзы. И пусть Великий Пророк направляет тебя!»
Абальтамант пустился в обратный путь вместе с царевной, и царь Кохинхина приказал сопровождать их своим лучшим оруженосцам.
Воротившись в Египет, счастливый посланник царя Оланзы стал его правой рукой. Казалось, Абальтамант пользуется незыблемым покровительством и доверием царя и царицы. Самые нежные и теплые чувства соединяли Оланзу и его жену, они жили душа в душу и во всем соглашались друг с другом. При таких благоприятных обстоятельствах никто не сомневался, что Абальтаманту не грозит никакая буря. Однако и в тихой гавани порой разыгрывается шторм, и даже самое надежное убежище окружают опасности.
Ревность неотделима от любви, а мы видели, что сердце Оланзы устроено так, что и то, и другое чувство могло нарушить его покой. Визири, чья ненависть тем более опасна, что прикрывается ядовитой лестью, подкупили двух мальчиков, служивших в царском кабинете. Эти дети, выросшие и воспитанные при дворе, постоянно находились во внутренних покоях дворца. Государю они не мешали, и он разрешал им играть в любое время, даже когда работал или отдыхал после обеда. Оланза привык к их болтовне, мальчики ему не только не докучали, но порою даже развлекали, и царь никогда их не одергивал. Этих невинных юнцов и вовлекли враги Абальтаманта в исполнение своего черного замысла. Подручные визирей подучили мальчиков, чтобы, как только повелителя начнет клонить в сон, они, не мешая ему дремать, заводили разговор о каком-нибудь любопытном происшествии во дворце.
«Мы подскажем вам, о чем говорить, — наставляли они мальчиков. — И, если государь будет молча вас слушать, значит, рассказ доставляет ему удовольствие, и господин еще больше вас полюбит».
В остальном юным невольникам предоставили свободу и велели действовать сообразно их собственным дарованиям. Уже на следующий день юнцы приступили к выполнению задуманного, и вся эта затея оказалась весьма успешной.
Притворившись спящим, царь узнал, что один из его евнухов влюбился в молоденькую рабыню, но вместо нее ему подсунули самую старую прислужницу сераля, а потом застали их обоих врасплох и осыпали насмешками. Государь не усмотрел в этом забавном случае ничего дурного, ибо порок был осмеян. Оланзе такой способ наказания мог лишь понравиться.
На следующий день царь улегся на софу и приготовился слушать, но его прислужникам не о чем было рассказывать, и Оланза не узнал ничего любопытного. На третий день старший мальчик встретил одного из визирей и сказал ему простодушно:
«Вчера после обеда нам не о чем было болтать. Царь лег отдохнуть, и краем глаза мы видели, что он не прочь нас послушать. Помоги нам, расскажи что-нибудь смешное».
«Вот тебе маленькая история, — отвечал визирь. — У бывшей любимой жены государя пропало кольцо, и украл его раб по имени Абдалла. Вы должны поведать об этом следующим образом. Пусть твой товарищ попросит тебя угадать, кто украл кольцо. Ты скажешь, что это наверняка Абдалла, потому как он очень волнуется и кричит громче всех».
Довольный мальчик поблагодарил за подсказку, и на четвертый день царя развлекли историей с кольцом. Абдалла был изобличен тем же вечером, а разгадка заключалась в том, что еще утром ювелир, которому раб предлагал купить кольцо, уведомил визиря о случившемся. Оланза ничего об этом не знал и, пораженный сметливостью ребенка, проникся еще большим доверием к рассказам мальчишек.
И вот наступил долгожданный час, который наконец должен был позволить расправиться с Абальтамантом посредством навета. Два визиря вызвали своих юных пособников, поздравили с тем, что им удалось развлечь царя, и заверили, что отныне их господин будет обращаться с ними еще лучше, нежели прежде.
«Хотите — верьте, хотите — нет, — добавили злоумышленники, — но вы заживете припеваючи и станете важными особами, а за то, что вы уже сделали, вот вам вознаграждение. Возьмите этот кошель с десятью золотыми и спрячьте как можно дальше, потому что скупой Абальтамант не терпит чужого богатства. Его послушать, так во дворце круглый год должны жить так, как в месяц рамадан, и он с великим удовольствием загасил бы все лампы во время праздников, лишь бы сберечь масло. Он хотя бы раз сказал вам ласковое слово?»
«Нет», — простодушно признались ребята.
«Вот поэтому мы хотим удалить его из дворца, пусть скаредничает у себя в деревне. Сейчас мы придумаем одну историю, а вы расскажете ее царю так же, как раньше, и, если всё правильно сделаете, получите по сто таких кошелей».
Подобное обещание воодушевило детей, и визири воспользовались этим, чтобы втолковать им как следует то, что надлежит сказать. Заговорщики заставили мальчиков повторить несколько раз всё, что полагалось произнести, и невинная парочка, соблазненная кучей золота, вернулась в царские покои, полная решимости исполнить поручение и разбогатеть.
Судьба распорядилась так, что в тот день Оланза позволил себе за столом выпить лишнего. Он пришел к себе в кабинет с замутненной винными парами головою, лег на софу и задремал, но вскоре обычная болтовня двух мальчиков нарушила его беспокойный сон. До царя донеслось имя Абальтаманта, и он прислушался.
«Главный евнух, — похвастался один из юнцов, — пообещал мне красивый пояс, если я буду благоразумен, и я хочу стать таким же мудрым, как Абальтамант».
«Да, — отвечал другой, — станешь таким, как Абальтамант, и тебя приласкает даже царица».
«Ты что, видел их?»
«Еще бы. Как только наш государь отправляется на охоту, я сажусь у двери в опочивальню царицы и смотрю через замочную скважину, как они нежно целуются. Это началось сразу после их приезда из Кохинхина».
Оланза, как я уже говорил, был не в себе из-за выпитого вина и к тому же безумно любил свою жену. Ревность его перешла в бешенство. Ему и в голову не могло прийти, что невинные дети лгут. Он поверил каждому их слову. Царь встал, сделав вид, будто только что проснулся, прошел в комнату для приватных бесед и приказал немедленно привести к нему Абальтаманта.
Его любимец не заставил себя ждать. Согласно обычаю, в знак почтения и послушания первый визирь простерся перед царем ниц, и едва он поднялся, как государь спросил:
«Абальтамант! Какого наказания заслуживает человек, развращающий жену ближнего своего?»
«Закон, — отвечал Абальтамант, — требует, чтобы со всяким человеком поступали так, как он поступает с себе подобными».
«Выражайся яснее, — потребовал царь. — Чего заслуживает негодяй, который в лице царицы оскорбил честь своего повелителя?»
«Смерти, — промолвил Абальтамант, — смерти незамедлительной. Только миг может отделить возмездие от такого преступления».
«Неблагодарное чудовище! — вскричал Оланза. — Ты только что вынес себе приговор».
И государь тут же вонзил свой кханджар{261} в сердце старика и приказал бросить его труп в колодец, предназначенный для погребения преступников.
Когда царь с искаженным от гнева лицом поднялся с софы, мальчики испугались и выронили кошель, который им дали визири.
Утолив жажду мести, Оланза вернулся в кабинет, и первое, что бросилось ему в глаза, был кошель и рассыпавшиеся по полу монеты. Он позвал раба и спросил, чьи это вещи. Раб ответил, что заметил кошель на поясе одного из мальчиков, и подумал, что это подарок царя.
«Я никогда не давал денег этим детям, — возразил Оланза. — Немедленно приведи их сюда».
Дрожа от смущения, мальчики явились к царю.
«Кто дал вам это золото?» — гневно спросил Оланза.
Юнцы испугались и расплакались, затем указали на визирей и поведали о том, как те подучили их и обещали вознаградить. Мальчишки и подумать не могли, что царь так скоро расправится с Абальтамантом. Теперь они поняли, что были обмануты и что из-за них совершилось злодейство.
«Увы! — вскричал государь, испытывая жесточайшие муки раскаяния. — Как прав был Абальтамант, когда хотел держаться подальше от двора! Я обещал не слушать никаких наветов, и он поверил моему слову. Я не нарушал его, не обращал внимания на измышления его соперников, но они сумели провести меня с помощью двух детей, и я, неблагодарный, в один миг превратился в клятвопреступника и убийцу! О Абальтамант! Никакие сожаления и угрызения не вернут тебя, но я успокою совесть свою, воздав по справедливости твоим врагам».
Оланза приказал привести к нему злоумышленников.
«Вы, мерзкие совратители, — сказал он, — изменники, лжецы! Вы льстили себя надеждой, что Небо оставит безнаказанным ваше черное дело, что невинный не будет отомщен? Тот, кто роет другому яму, сам в нее попадет. Абальтамант мешал вам воровать! Теперь, свободный от земных забот, он покоится в объятиях Великого Пророка. Ваши же мучения будут беспрерывны и бесконечны, души ваши, вырванные из тел, будут низвергнуты в преисподнюю, и там их вечно будет пожирать пламя возмездия».
В тот же миг Оланза приказал отрубить обоим визирям головы, а трупы их бросить на растерзание диким зверям. Тело Абальтаманта поместили в сооруженный для него мавзолей. Царь с царицей часто навещали его и лили слезы на мрамор. Оланза никогда не простил себе злодеяния, которого избежал бы, если бы дал себе время подумать.
РАССКАЗ О БАХЕ́Т-ЗАДЕ́ И ДЕСЯТИ ВИЗИРЯХПродолжение
— Видишь, государь, — продолжил Аладдин, — какое горе причинили поспешность и необузданный гнев государю, достойному любви своих народов. Видишь, сколь опасны происки порочных визирей! Я боюсь не за себя. Живым или мертвым, я останусь невиновным в глазах Всевышнего. Но сколько слез и сожалений ждут тебя, если ты меня погубишь! Провидение не замедлит открыть тебе глаза на гнусные сети, сплетенные моими врагами. Я молю Небеса, чтобы сердце твое никогда не узнало подобных мучений!
Бахе́т-зада́ взволновался еще сильнее, чем прежде. Он был тронут услышанным, размышления его и чувства, ими вызванные, не позволили государю исполнить смертный приговор, и он снова приказал отвести узника в темницу.
Визири, приняв его доброту за очередное проявление слабости, собрались и договорились о том, что пора пойти на крайние меры, дабы заставить Бахе́т-заду́ казнить Аладдина. Если царский любимец спасется и заговор их раскроется, не сносить им всем головы. И они попросили царицу Бахержоа выслушать их.
— Государыня, — сказал один из визирей, — твой супруг позволил преступнику, который оскорбил вас обоих, увлечь себя колдовскими речами и безо всяких оснований откладывает его казнь. Народ приписывает эту снисходительность тебе, все говорят, что это ты защищаешь злодея, и строят самые оскорбительные для тебя предположения. «Аладдин, — говорит народ, — виновен, но царица не позволит его казнить».
Бахержоа поверила, что отсрочка казни в самом деле наносит ей ущерб, и начала уговаривать царя больше не медлить. Бахе́т-зада́ не мог ей противиться, он решил покончить с сомнениями и покарать преступника. Государь направился в диван и с суровым видом повелел привести Аладдина.
Лицо царя было преисполнено такой холодности и неприступности, что визири поздравили себя с успехом. Едва завидев узника, они обрушили на него целый град обвинений.
— Негодяй! — кричали они. — Земля жаждет твоей крови, черви ждут твой труп!
Так они пытались подлить масла в огонь и подтолкнуть Бахе́т-заду́ к долгожданному приказу. Аладдин же оставался спокоен; не удостоив их ответом, он обратился к государю:
— Каждый имеет право свидетельствовать против обвиняемого, но только беспристрастно. Если доказательства убедительны, суд выносит приговор. И судья, взвешивая преступление и определяя меру наказания, относится со вниманием и сдержанностью к божьему созданию, которое он должен покарать. Здесь же я не вижу ничего, кроме озлобленности и бешеной ревности, не справедливостью руководствуются мои недруги, ими движет жажда крови. Тщетно они изрыгают проклятия, невидимая рука вселяет в мою душу спокойствие человека невинного: сердце мне подсказывает, что меня никогда не причислят к злодеям, ибо всю свою жизнь я был далек от преступлений. Но горе тому, чья совесть нечиста: напрасно силится он уйти от возмездия, и доказательством тому служит история султана Ибрахима и его сына.
Бахе́т-зада́, пораженный твердостью и бесстрашием Аладдина не меньше, чем разъяренностью визирей, снова заколебался и решил еще раз выслушать своего бывшего любимца. Получив царское дозволение, Аладдин начал новый рассказ.
ОБРЕЧЕННЫЙ,или РАССКАЗ О СУЛТАНЕ ИБРАХИМЕ И ЕГО СЫНЕ
— Султан Ибрахим, от рождения призванный править необозримым царством, с оружием в руках еще больше расширил свои владения. Однако отсутствие наследника не давало ему сполна насладиться славой. Напрасно собрал он в свой сераль самых прекрасных женщин — они дарили государю удовольствия, но не оправдывали его надежд. Наконец подоспел чаемый момент, и стало очевидно, что одна из наложниц носит под сердцем ребенка.
При этом долгожданном известии Ибрахим, вне себя от радости, осыпал женщину подарками, приказал молиться за нее во всех мечетях и обратился к самым умудренным звездочетам, чтобы они предсказали судьбу будущего наследника. И вот по истечении положенного срока султанша родила мальчика, чье благополучное появление на свет праздновали всем народом сорок дней и ночей подряд. Всё это время астрологи трудились над гороскопом царевича, однако с докладом к его отцу не торопились, ибо сделанные выводы смущали их и пугали. Но, делать нечего, пришлось открыть султану, что сын его родился под несчастливой звездой. Кроваво-черная ее орбита предсказывала невзгоды, которых трудно будет избежать. Звездочеты в один голос утверждали, что еще до семи лет ребенка растерзает лев, а если эта беда минует его, царевич убьет своего родителя. Единственное, что может уберечь мальчика от злой участи, — это воспитание, которое должно сделать его просвещенным, мудрым и добродетельным.
Столь страшное предсказание повергло Ибрахима в отчаяние, дни поздравлений и прославлений стали для него днями слез и боли. И всё же надежда умирает последней: Ибрахим тешил себя мыслью, что человек в силах принять такие предосторожности, которые уберегут наследника от всемогущего рока. Он верил, что до семи лет сможет оградить сына от любого льва, а потом, избавившись от первой угрозы, внимательно отнестись к воспитанию мальчика, взрастить в его душе мудрость и любовь к добру и таким образом опровергнуть роковой гороскоп.
Султан велел соорудить убежище на вершине горы. Он хотел, чтобы сын жил там до семи лет и тем самым избежал ужасной смерти. Бесчисленная армия рабов выбила в скале яму глубиною в сто локтей, длиною в сто пятьдесят и шириною в тридцать. Туда опустили все материалы, необходимые для устройства удобного жилища. На дне убежища обнаружился источник, и рабочие выстроили водосток для него и для дождевой воды, которая могла скапливаться на полу. Кроме того, туда натаскали землю и высадили растения, которые хорошо прижились в этом необычном месте.
Обставив этот маленький дворец, в яму с помощью лебедок и веревок опустили младенца вместе с его кормилицей и запасом продовольствия на месяц. Каждое новолуние Ибрахим навещал своего ребенка. Тростниковую корзину с младенцем поднимали на край горловины, и, пока султан, лаская сына, утолял свои самые нежные чувства, целая армия разгоняла диких зверей, стуча в барабаны и трубя в трубы. Когда приходила пора расставаться, слуги пополняли запасы съестного и осторожно возвращали мальчика его няньке.
Царевич рос и набирался сил в уединенном убежище, украшенном пышной и разнообразной зеленью. Роковой срок, предсказанный звездочетами, почти истек, оставалось три недели до семилетия мальчика, но тут вершины горы достигла группа иноземцев, гнавшихся за огромным и уже раненым львом. Преследователи не теряли свою жертву из виду, и разъяренный зверь, напуганный криками и градом стрел, подбежал к краю ямы и, то ли оттого, что не заметил ее, то ли от страха и отчаяния, ринулся вниз. Он зацепился за дерево: оно согнулось под тяжестью хищника и не дало ему разбиться, что непременно случилось бы, если бы зверь упал прямо на дно.
Кормилица в ужасе попыталась спрятаться, а лев наткнулся на ребенка и вцепился ему в плечо. Услышав детский крик, нянька забыла обо всем на свете и кинулась на помощь. Хищник набросился на нее и разорвал на куски. Он, наверное, сожрал бы свою добычу, но подоспевшие лучники, приблизившись к краю ямы, обрушили на зверя тучу стрел. Лев истекал кровью, стрелы торчали из его многочисленных ран, но вскоре сброшенный сверху огромный камень раздавил его и прикончил.
Охотникам стало любопытно поглядеть на ребенка, чей плач раздавался в этом поразительном убежище. Они спустились вниз, и каково же было их удивление, когда они обнаружили мертвую женщину и прекрасного, богато одетого мальчика, истекающего кровью. Первым делом охотники оказали помощь бедному ребенку, который уже едва дышал. Они промыли его рану и приложили к ней целебные травы. Когда мальчик немного успокоился, его спасители похоронили кормилицу и огляделись. Они увидели роскошную обстановку, добрые запасы съестного, и всё это, казалось, упало в маленький дворец прямо с неба. На правах победителей чужеземцы забрали что смогли и стали выбираться наверх.
Первым делом они подняли ребенка, уложив его в тростниковую корзину, а после тем же способом переправили вещи и припасы. Закончив, охотники принялись делить добычу. Понимая, что за мальчика можно будет получить хороший выкуп, их главарь забрал его и увез к себе домой.
Сын султана Ибрахима попал в хорошие руки. Его спаситель оказался человеком достойным и богатым. Единственным его недостатком была чрезмерная страсть к охоте. Очарованный красотой и мягким нравом своего юного воспитанника, он сделал всё для его выздоровления, а когда мальчик смог говорить, спросил, кто он и как оказался в том странном уединенном месте.
«Я не знаю, — отвечал ребенок. — Я жил там вместе с женщиной, которую вы нашли мертвой, она заботилась обо мне, и я ни в чем не знал отказа. Время от времени приходил высокий мужчина, тогда меня усаживали в корзину и поднимали на поверхность земли. Он долго ласкал меня, называл своим дорогим сыном. Женщину я звал кормилицей, а она меня — милым дитяткой, и больше я ничего не могу сказать».
Из этих простодушных слов благодетель понял лишь одно, а именно, что родители ребенка были людьми благородными, но по какой-то из ряда вон выходящей причине вынуждены были скрывать его существование таким более чем необыкновенным способом. Надеясь, что время раскроет эту тайну, он позаботился о том, чтобы мальчик получил образование, достойное его высокого происхождения.
Ученик с самого начала оправдал надежды своего воспитателя. Он блистал в искусстве фехтования, ловко управлял конем, владел разными видами оружия, в общем, обучился всему, что необходимо отважному воину и охотнику.
Однажды они помчались в погоню за тиграми, как вдруг их окружили грабители. Абакир (так звали сына султана Ибрахима) показывал чудеса отваги наравне с его господином, но шайка взяла их числом. Покровитель Абакира погиб, а самого юношу легко ранили, и он лишился чувств, правда, скорее от усталости, нежели от полученных ударов. Как только нападавшие забрали всё, что могли, и ускакали прочь, Абакир пришел в себя и двинулся один через пустыню на поиски жилья и помощи. Он остался почти без одежды и только сжимал в руке забытую разбойниками рогатину.
Спустя всего несколько часов ему повстречался человек, похожий на дервиша. Абакир поспешил к незнакомцу и, приблизившись, поклонился. Старик заговорил первым.
«Прекрасный юноша, ты ранен, твое платье изорвано, что с тобою случилось?»
Абакир без утайки рассказал свою историю тому, кого принимал за святого человека, и доверчиво попросил о помощи.
«Надо уметь раздеться ради ближнего своего и поделиться куском хлеба, дабы сохранить ему жизнь».
«Надо уметь раздеться ради ближнего своего и поделиться куском хлеба, дабы сохранить ему жизнь».
Дервиш укутал юношу в свою накидку, усадил его, достал из котомки несколько фиников, хлеб, замешенный на верблюжьем молоке, и бурдюк из козьей шкуры, в котором было немного воды.
«Возьми, — сказал он Абакиру, — раздели трапезу кающегося пустынника. Я всегда ношу это с собой, чтобы было чем подкрепиться и накормить нуждающихся. Теперь пойдем ко мне в пещеру, там ты сможешь отдохнуть и поесть как следует».
Абакир поблагодарил за столь своевременную помощь и, утолив голод и жажду, пошел вслед за добрым отшельником.
Пустынник обошелся с юношей очень ласково: он промыл и перевязал ему раны, а потом досыта накормил. В диком его обиталище столом и стульями служили кое-как сложенные камни, постелью — куча мха, но Абакир, лишенный всего, был рад и этому. Окруженный необычайной заботой и вниманием, юноша не замечал убогой обстановки и проникся глубоким почтением к положению дервиша, вообразив, что именно оно внушает такое милосердие и человеколюбие.
«Мое дорогое дитя, — сердечно говорил его спаситель, — доверься моим заботам, они доставляют мне удовольствие, и не относи всё на счет веры моей. Ты вызываешь у меня большой интерес, но, если непременно хочешь уйти, подожди, пока раны твои не затянутся полностью, потому что выбраться из этой пустыни очень и очень нелегко».
Молодой человек от души благодарил дервиша за внимание, хотя оно его ничуть не удивляло. Абакир привык к ласковому отношению: кормилица, отец, потом великодушный благодетель, который выучил его, — все его любили и заботились о нем. И дервишем, казалось, тоже движет одна лишь отеческая доброта. Мало-помалу он расспросил Абакира обо всех его приключениях, и они чрезвычайно заинтересовали его.
«Если не ошибаюсь, дитя мое, — сказал как-то раз пустынник, — тебя ждет необыкновенная судьба. Я стану твоим проводником на этом полном опасностей пути и помогу найти твоего ласкового отца».
«Ах, если так, то отведи меня к нему немедленно!» — воскликнул сын Ибрахима.
«В таком виде? Нет, сын мой, ты не знаешь людей. Природа молчит в сердцах сильных мира сего, когда они видят жалкого незнакомца со старым плащом дервиша на плечах. С тобою будут обращаться как с самозванцем. И прежде чем тебя выслушают, ты столкнешься с огромной толпой тех, кому выгодно тебя остановить. Хорошо, что я буду рядом с тобой, ведь ты мне не безразличен, и я сделаю так, что ты ни в чем не будешь нуждаться. Отвращение к роскоши и тщеславию заставило меня удалиться от мира. Но завтра, стоит мне только захотеть, у меня будет всё необходимое, чтобы утолить честолюбие самых состоятельных властителей. Я покажу тебе часть моих богатств. Земля таит сокровища, и я могу заставить ее отдать их. Неподалеку отсюда есть один такой клад, я провожу тебя к нему. Ты возьмешь всё, что потребуется, дабы прибыть ко двору отца. Мы нагрузим самыми дорогими тканями Востока сотню верблюдов, к каждому приставим раба-погонщика, а охранять твой караван будет многочисленная стража. И тогда тебя станут уважать везде, где ты появишься».
Абакир пришел в восхищение, но ему было трудно поверить этим сказочным обещаниям при виде грубого плаща, убогой пещеры и жалкой утвари отшельника. Тот дал ему время подумать и снова заговорил:
«О сын мой! Помни, видимость может ввести в заблуждение! С годами ты научишься не доверять своим глазам. По наружности и повадкам я дервиш, но под моим плащом прячется совсем другой человек. Это он принял тебя как друг и желает тебе счастья. Ты видишь мое нищенское одеяние, а теперь посмотри: под ним скрывается то, что могут себе позволить только самые богатые и могущественные люди».
Мнимый дервиш приоткрыл свои лохмотья и показал пояс из красного, желтого и зеленого шелка.
«Доверься мне, юноша! — продолжил отшельник. — Завтра ты увидишь больше, и мы займемся твоей судьбой. Я сумею без особого труда разыскать диковинную яму, в которой ты рос, найду того, кто приказал ее вырыть, и уже через месяц, подготовившись как следует, мы отправимся ко двору твоего отца с такой свитой, что весь мир выйдет нам навстречу с поклоном».
Богатый пояс под бедным платьем поразил Абакира: он поверил обещаниям своего нового покровителя и со всем согласился.
«Я требую только одного, — добавил странный дервиш. — Когда ты найдешь своего отца, даже если расставание со мною будет тебе в тягость, ты отпустишь меня в мою пустынь».
«Хорошо, — сказал Абакир, — тогда ты позволишь мне проводить тебя».
На следующее утро дервиш вручил юноше корзину с завтраком и моток веревок, и оба отправились к подножию крутой горы. К полудню они прибыли на место, и спутник Абакира заставил юношу подкрепиться и отдохнуть.
«Когда силы твои будут на исходе и тебе сделается невмоготу, — сказал он, — вспомни, что до сладкого плода осталось лишь руку протянуть, и мужество твое удвоится. Что бы ты ни увидел, не удивляйся. Эта гора хранит в своих недрах бесценные сокровища: они доступны таким, как я, магам, но мы никогда не используем их в своих интересах. Не трудись брать золото, бери только драгоценные камни — это верное средство быстрого обогащения».
Закончив наставления, дервиш скинул плащ и превратился в чародея: его грудь и бедра были обернуты широким разноцветным поясом, длинные концы которого свисали до самой земли. Мнимый отшельник достал из мешка огниво, зажег фитиль и, глядя в книгу, громко произнес заклинание. Не успел он договорить, как земля содрогнулась и разверзлась прямо у его ног. На глубине четырех локтей откинулась в сторону квадратная мраморная плита, под ней открылся колодец, и чародей начал окуривать его благовониями. Когда он счел, что воздух достаточно очистился и освежился, то обвязал Абакира веревкой, вложил в его руку лампу и спустил вниз.
Едва ноги юноши коснулись дна, как глаза его ослепли от блеска громоздившихся всюду сокровищ. Но, помня полученные наставления, он принялся собирать в корзину, которую спустил сверху его проводник, только драгоценные камни. Наполненную до краев корзину чародей вытащил на поверхность. Тотчас раздался ужасающий шум, роковой люк захлопнулся, и сын султана Ибрахима оказался запертым в недрах земли безо всякой надежды на спасение.
Абакир понял, что так называемый дервиш предал его, и, не будь царевич сильным и стойким, им овладело бы отчаяние. Уронив несколько слезинок, он окинул взглядом свою жизнь. С самого рождения ему грозило стать добычей льва, но Провидение уберегло его от этой опасности. Потом на него напали разбойники, и он опять уцелел.
«Рука, защитившая мою жизнь, — решил Абакир, — не оставит меня и на этот раз, ибо я не виноват в том, что был обманут!»
Проникнувшись убеждением, что он непременно найдет путь к спасению, Абакир простерся ниц перед тем, кто владеет ключом от бездны.
При свете фитиля, который еще не догорел, юноша осмотрел огромную пещеру, ставшую для него тюрьмой, и заметил в глубине ее узкий проход. Однако, едва он приблизился к нему с лампой в руке, как та погасла, потому что из отверстия в стене сильно дуло. Погрузившись в темноту, Абакир не испугался, наоборот, надежда его окрепла, ибо сквозняк говорил о том, что лаз где-то выходит наружу. С большим трудом он протиснулся в него и пополз. Вскоре послышался глухой шум, а спустя еще какое-то время юноша почувствовал, что его руки и колени намокли. Абакир, не видя ничего вокруг, приподнял голову и понял, что лаз над ним сделался намного шире. Нащупав крупный камень, сын султана Ибрахима присел, чтобы передохнуть. Со всех сторон слышалось журчание воды: множество ручейков струилось по стенам подземелья. Абакир подставил ладонь, набрал вкусных свежих капель, сделал глоток, затем еще несколько и, передохнув, продолжил свой нелегкий путь. Тоненькие ручейки, что струились по стенам, сливались воедино и образовывали речку. Абакиру ничего не оставалось, как войти в нее. Вода становилась всё глубже, и, немного погодя, юноше пришлось уже плыть. Однако мрак понемногу рассеивался, пещера становилась просторнее, и откуда-то в нее уже начал проникать дневной свет. Силы царевича удвоились вместе с надеждой на спасение, и в самом деле вскоре он увидел солнце, которое в это мгновение покидало небосвод, уступая его владычице ночи.
Изнемогающему от усталости Абакиру пора было отдохнуть. Он лег на землю и сразу же погрузился в сон. Снимать с себя одежду, подаренную чародеем, царевичу не было нужды, ведь, пока он полз по камням, она промокла и превратилась в лохмотья.
Пение птиц возвестило приход зари, и первые лучи солнца разбудили Абакира. Открыв глаза, он вспомнил во всех подробностях, что с ним приключилось и какой опасности он избежал. Только теперь юноша осознал, что видел в подземелье останки тех, кто стал жертвой коварного дервиша. Это наполнило душу Абакира страхом и ужасом, и в то же время он проникся признательностью к Всемогущему, который чудесным образом вырвал его из этой жуткой могилы. Подняв к небу глаза, полные слез, спасенный сын Ибрахима всей душою возблагодарил Аллаха и Его Пророка.
Исполнив свой первейший долг, Абакир ощутил муки голода и, увидев на берегу небольшого озера тростник, нарвал его, пососал стебли и пожевал коренья. Он терпеливо и тщательно обшарил всё вокруг, и земля, дав то, в чем он испытывал крайнюю нужду, позволила ему восстановить и силы, и мужество. Затем царевич подобрал обрывки своей одежды, которые уже высохли на солнце, обвязал их поясом, сплетенным из тростника, захватил толстую палку, надеясь, что она пригодится ему и для опоры, и для защиты, и тронулся в путь.
Дорога оказалась долгой и трудной, но в конце концов Абакир вышел в поле, разглядел на другом его краю город и, отыскав подходящую тропинку, направился прямо по ней.
Как только жители заметили незнакомца, один из них подбежал к нему и стал горячо предлагать свою помощь, ибо сразу было видно, что бедному и уставшему путнику она крайне необходима. Кончилось тем, что добрый человек привел Абакира к себе домой, выслушал рассказ о его приключениях и несчастьях, пожалел юношу и обошелся с ним очень ласково.
Теперь мы на время оставим царевича, поскольку за судьбу его пока можно не беспокоиться, и вернемся к его отцу, султану Ибрахиму, которому приходилось еще тяжелее из-за того, что страшное предсказание сбылось и он потерял сына.
Через три недели после гибели льва истекали семь лет — срок, указанный гороскопом. Султан надеялся пожать плоды своей изобретательности и предусмотрительности. Он явился на вершину горы и, как всегда, протрубил в рог, чтобы дать знать о своем прибытии, но никто не отозвался. Встревоженный Ибрахим велел своим людям спуститься в яму, и те после тщательных поисков не нашли ничего, кроме львиной лапы. Несчастный отец, не сомневаясь, что сын его погиб, поспешил во дворец и позвал тех звездочетов, что предрекли Абакиру гибель.
«Горе мне! — вздохнул султан. — Ваше роковое предсказание сбылось, лев убил моего сына до того, как ему исполнилось семь лет. В его убежище я не нашел ничего, кроме лапы огромного льва».
«Великий султан! — отвечали звездочеты. — После случившегося ты не можешь не верить в правдивость наших расчетов, и потому мы поздравляем тебя: ты избежишь смерти от руки того, кого сегодня оплакиваешь. Да, судьба лишила тебя наследника, но он умер невинным, а твоей жизни теперь ничто не угрожает».
Это соображение несколько смягчило горе несчастного отца. Со временем боль его притупилась, и Ибрахим утешился.
Тем временем его сын, которого мы не должны терять из виду, скучал от безделья в том маленьком городке, где его так хорошо приняли. У хозяина дома, в котором царевич нашел приют, была большая семья, и ему вечно не хватало денег. Абакиру не хотелось быть обузой доброму человеку, и он часто уходил на охоту. Однажды, подстрелив лань, юноша уже собирался закинуть ее себе на плечи, как вдруг его окружило несколько всадников. Это были разбойники.
«Дружище! — сказал главарь шайки. — Ты ходишь на охоту пешком с одним луком, а в этих местах водятся львы и тигры, и когда-нибудь тебе не поздоровится. Пойдем с нами, мы дадим тебе великолепную лошадь».
Абакир, уже давно пристрастившийся к охоте, подумал, что случай дает ему возможность последовать своим наклонностям и избавить доброго хозяина от лишнего рта. Он простодушно согласился и поблагодарил незнакомца за доверие и приглашение. По словам и поведению молодого охотника главарь шайки сразу догадался, что простодушный юнец не понял, что ему на самом деле предлагают.
«Раз ты хочешь присоединиться к нам, давай пообедаем и заодно познакомимся».
Тут все спешились, открыли заплечные мешки и принялись утолять голод.
«Поскольку ты теперь один из нас, — обратился главарь к Абакиру, — я должен рассказать тебе о наших правилах. Мы любим и поддерживаем друг друга, как братья, поровну делим добычу и клянемся в верности до гроба».
«Я уже жил среди охотников, — признался царевич, — они спасли меня от погибели, хотя своим появлением на свет я был обязан другим людям. Ваши правила кажутся мне вполне справедливыми».
«Хорошо, — сказал разбойник. — Тогда тебе остается только узнать о наших порядках. Мы равны, но каждый подчиняется мне, как главарю, и, поскольку все должны меня бояться и уважать, я сурово наказываю тех, кто не выполняет мои приказы».
«Раз вы действуете сообща, такой порядок просто необходим».
«Тогда поклянись на Священном Коране, поклянись именем Великого Пророка, — приказал главарь, — что ты будешь следовать всем нашим правилам без исключения».
Услышав такие слова, сын Ибрахима решил, что попал к добрым мусульманам, и, не колеблясь, взял Коран, прижал его к сердцу, голове и губам и обещал всё, что от него требовали. Так, не ведая того, он примкнул к страшным злодеям. Его новые товарищи с радостью обняли его, усадили на прекрасного коня, подарили плащ, меч, лук и копье. Абакир был очень доволен и только на следующий день понял, сколь безрассудную клятву он дал.
Шайка разбойничала в пустыне, где нападала на путников и караваны. Ей сопутствовал успех, и численность ее неуклонно возрастала. Преступления приобрели такой размах, что царь, в чьих владениях находилась эта пустыня, самолично возглавил отряд, выступивший на поимку грабителей. Это был султан Ибрахим. Ему удалось окружить разбойников, и, поскольку Абакир был в первых рядах, царь устремил к нему своего коня. Юноша выстрелил в Ибрахима из лука и ранил, а в это время подданные султана одержали верх над разбойниками — тех, кто не погиб от меча, взяли в плен и тем самым очистили пустыню от злодеев, наносивших стране огромный вред.
Рана султана оказалась очень тяжелой. Его доставили в столицу, лекари, как могли, попытались облегчить его боль, он же приказал немедленно позвать звездочетов.
«Обманщики! — вскричал Ибрахим. — Разве вы предсказывали, что меня убьет разбойник? Ничего подобного! Вы предрекали мне смерть от руки моего сына».
«О султан! — отвечали звездочеты. — Все наши предсказания, к несчастью, сбылись. Соблаговоли узнать, чья рука спустила тетиву, проверь того, кто выстрелил в тебя, а уже потом суди нас».
Ибрахим приказал привести к нему пленников. Он обещал им жизнь и свободу, если они скажут, чья стрела поразила его грудь.
«Это я, — смело выступил вперед Абакир. — Я тот несчастный, что покусился на жизнь государя, которого никогда прежде не видел, и я заслуживаю наказания».
«Успокойся, юноша! — промолвил удивленный султан. — Скажи мне, кто ты и кто твой отец».
Абакир стал в подробностях рассказывать, что было ему известно, и дошел до случая со львом, который ранил его и разорвал кормилицу. Царь изменился в лице, но справился с первым волнением и попросил юношу продолжать. Тот поведал о дальнейших событиях и в конце описал ужас, который испытал, когда понял, что сразил самого султана…
«Ни слова больше! — воскликнул Ибрахим со слезами на глазах. — Подойди ко мне, покажи шрам от раны, которую нанес тебе лев».
Абакир повиновался.
«Теперь я знаю правду! — вскричал султан, осмотрев шрам. — Дитя мое, не сомневайся, приди в мои объятия! Пусть перед тем, как сойти в могилу, меня утешит то, что я вновь обрел моего единственного сына. Звездочеты! — Ибрахим повернулся к своим мудрецам. — Вы правильно предсказали мне всё, что могли, но я был неправ, когда пожелал заглянуть в свое будущее. Человек должен молча покориться судьбе, назначенной ему свыше. Пытаясь изменить ее, он лишь ужесточает участь свою. Визири! — Теперь царь обратился к приближенным. — Признайте своим законным повелителем моего единственного сына Бен-Ибрахима и помогите ему достойно нести бремя царских забот».
Абакира немедленно возвели на трон под именем Абакира-бен-Ибрахима, а его отец приготовился к смерти. Он приказал вытащить стрелу из своей груди, а затем, покорившись воле судьбы и вознося хвалу Аллаху за достойного наследника, испустил дух вместе с кровью, которая хлынула из его глубокой раны.
Бен-Ибрахим взошел на престол совсем юным, но, наученный невзгодами, не знавший праздности и безделья и добродетельный по убеждениям, он показал себя достойным доверия народа. Приключения с чародеем и разбойниками научили его не полагаться на видимость. Грабителей он помиловал, но всей душою молил Небо дать ему возможность снова встретить мнимого дервиша, чтобы судить его и примерно наказать.
И вот однажды молодой султан, переодевшись до неузнаваемости, осматривал городские базары и в одном хане заметил иноземца, окруженного целой толпой любопытных. Все восхищались прекрасными драгоценностями, которые торговец выставил на продажу.
Бен-Ибрахим внимательно всмотрелся в чужестранца и под богатым платьем армянина узнал чуть не погубившего его дервиша. Характерный голос его и напыщенный вид не позволяли ошибиться.
Султан тут же вернулся во дворец и тайно вызвал самого молодого из воров, которого он оставил у себя на службе, ибо этот юноша обладал хорошими наклонностями и всегда испытывал глубокое отвращение к ремеслу, которым его вынудили заниматься.
«Маргам! — сказал султан. — Мне нужна твоя помощь: надо избавить землю от одного страшного человека».
И Бен-Ибрахим объяснил, как следует себя вести и что делать, дабы их замысел удался.
Спустя два дня султан отправил в хан своего главного евнуха в сопровождении четырех царедворцев и целой свиты рабов, велев им от своего имени пригласить во дворец армянского торговца драгоценностями Добула. Кроме того, государь выслал для купца свою лучшую лошадь.
Мнимый армянин поразился такой чести, но, полагая, что приглашение вызвано лишь любопытством, собрал самые ценные камни и приготовил великолепный подарок, которым надеялся поразить султана. Вручив всё двум своим рабам, он последовал во дворец за главным евнухом.
Едва торговец достиг ворот, как царские прислужники поднесли ему богато украшенную шкатулку с бетелем[70]{262} и по залам и переходам, благоухавшим сандалом и алоэ, проводили Добула в самый дальний кабинет на царской половине.
Маргам, одетый как султан, сидя на высокой софе, ждал иноземца. Бен-Ибрахим не только научил его, что делать и говорить, но и заранее разузнал, как выглядит наряд чародеев, а зачем — вы скоро поймете.
Завидев Добула, Маргам спустился с софы, приблизился к мнимому армянину и, не дав ему времени на положенные приветствия, усадил по правую руку от себя.
«Позволь оказать тебе честь, — сказал Маргам. — Это знак почтения молодого чародея к своему учителю».
Пораженный Добул молчал.
«Вот доказательство», — продолжал Маргам.
Он распахнул свой долиман{263} и показал красно-желто-зеленый пояс, который украшал его грудь.
«Я всегда мечтал, — продолжал мнимый султан, — сблизиться с человеком, который волшебным путем внушил мне не только любопытство, но и благоговение, и вот этот час настал, чему я несказанно рад».
«Султан! — отвечал Добул. — Когда знание соединяется с властью, все должны преклониться, и, как видишь, я восхищен тем, что мне довелось поцеловать ноги нового Сулеймана».
«Оставим знаки уважения и покорности простым людям, — возразил Маргам, — они это любят. Я стремлюсь к новым знаниям, а не к пустым почестям. К тому же разве может сравниться власть земная, которая стоит таких трудов и подвергается бесчисленным угрозам, с твоим безграничным могуществом? Какое счастье иметь возможность заполучить несметные богатства, распоряжаться ими по своему усмотрению, помогать страждущим и при этом не быть никому должным!»
«О мудрый султан, — поклонился чародей, — я могу лишь вознести хвалу столь высоким стремлениям и добродетельным намерениям. Нам дано легко завладеть многими сокровищами, не ввергая целые народы в войну и нищету, для чего мы жертвуем лишь одним человеком».
«Именно этого, — перебил его Маргам, — я желал бы избежать. Мне хотелось бы обойтись без жертв и уберечь человека, но мне нужен твой совет».
«Уберечь? — переспросил Добул. — Если человек обречен, его нельзя спасти, даже заняв его место».
«В таком случае ничего не поделаешь, но пусть это будет какой-нибудь раб».
«Нет, султан, так ты ничего не получишь. Жертва должна быть большой, а значит, речь может идти только о человеке благородного происхождения».
«Но в этом случае, — засомневался Маргам, — мне грозит месть».
«Можно заранее всё проверить, — успокоил султана Добул. — В последний раз я именно так и поступил, и вот какой ответ на свой вопрос я получил: „Чародей подвергнется опасности, только если встретит свою жертву на земле“. После этого я упрятал несчастного глубоко под землей и не боюсь, что он выберется оттуда».
Сделав вид, что размышляет, Маргам помолчал, а затем продолжил:
«Значит, я должен побороть свои сомнения, и тогда мне от тебя будет нужно только одно. Пока ты здесь, мы можем проделать всё вместе. Я покажу тебе свод заклинаний, который прячу у себя на груди, а ты покажи мне свой».
Добул не мог отказать всесильному самодержцу. Маргам взял его книгу, не торопясь подошел к пылавшей жаровне и бросил страшное собрание на угли, игравшие огненными языками. Чародей хотел спасти свое сокровище, но в этот миг из-за занавеса вышел настоящий султан и схватил злодея за руку.
«Негодяй! — воскликнул Абакир. — Пришел твой конец. Я — Абакир, твоя последняя жертва, и в то же время — Бен-Ибрахим, повелитель этой страны. Маргам, сними свое царское платье и позови моих евнухов! А ты, гнусный колдун, смотри, как твоя лживая наука лишит тебя головы. Нет спасения тому, кого преследует само Небо! От божественного мщения, что вышло из недр земли, дабы покарать тебя, убежать невозможно!»
Ошеломленный чародей застыл, но вскоре его настигли столь страшные муки совести, что он почувствовал, как его тело, подобно волшебной книге, охватывает пламя.
«Я горю!» — Эти слова вырывались из его груди вместе с криками боли.
«Выведите его вон из дворца, — приказал государь. — Отрубите ему голову на глазах его рабов и всего народа!»
РАССКАЗ О БАХЕ́Т-ЗАДЕ́ И ДЕСЯТИ ВИЗИРЯХПродолжение
Так закончил Аладдин историю султана Ибрахима и его сына. Юноша умолк, а потом снова обратился к Бахе́т-заде́:
— Повелитель! Эта история наталкивает на справедливые выводы, и я мог бы применить их к моим собственным злоключениям, однако если Небо желает моей смерти, ничто ее не отвратит. Спасение мое, успех или позор моих врагов — всё предначертано судьбой, но, что бы ни случилось, со мною навеки останется моя чистая совесть, и рано или поздно невиновность моя будет доказана.
Бахе́т-зада́ заколебался сильнее прежнего и знаком приказал отвести своего казначея обратно в тюрьму.
Вот уже десять дней раз за разом откладывался приговор Аладдину, а на одиннадцатый день наступил праздник. Согласно долгу и обычаю, все придворные и знатные люди царства собрались у трона. Десять визирей привели с собою своих сторонников. Некоторым из последних положение позволяло выступить против казначея, и они принялись повторять все самые весомые доводы, пытаясь склонить государя к тому, чтобы он покарал злодея по всей строгости закона. И снова они говорили о том, что от рожденного среди разбойников нельзя ждать ничего, кроме преступлений, и каждый хитроумно обосновывал свое мнение, подкрепляя его всё новыми и новыми доказательствами и примерами.
Единодушие сановников и их напористость опять смутили царскую душу, и Бахе́т-зада́ счел необходимым поблагодарить всех за рвение и оправдать собственную нерешительность.
— Не думайте, — пояснил он, — что я намерен оставить злодеяние безнаказанным, но я хочу, чтобы виновный сам признал, что заслуживает смерти и что судят его по всей справедливости.
С этими словами царь повелел привести узника, по-прежнему закованного в железо.
— Дерзкий юноша, — обратился государь к Аладдину, — ты видишь здесь представителей всех сословий, коим невмоготу терпеть и дальше твое присутствие на земле. Мой народ ропщет, и только твоя смерть сможет успокоить его.
— Повелитель! — с почтением и достоинством поклонился царю Аладдин. — Я, как и прежде, гоню прочь от себя даже тень подозрения в том ужасном преступлении, в котором меня обвиняют и за которое преследуют. Если бы народ твой был представлен здесь по-настоящему, то голос присутствующих стал бы гласом Божьим, и он прозвучал бы в мою защиту, ибо я невиновен. Этот глас, к которому здесь все остаются глухи, звучит тем не менее в твоем царском сердце. Ты волен отнять у меня жизнь. Даже у птицелова, что держит в руках маленькую птичку и хочет ее задушить, меньше власти, чем у тебя надо мною. При всем твоем милосердии ты не стал бы размышлять так долго, если бы перст Божий не указывал тебе на несправедливость обвинений, которыми меня осыпают, если бы на пути моих недругов не стояла моя звезда. И я нахожу тысячу связей между своей участью и судьбой семьи Селиманшаха. Его сын Балаван, пытаясь погубить одного из своих племянников, доказал, что не в силах человеческих приблизить назначенный Провидением час смерти.
— Интересно, — усмехнулся Бахе́т-зада́, — а нет ли в истории этой семьи примера неблагодарности, подобной твоей?
И Аладдин немедля приступил к рассказу.
РАССКАЗ О СЕЛИМАНШАХЕ И ЕГО СЕМЬЕ
— Повелитель, история сохранила для нас память об одном из персидских царей, который обладал всеми достоинствами великого государя. Звали его Селиманшах, и было у него два сына и брат по имени Калисла, который, умирая, поручил ему свою единственную дочь. Селиманшах высоко оценил оказанное доверие и делал всё, чтобы его оправдать. Любовь к брату вкупе с самыми чистыми добродетелями побудила его с великим тщанием отнестись к воспитанию этой царевны, и он пекся о ней как о родной дочери. Внимание и заботы его не пропали даром и, соединившись с врожденными достоинствами девушки, превратили ее в само совершенство.
Уже в двенадцать лет она подобно утренней звезде на небосводе выделялась среди сверстниц красотою и умом. Несравненная память позволяла царевне блистательно подтверждать свои суждения: она знала Коран наизусть и толковала его суры{264} так умело, что слушатели приходили в восторг.
Когда пришла пора выдать приемную дочь замуж, Селиманшах решил, что лучше всего отдать ее руку одному из своих сыновей. Этим соображением он поделился с племянницей и предложил ей самой выбрать себе мужа.
«Дочь моя, я желаю тебе только счастья, — сказал он, — и выполню твою волю, как свою».
«Никто, кроме тебя, не может определить мою судьбу, — отвечала Шамсада. — Я поручаю ее любви, трогательные доказательства которой каждый день дает мой дорогой отец, и с радостью подчинюсь всему, что прикажет его мудрое сердце».
«Мне льстит твое доверие, — признался добрый государь, — за это я полюбил бы тебя еще больше, если бы такое было возможно. И раз ты дозволяешь мне распорядиться твоею судьбой, я выдам тебя за моего младшего сына. В ваших характерах есть много общего, и этот союз обещает быть добрым. Я вижу в сыне достоинства, которые со временем сравнятся с твоими. Ты рождена, чтобы править, он тоже заслуживает престола. Отдав ему твою руку и царский венец, я сделаю счастливыми не только вас двоих, но и весь народ».
Милая царевна потупилась, благодаря дядю за его безграничную доброту. Селиманшах тут же приказал готовиться к свадьбе.
Праздновали счастливое событие всем народом, торжества длились два месяца, а когда они подошли к концу, Селиманшах, желая уйти на покой, отрекся от престола в пользу мужа прекрасной Шамсады.
Балаван, старший сын Селиманшаха, думал, что после смерти отца царем станет он. Очарованный прелестями своей сестры, он рассчитывал предложить ей свою руку и составить ее счастье. Разочарование и зависть завладели сердцем царевича, когда он увидел, что всё досталось младшему брату. Хотя он знал, что по их законам государь волен сам выбирать преемника независимо от старшинства его детей, честолюбивый Балаван считал, что ради него следовало забыть про обычай и поступить так, как принято в других царствах.
Когда Шамсада благополучно родила сына, неистовый Балаван пришел в ярость, ибо этот ребенок стал для него еще одним препятствием на пути к власти. Отчаяние его не знало границ, и он сделал всё, чтобы ночью тайком проникнуть в царские покои. Злодейской рукой Балаван вонзил кинжал в грудь спящего брата, а потом столь же осторожно прокрался в спальню новорожденного. Откинув покрывало и увидев прекрасного, как день, младенца, Балаван остановился. Казалось, некая сверхъестественная сила удерживала его.
«Ты был бы моим сыном, — сказал он про себя, — если бы у меня не похитили сердце и руку Шамсады».
В невинной жертве своей Балаван узнал черты той, что была ему дороже всего на свете: кинжал задрожал в его руке, и злодей, нанеся ребенку неверный удар, ранил его, но не убил.
Преступник не пощадил бы и свою невестку, если бы не надеялся взять ее в жены. Только это спасло Шамсаду от гибели. Что до Селиманшаха, то он избежал смерти благодаря бдительности своих стражников. В ту минуту, когда Балаван, полный решимости увенчать свои злодеяния отцеубийством, приблизился к покоям бывшего царя, один из рабов заметил его. Позвав на помощь евнухов, он лишил злоумышленника надежды на трон, которую тот уже питал, расправившись с братом и племянником. Поняв, что ему не уйти от подозрений, Балаван бежал и укрылся в неприступной крепости на границе царства.
С наступлением нового дня молва о жутких событиях кровавой ночи разнеслась по всей стране. С первыми лучами солнца нянька хотела покормить своего любимца и увидела, что его колыбель залита кровью. В страхе поспешила она в покои царя и царицы, чтобы сообщить им ужасную новость, и ее отчаянные крики разбудили Шамсаду. Несчастная открыла глаза и обнаружила рядом бездыханное тело мужа. Вопли кормилицы заставили ее опасаться худшего: она устремилась к колыбели сына, взяла его на руки и поняла, что он жив! Весь дворец пришел в движение, прибыл и Селиманшах вместе со своими евнухами и врачами — их заботы и искусство вернули к жизни невинное создание. Однако напрасно они хлопотали над телом молодого царя, чью потерю оплакивала безутешная Шамсада.
Целебные травы вылечили младенца и возродили надежды его матери, ребенок снова принял грудь кормилицы. Вскоре жизнь будущего наследника престола была уже вне опасности.
Тем временем Селиманшах пытался разыскать убийцу своего сына. Поспешное бегство Балавана, чей порочный характер был хорошо известен, и его окровавленный кинжал, который нашли на полу, вызвали справедливые подозрения. Несчастный старик с трудом справлялся со своим непосильным горем.
«О Небо! — умолял он. — Удали прочь от меня Ангела смерти, раз тебе угодно, чтобы я еще приносил пользу этой земле!»
Селиманшах созвал своих визирей и вельмож и объявил им, что снова берет бразды правления в свои руки.
Первым делом он постарался облегчить страдания несчастной Шамсады, заботясь вместе с нею о воспитании прелестного младенца, которого сохранило им Провидение. Развивая характер мальчика, они не забывали о его духе и теле: мать разъясняла основы веры, на предписания которой он должен был опираться в своих привычках и поведении, а старик передавал свое знание мира и людей.
В восемь лет мальчик стал таким крепким, что уже мог держать в руках оружие и скакать верхом. Еще через несколько лет он своими душевными качествами обещал однажды затмить своего блистательного отца.
Селиманшах решил, что внук с помощью добрых советников уже в состоянии нести бремя власти. На глазах всего дивана он передал ему свой венец и провозгласил царем под именем Шахселимана. Народ, еще не оправившийся от страшного потрясения, вызванного потерей любимого монарха, встретил эту новость с ликованием. Казалось, он верил, что наследник будет столь же добрым, как его дед, и обещал ему ответить такой же любовью.
Новый царь, направляемый мудрыми советниками, полностью оправдал лучшие чаяния подданных. При нем кади и визири надлежащим образом исполняли свой долг и строго соблюдали законы, что обеспечивало общее благополучие. Шахселиман не только не пренебрегал обязанностями государя, но и был ревностным мусульманином: в положенные часы совершал омовения и молился в мечети, трижды в неделю созывал диван, каждый день работал наравне со своими визирями и немедля отправлялся туда, где требовалось его личное присутствие, чтобы восстановить порядок и покой. Народ при Шахселимане жил в мире и благоденствии, но новые злодеяния разрушили его жизнь и отняли надежды на счастливое будущее.
Балаван страшился мести за свое ужасное преступление и не чувствовал себя в безопасности, живя поблизости от народа, который ненавидел его. Персиянин покинул крепость, где укрывался, и попытался найти прибежище в Египте. Негодяй надеялся обрести защитника в лице султана этой обширной страны и для этого, утаив свои злодеяния, представился несчастной жертвой женщины и старика, который под конец жизни якобы утратил рассудок. Царь Бенширак обошелся с ним ласково и уже собирался оказать ему содействие, как вдруг во дворец явился посланник из Персии и попросил дозволения предстать перед султаном.
Селиманшах, узнав, что Балаван покинул свою крепость, направил доверенных людей ко всем дворам, где его сын мог попросить о помощи. Гонцы везли с собою подробное описание внешности беглеца и всех его преступлений.
Открыв Балавану содержание полученных посланий, царь Египта повелел немедля бросить его в темницу и держать взаперти до той поры, пока разгневанный отец узника не вынесет свой приговор. Отдав приказ, Бенширак направил ответ Селиманшаху, и тут последний, этот слишком слабовольный и добросердечный отец, допустил две непростительные для государя ошибки.
Чтобы настроить египетского султана против своего старшего сына, он скрыл, что юный Шахселиман выжил после нанесенного ему удара кинжалом. В своем втором послании отец Балавана также утаил эту правду и попросил отпустить виновного на свободу:
Согласившись с таким решением, Бенширак отпустил Балавана на волю и навеки изгнал из своего царства, о чем не преминул доложить Селиманшаху. Однако же на этом их переписка не закончилась, поскольку для нее нашелся другой, более приятный повод.
Слава о красоте и великих достоинствах Шамсады дошла и до египетских земель. И тот самый султан, о котором только что шла речь, поняв, что может взять ее в жены, в самых почтительных и настойчивых выражениях посватался к ней, попросив того, кому она приходилась родной племянницей и невесткой, добиться ее согласия.
Персидский царь очень обрадовался и немедля передал Шамсаде это весьма выгодное предложение. Выслушав его, бедная женщина расплакалась: сердце ее еще принадлежало мужу, которого она лишилась, и к тому же ей надлежало не только расстаться с дядей и сыном, но и открыть свою душу для новой любви.
«Ах, дядя, — молвила она, — никакие чувства не смогут заменить мне те, что до сих пор держат меня в своей власти. И как мне исполнять свой супружеский долг, если я еще не забыла моего любимого мужа?»
«Дочь моя дорогая, — отвечал Селиманшах, — тебя хочет взять в жены самый могущественный государь на земле. Все восхваляют его добродетели и достоинства. Твой сын, которого я посадил на трон, нуждается в более надежной и долговечной защите, чем моя, ты же легко добьешься союза между нашими державами. Только не забудь: для того, чтобы Балавана изгнали из Египта, я приписал ему двойное преступление, обвинив в убийстве и брата, и племянника. Шахселиман царствует в Персии как один из моих родственников, и то, что ты — его мать, Бенширак знать не должен. Он будет сильнее любить тебя, будучи уверенным, что ни с кем не делит твое сердце и что ты будешь безраздельно принадлежать ему и вашим будущим детям. Я по опыту знаю, что такое человеческие слабости: даже самый могущественный деспот не доверяет тем, у кого есть свой личный интерес. Ты сможешь оказывать неоценимые услуги своему сыну, царю Персии, как дальнему родственнику, и никто не заподозрит, что ты готова пожертвовать ради него интересами своего мужа и его детей. Если же в Египте прознают, что Шахселиман — твой сын, тебя сочтут матерью, ослепленной чрезмерной любовью к своему первенцу. Нам очень повезло, что Бенширак, покорившись твоим чарам, ждет от нас того, что мог бы заполучить силой. Кто знает, а вдруг твой отказ заставит его пойти на нас войной? Так давай пожертвуем счастьем жить бок о бок друг с другом ради мира и спокойствия наших народов и ради наших собственных интересов».
Шамсада не нашла возражений на эти не столь веские, сколь по видимости своей неоспоримые доводы, и Селиманшах написал египетскому султану, что племянница почитает за честь то, что на нее пал выбор могущественного повелителя Египта, и готова отдать ему свою руку. Получив это радостное известие, Бенширак отправил за невестой в Персию великолепное посольство. Селиманшах выехал из дворца, встретил посланника в отдалении от столицы, разбив там роскошный стан, и после двухдневного празднества передал египтянам свою племянницу. Всё проделали без промедлений, чтобы, во-первых, не томить Бенширака, а во-вторых, скрыть от посланников, что сын Шамсады жив-здоров. Для этого старый Селиманшах сделал вид, что выступает в качестве доверенного лица персидского государя и от его имени.
Как только Шамсада прибыла в египетскую столицу, султан вызвал кади и муфтия и приказал им совершить брачный обряд и подписать договор. Их рвение он тут же вознаградил, одарив каждого богатым платьем и пятью тысячами золотых. Новая царица вошла в опочивальню, и ее встретила целая толпа прекраснейших и празднично одетых рабынь. Они проводили Шамсаду в баню, держа в руках курильницы с драгоценными благовониями. После купания невесту облачили в наряд невиданный, чей блеск был ярче света всех ламп, и однако красота Шамсады затмевала всё, что ее окружало.
Новобрачную привели к царю. Он встретил ее с необыкновенной нежностью и усадил рядом с собою. Им подали ужин, и угощение было не только обильным, но и очень вкусным, а затем государь преподнес молодой жене несколько ларцов с самыми редкими каменьями и увенчал этот прекрасный день исполнением обязанностей, кои налагало на него супружество.
Посреди этих торжеств Шамсада, отнюдь не разделявшая радость народа и счастье своего мужа, в глубине души беспокоилась совсем о другом. В разлуке с сыном она думала только о том, к кому на самом деле было привязано ее сердце. Но, помня о государственных интересах и ошибочных представлениях своего дяди, царица делала всё, чтобы укрепить его авторитет в глазах мужа, и ни разу не осмелилась даже заикнуться о Шахселимане. А скольких бед она могла бы избежать путем честного и откровенного признания! Любовь Бенширака, которая крепла с каждым днем, была ей тому порукой!
Вскоре судьба оправдала тревоги царицы. Узнав, что его невестка вышла замуж за египетского султана и что в Персии правит его племянник, снедаемый злобой Балаван почувствовал, как его душу опять воспламенила жажда мести. Он полагал, что лишился плодов своих преступлений — вожделенного трона Персии и женщины, которой мечтал обладать, — и, вновь отдавшись своим порокам, этот убийца взялся опустошать края, которые рассчитывал захватить после смерти отца, и с тех пор зажил разбоем и грабежом.
В это время Селиманшах, согнувшись под бременем лет, отдал душу Создателю. Как только до Балавана дошло известие о смерти отца, он во главе шайки разбойников начал подстрекать народ на бунт, завоевывая одних сторонников заманчивыми обещаниями и подкупая других награбленным золотом. Сговорившись с ними, злодей сверг племянника с престола и, заточив его в темницу, провозгласил себя царем.
Но трона жестокому узурпатору было мало — он замыслил покончить раз и навсегда с невинным созданием, которое прежде чудесным образом избежало гибели от его кинжала. Однако сострадание, забывшее дорогу к сердцу Балавана, пробилось в души его сообщников.
«Мы не можем убить того, кто не сделал нам ничего плохого, — заявили они. — Если ты, государь, не доверяешь юному Шахселиману, избавься от него, но жизни не лишай».
Балавану пришлось нехотя согласиться, и он приказал запереть племянника в глубоком подвале.
Получив печальные известия, Шамсада с трудом скрывала свою боль, но не могла рассказать мужу о беде, которая постигла ее сына, не омрачив память о своем дяде Селиманшахе, ведь старик обманул египетского царя, заверив в том, что его внук убит. И несчастная мать положилась во всем на Божью волю.
Балаван завершил завоевание Персии, все знатные люди присягнули ему на верность. Юный Шахселиман четыре года провел в заточении, страдая от голода и жажды. Несчастье сломило его, он уже совсем не напоминал свою красавицу мать, как вдруг Провидение вмешалось и покончило с его невзгодами.
Балаван сидел в диване, окруженный блестящим двором, и наслаждался своей непоколебимой властью. Внезапно раздался голос одного из его приближенных, голос правды, голос человека, верного памяти Селиманшаха:
«Повелитель! Небо осыпало тебя благодеяниями и наградило процветанием, даровав не только это царство, но и любовь его народов. Твой престол покоится на незыблемом основании, покажи себя достойным милости Божьей. Обрати сочувственный взгляд на слабого юношу, невиновность служит ему единственной поддержкой, и он открывает глаза лишь затем, чтобы проливать слезы. Каждое мгновенье его жизни было отмечено страданием и горем. Несчастный Шахселиман ничем и никогда не оскорбил тебя, верни ему свободу».
«Я удовлетворил бы твою просьбу, — отвечал Балаван, — если бы по определенным причинам не опасался, что он станет во главе недовольных, коих всегда хватает, несмотря на любые благодеяния, и выступит против меня».
«Увы, государь! — возразил защитник Шахселимана. — Вряд ли кому-нибудь захочется пойти за человеком, сломленным страданиями, и поддержать того, кто еле стоит на ногах. Твои подданные верны тебе, где ж ему найти безумцев, которые в честолюбии своем осмелятся поднять на тебя руку?»
Балаван сделал вид, что поддался на уговоры, и согласился проявить милосердие: он велел выпустить Шахселимана из темницы, одарил его богатой одеждой и отдал ему в управление самую отдаленную землю своего царства, но не ради того, чтобы обеспечить племяннику выгодное положение, а дабы окончательно с ним разделаться. Эта окраина постоянно подвергалась набегам неверных, и коварный узурпатор не без оснований полагал, что Шахселиман погибнет от их рук, поскольку ни один из его предшественников не избежал опасностей, угрожавших этой части Персии.
Юный царевич отбыл в сопровождении горстки стражников, и не успел он прибыть на место, как предположения его дяди частично оправдались: крепость подверглась нападению неверных. Поскольку враг был слишком многочислен и силен, Шахселиман был вынужден сдаться в плен. Из-за молодости и красоты правителя неверные, вопреки обыкновению, не казнили его сразу, а бросили в колодец, где уже находилось несколько пленных мусульман. Несчастный царевич, приговоренный самой судьбою, целый год провел в этом ужасном заточении.
По обычаю, раз в году в определенный день супостаты сбрасывали своих пленников с вершины очень высокой башни.
И вот Шахселимана вытащили из колодца, подняли на башню и сбросили с нее. Однако Провидение, ни на мгновенье не упускавшее царевича из виду, сделало так, что он упал на одного из своих товарищей по несчастью: юноша летел вниз, как бы опираясь на тело другого пленника, воздух наполнил его одежды, и всё это, смягчив удар, не дало Шахселиману разбиться насмерть. Он остался цел и невредим, но падение оглушило его, и он потерял сознание.
Очнулся царевич посреди погибших товарищей и перво-наперво возблагодарил Господа и Его Великого Пророка за заступничество и защиту. Потом Шахселиман огляделся, увидел неподалеку густой лес и понял, что валявшиеся вокруг трупы непременно привлекут диких зверей. Юноша поспешил удалиться от опасного места. Он шел всю ночь напролет и, как только счел, что ему уже никто и ничто не угрожает, залез на высокое дерево и спрятался в густой листве, чтобы ни один случайный путник не заметил его. Так, прячась и питаясь дикими плодами, Шахселиман добрался до владений своего дяди Балавана.
Он уже вознамерился войти в первый попавшийся персидский город, как заметил пять-шесть всадников, двигавшихся ему навстречу. Поняв, что перед ним мусульмане, юноша остановил их и рассказал о том, как с ним обошлись неверные и каким чудесным образом ему удалось избежать гибели. Простодушие несчастного не позволяло усомниться в правдивости его слов, добрые люди прониклись к бедолаге сочувствием и отвели к себе, оказав ему радушный прием. Отдохнув несколько дней, Шахселиман попрощался с гостеприимными хозяевами, чтобы продолжить путь в столицу. Ему дали необходимую одежду и еду на дорогу, показали, куда идти, и никому и в голову не пришло, что этот бедный юноша — племянник их государя.
Царевич шел день и ночь. Уставший, истощенный, с израненными камнями и колючками ногами, он добрался до стен Исфахана{265} и присел у небольшого пруда с чистой родниковой водой. Не успел путник перевести дух, как к нему приблизилась группа всадников. То были царские слуги, сопровождавшие Балавана на охоте. Они привели своих коней на водопой и здесь заметили Шахселимана. Несмотря на его рваную, скромную одежду и отмеченное страданиями и усталостью лицо, они разглядели красоту и изящество незнакомца и прониклись к нему живым интересом и сочувствием.
«Скажи, что ты здесь делаешь?» — спросил один из слуг.
«Брат мой, — отвечал мудрый Шахселиман, — знаешь поговорку: „Никогда не спрашивай раздетого иноземца, где его одежда“. Таков мой ответ. Я голоден, слаб и беспомощен».
Услышав эти слова, другой прислужник достал из дорожной сумы хлеб и кусок вяленого мяса и передал их царевичу. Утолив голод и поблагодарив доброго человека, Шахселиман дал понять, что теперь в силах продолжить разговор.
«Брат, — сказал ему один из старших прислужников, — твоя судьба нас очень волнует, надеюсь, мы не покажемся слишком навязчивыми, если попросим тебя подробно рассказать о себе?»
«Я удовлетворю ваше любопытство, — согласился Шахселиман, — но прежде ответьте, пожалуйста, на один очень важный для меня вопрос. Ваш царь Балаван еще жив?»
«Ты знаешь нашего государя?»
«Да, и вы видите перед собой его племянника Шахселимана».
«Не может быть! — воскликнул один из прислужников. — Всем известно, что дядя Шахселимана, выпустив племянника из темницы, в которой тот просидел целых четыре года, назначил его главой далекой земли, а вернее, послал на погибель. И не так давно прошел слух, что неверные сбросили царевича с башни вместе с другими мусульманами».
Тогда племянник Балавана, дабы убедить своих слушателей в том, что он говорит чистую правду, со всеми подробностями поведал о том, как Провидение спасло ему жизнь. Прислужники пришли в восхищение, простерлись ниц перед царевичем и оросили слезами его руки.
«Ты наш царь и господин! — воскликнули они. — О государь наш, зачем ты идешь ко двору? Там тебя ждет только верная смерть. Вспомни, как жестоко обращался с тобою Балаван, сколько страданий ты принял от него, вспомни, как под видом высокого назначения он послал тебя на погибель! Беги, отправляйся туда, где прекрасная Шамсада властвует над сердцем султана Египта. Там ты найдешь свое счастье».
«Я не могу пойти в Каир, ведь Селиманшах, мой дед, уверил здешнего царя, что меня убили. Если я появлюсь в его дворце, он поймет, что моя мать и дед обманывали его».
«Ты прав, — вздохнул прислужник, — но если ты спрячешься и заживешь как простой человек, то будешь в безопасности, ведь твой дядя и не подумает преследовать тебя, полагая, что ты давно мертв».
Старший прислужник присоединился к уговорам.
«О мой господин и повелитель! — воскликнул он, упав на колени перед Шахселиманом. — О единственный законный наследник Селиманшаха! Увы, за что мне, рабу, который тридцать лет исполнял его приказания, тридцать лет служил этому доброму и справедливому государю, приходится смотреть, как его внук подвергается лишениям и гонениям! Неужели судьба преследует нашего обожаемого господина даже после смерти? Беги, царевич! Ищи другой доли, здесь тебя ждут только новые невзгоды!»
Тут каждый из прислужников постарался чем-то помочь Шахселиману: один снял с себя часть одежды и отдал царевичу, другой поделился с ним куском хлеба, и все вместе они собрали небольшую сумму денег, чтобы внук Селиманшаха мог продолжить свой нелегкий путь. Несчастный царевич поблагодарил их за поддержку и советы и расстался с добрыми людьми, которые на прощание еще раз заверили его в своей преданности. Шахселиман же с именем Аллаха и Его Великого Пророка на устах зашагал в Египет.
Путь его был долгим и нелегким, но наконец он добрался туда, где жила его мать Шамсада. Подойдя к Каиру, молодой человек не решился зайти в этот большой город, опасаясь, что его узнают, и остановился в деревне, находившейся в стороне от дороги. Там его нанял в пастухи один из крестьян, и Шахселиман зажил своим трудом в безвестности и нищете, питаясь жалкими объедками со стола своего хозяина.
Что же делала царица Шамсада, пока законный наследник персидского трона пребывал в столь неподобающем положении? С каждым днем безутешная мать погружалась во всё большую печаль о своем нежно любимом сыне, существование которого ей приходилось скрывать от мужа во имя чести и доброго имени ее дяди, и оттого страдала не меньше Шахселимана. При ней находился старый раб Селиманшаха, который приехал вместе с нею в Египет. Он пользовался безграничным доверием царицы, и часто любящая мать поверяла ему свои тревоги. Заметив однажды, что поблизости никого нет, Шамсада знаком подозвала слугу и сказала:
«Ты знаешь, как я люблю своего сына, как болит за него моя душа, и ты даже не попытался узнать, что с ним?»
«Госпожа моя, — отвечал раб, — это очень трудная задача, я даже не представляю, что тут можно предпринять. Ты сама подтвердила известие о смерти Шахселимана, и, если теперь он появится здесь, как ты станешь оправдываться? Как принять его, как объявить, что на самом деле твой сын не погиб от рук Балавана?»
«Ах, если бы Бог привел Шахселимана в эти края! Я не смогу видеться с ним, но буду знать, что он рядом, жив-здоров, и больше мне ничего не надо!»
«Царица, я готов жизнь отдать за тебя, скажи, чего ты хочешь?»
«Возьми деньги, — велела Шамсада, — столько, сколько нужно для поездки в Персию, отправляйся туда и доставь сюда моего сына».
«Тут не столько деньги нужны, сколько осторожность, надо придумать благовидный предлог для моей отлучки. Царь осыпает меня благодеяниями, я служу ему верой и правдой и не могу без его разрешения покинуть двор. Нужен такой повод, который не вызовет у него подозрений и в то же время позволит тебе увидеть сына. Скажи Беншираку, что после убийства твоего первого мужа ты на всякий случай спрятала в тайнике, который известен только мне, ларец с драгоценностями. Попроси государя отпустить меня в Персию на поиски этого ларца. Во всем остальном положись на своего старого слугу».
Царица поблагодарила раба за преданность и, послушавшись его совета, тут же исполнила их план и без труда добилась желаемого.
Верный посланец оделся купцом, чтобы в Персии его никто не узнал, и немедля отправился в путь. Он добрался до Исфахана, где тайком разузнал о судьбе Шахселимана. Полученные сведения весьма огорчили старика.
Несколько дней спустя он проходил мимо дворца и случайно столкнулся с одним из тех царских стражников, что во время охоты своими глазами видели у источника живого Шахселимана. Оба раба служили еще Селиманшаху, они узнали друг друга, обнялись и разговорились.
«Так, значит, ты приехал из Египта, — сказал прислужник. — А не встречал ли ты там царевича Шахселимана?»
«Шахселимана? — удивился раб. — А разве он жив, ведь здесь все уверены, что он погиб ужасной смертью».
«Нет, он цел и невредим. Слушай, что я тебе расскажу по секрету».
И прислужник поведал о том, что приключилось с ним и его товарищами во время царской охоты, как они встретили царевича и посоветовали ему укрыться в Египте.
Мнимый купец вне себя от радости в ответ на доверие открыл старому товарищу настоящую причину своего приезда в Персию и поспешил в обратный путь. Пользуясь полученными сведениями, верный раб Шамсады спрашивал повсюду, не видел ли кто молодого человека такой-то наружности, и наконец добрался до той самой деревни, в которой скрывался Шахселиман. Тут ему поначалу тоже не удалось узнать ничего нового, но, к счастью, неподалеку от околицы он заметил под деревом спящего пастуха, а рядом с ним мирно пасшихся баранов.
Раб с жалостью посмотрел на худого, бедно одетого юношу и подумал: «Увы! Вряд ли это тот, кого я ищу. Наверное, это сын какого-нибудь крестьянина, и все мои усилия напрасны. Осмелюсь всё же разбудить его, может, он знает того, кто мне нужен, в моем деле ничем нельзя пренебрегать».
Раб разбудил пастуха и задал ему свой вопрос.
«Я пришел сюда издалека, — отвечал Шахселиман, боясь открыться незнакомцу, чьи истинные цели были ему пока неясны. — Но если не ошибаюсь, ты ищешь внука Селиманшаха, молодого персидского правителя. Жестокосердный Балаван убил родного отца Шахселимана и отнял у него престол, а племянника своего ранил в колыбели, но благодаря Небу тот остался жив».
«О, Аллах! — вскричал раб. — Какое счастье, наконец-то я слышу имя Шахселимана! О юноша, как ты догадался, зачем я хожу по Египту, зачем ездил в Персию? Ты знаешь, где этот бедный царевич? Неужели мои труды и заботы не останутся напрасными? Где мне найти его?»
Шахселиман убедился, что говорит с посланцем своей матери, решился открыть правду и сказал:
«Тебе нет нужды идти дальше, чтобы найти Шахселимана, потому что он перед тобою».
При этих словах раб упал на колени и покрыл руки юноши слезами и поцелуями.
«Ах, вот будет счастье и радость для Шамсады! — ликовал он. — Какую великую новость я принесу ей! Оставайся здесь, мой царевич, а я раздобуду всё необходимое, чтобы ты поехал со мною».
Со всех ног раб помчался в деревню, купил коня, седло и одежду для Шахселимана, и оба они направились в Каир.
Непредвиденное событие прервало их путешествие: в пустыне на них напали разбойники. Они схватили путников, раздели, ограбили и бросили в колодец. В этом страшном узилище раб горевал и рвал на себе волосы.
«Отчего ты печалишься? — спросил его Шахселиман. — Или ты боишься смерти?»
«Нет, смерть меня не пугает, — отвечал старик. — Но разве я могу спокойно смотреть на твои несчастья? Почему судьба преследует тебя? И что станется с бедной Шамсадой?»
«Успокойся, — сказал царевич, — я должен смириться со своей участью, ибо на то, что происходит со мною, есть Божья воля. Всё записано в книге моей судьбы, и, если мне назначено расстаться с жизнью в этой темнице, никто не сможет вырвать меня отсюда. Нам обоим следует лишь покорно ждать и надеяться».
В этом ужасном положении добрый юноша и раб провели два дня и две ночи.
Однако Провидение неустанно следило за судьбой Шахселимана. Именно оно привело туда, где томился царевич, царственного мужа Шамсады. Во время охоты он погнался за ланью, и смертельно раненное животное рухнуло на землю прямо у края колодца.
Один из охотников первым подошел к добыче и услышал печальные голоса. Убедившись, что не ослышался, слуга доложил обо всем Беншираку, и тот велел своим людям спуститься в колодец. Шахселимана и раба вытащили на поверхность, разрезали путы на их руках и ногах, подкрепили их силы крепкими настойками, и, как только узники пришли в себя, царь узнал своего слугу.
«Не ты ли, — спросил он, — верный раб царицы Шамсады?»
«Да, государь, это я».
«Кто поступил с тобою так жестоко?»
«Я возвращался из Персии с ларцом, который поручила мне привезти царица, но на меня напали разбойники. Они отняли у меня всё и бросили умирать».
«А кто этот юноша?»
«Это сын кормилицы, той самой, что вырастила мою госпожу, я привез его с собою в надежде пристроить на хорошее место».
Несчастных узников накормили-напоили, и царь воротился во дворец, где тут же поведал жене о том, как нашел в пустыне ее раба с молодым человеком, и о том, что случилось с ее драгоценностями. Сердце матери забилось в предвкушении счастья, но, когда она узнала, что их обнаружили в колодце, радость ее поубавилась, печаль вновь овладела ее душой, и она чуть не разрыдалась. Сделав над собой усилие, Шамсада постаралась скрыть свои чувства, но исказившиеся черты выдали ее. Бенширак не мог не заметить, что она еле сдерживается, и захотел узнать, в чем причина такого расстройства.
«Что с тобою, моя ненаглядная? — спросил он. — Неужели тебя так огорчила потеря ларца? Разве моя сокровищница не принадлежит тебе? Ты же знаешь: здесь всё твое».
«Клянусь своей головой, о великий царь, я оплакиваю не потерю драгоценностей, а несчастную судьбу раба, который пострадал из-за меня. Я слишком чувствительна, ты знаешь, как близко к сердцу я принимаю чужие невзгоды».
Султан продолжил свой рассказ. Царица узнала, что раба и его спутника спасли и им ничто не угрожает, и понемногу пришла в себя, а когда царь закончил, совершенно успокоилась.
«Утешься, моя дорогая Шамсада, — сказал ей муж напоследок, — даже если всего, чем я владею, не хватит, дабы возместить тебе потерю ларца, помни, что главное сокровище — это мое сердце и моя неисчерпаемая любовь к тебе».
С этими словами царь удалился.
Как только Шамсада осталась одна, она вызвала своего верного раба, и тот поведал ей о том, как узнал о злоключениях царевича, как Провидение уберегло ее сына от всех опасностей: и от ловушек, расставленных его дядей, и от жестокости неверных. Он не утаил от царицы и простодушие Шахселимана, который собирался вернуться в Исфахан, к царю Балавану, после того, как избежал смерти от рук захватчиков и не разбился, когда те сбросили его с башни. В своем рассказе раб дошел до того момента, когда его и царевича вытащили из колодца и египетский султан поинтересовался, кто таков молодой незнакомец.
«Ах, — прервала его царица, — и что ты ответил?»
«Увы! Мне пришлось солгать, — сокрушенно вздохнул старик. — Простишь ли ты меня? Я сказал, что это сын твоей кормилицы и что он хотел бы поступить на службу при дворе».
«Мудрый, верный друг мой! — со слезами на глазах воскликнула Шамсада, взволнованная услышанным. — И как мне тебя благодарить? Чем может наградить тебя самая любящая из матерей? Следи за моим сыном, доверяю его тебе, мой преданный и осмотрительный друг. Я в вечном долгу перед тобой за то, что ты уже сделал, и за всё, что ты впредь сделаешь для него».
«Моя госпожа! Мне не нужна благодарность, я сознаю свой долг перед дочерью и внуком моего любимого государя, и нет такой жертвы, на которую я не готов был бы пойти ради тебя и твоего сына».
То были не пустые слова: раб не отличался ни льстивостью, ни корыстолюбием, ни склонностью к лизоблюдству, все силы он бросил на то, чтобы восстановить подорванное страданиями и лишениями здоровье Шахселимана. Полезная, легкая пища, бани и умеренные физические упражнения постепенно сделали свое дело: царевич возродился душой и телом, и Шамсада вновь обрела своего самого прекрасного на земле сына.
Царь проникся к молодому прислужнику большой приязнью, он выделял юношу среди прочих приближенных и уже не мог ни минуты обходиться без него. Только Шахселиману было дозволено входить в царские покои, и Бенширак без устали расхваливал нового любимца, желая, чтобы все прониклись к нему уважением.
Выслушивая царские похвалы, Шамсада страдала, ибо лишена была возможности приласкать дорогого сына. Она часто видела его, но не осмеливалась одарить нежным взглядом. Ей приходилось сдерживать свои чувства и прятать их от окружающих. Мать следила за каждым шагом сына и мечтала о том, чтобы улучить момент и обнять Шахселимана. И вот однажды, когда он проходил мимо ее двери, царица, думая, что поблизости никого нет, внезапно не выдержала, бросилась юноше на шею и несколькими счастливыми мгновениями вознаградила себя за годы мучений.
К сожалению, пока любящая мать предавалась самым естественным и нежным ласкам, ее подстерегала опасность. Один из визирей вышел из соседних покоев и невольно стал свидетелем этой встречи. Придворный остолбенел от изумления, но, поскольку лицо Шамсады пряталось под покрывалом, он не был уверен, что это она. Узнав у евнухов, что эти покои принадлежат царице, визирь поспешил к своему господину, желая открыть случайно подсмотренную им сцену. Султан сидел на троне, а рядом уже стоял прекрасный Шахселиман.
«О великий царь, — начал визирь, — я в ужасе от только что совершившегося страшного преступления, свидетелем которому стал. Прости меня, государь, но мне придется открыть тебе глаза на неверность жены твоей, ибо, проходя мимо покоев Шамсады, я застал ее в объятиях ничтожного раба, что находится подле тебя, и увидел, как они ласкают друг друга».
Вы не знаете, что такое страсть, если не можете вообразить себе тот резкий переворот, который произвело это сообщение в душе Бенширака. Смущение Шахселимана лишь разожгло его ярость и не оставило никаких сомнений в том, что визирь говорит правду. Не долго думая, царь приказал бросить молодого человека и раба, который привез его из Персии, в темницу.
«Какая черная измена! — вскричал Бенширак. — Так называемое сокровище было лишь рабом, которого привезли из Персии, дабы оскорбить меня, обесчестить мой трон и мое ложе!»
Царь помчался в покои Шамсады.
«В кого превратилась та, чьи добродетели все превозносили до небес? — сказал он испуганной царице. — Та, чья осмотрительность, мудрость и любовь составляли славу моего двора и служили образцом для всех женщин? И как это зерцало совершенства смогло в один миг потускнеть? Почему моя жена стала моим унижением после того, как была мне истинным венцом, и превратилась в мой позор после того, как вызывала всеобщее восхищение? Как же обманула меня видимость! Ты обесчестила в моих глазах всех женщин прошлого, настоящего и будущего».
Султан удалился, но сердце его разрывалось между любовью и ревностью, яростью и отвращением, и он метался, не находя себе покоя.
Его упреки ошеломили Шамсаду, ложные подозрения горячо любимого мужа заставляли царицу страдать, но как их развеять? Следуя воле своего дяди Селиманшаха, она всегда утверждала, что ее сын погиб, и теперь у нее не хватало смелости признаться в обмане. Ах, чем дальше от правды, тем труднее к ней возвратиться! Как вновь обрести доверие, если ты не заслужила его искренним и своевременным признанием?
«Нет, нет, — повторяла Шамсада про себя, — я всегда хотела и должна была поддерживать честь моего дяди, и сегодня мне не стоит позорить его имя. О, высшая мудрость и божественная доброта! Вы одни прибежище для невинной души, взываю к вам и сердцем, и разумом. Вы сумели самым непредсказуемым образом спасти моего сына от неминуемой смерти, которая подстерегала его со всех сторон, и снова он попал в западню, несмотря на свою невиновность. Его злосчастная звезда увлекла вслед за ним и меня, и моего верного раба, и даже моего мужа. Он раздавлен очевидностью нашей измены. О Боже, избавь нас от ужасных подозрений! О Великий Пророк, если всё, о чем ты просишь Аллаха, исполняется, сделай так, чтобы моя молитва дошла до всевидящего и справедливого Господа! Всей вселенной не хватит мудрости, чтобы развязать роковой узел и разорвать сети, в которых мы запутались, соблаговоли же вмешаться и вызволить нас своими могущественными руками!»
Помолившись, Шамсада положилась во всем на Всевышнего и стала смиренно ждать Его милости.
Тем временем царь пребывал в нерешительности и мучился, не зная, что предпринять. Его страсть к Шамсаде, казалось, лишь разгорелась с новой силой, тогда как он пытался избавиться от нее. Как покарать изменников? Как понять, кто из них виновнее? Кого пощадить? И как наказать тех, кто ему дороже всех на свете? Трудные горестные размышления лишили Бенширака покоя и здоровья. Его кормилица, которая еще жила в серале, встревожилась, видя, как переменился государь. Эта женщина с годами стала очень мудрой и осмотрительной. Хозяева полностью ей доверяли, и она пользовалась правом приходить к ним в любое время с любыми вопросами.
«Что с тобою, сын мой? — обратилась она к царю. — Ты сам на себя не похож, избегаешь всех, грустишь, отказываешься от любимых развлечений: не скачешь верхом, не охотишься, не собираешь своих придворных, не устраиваешь ни праздников, ни торжеств. Мне известно, что ты почти ничего не ешь, какая же тайная печаль тебя гложет? Открой мне свое сердце, сынок. Ты знаешь, как я люблю тебя, не бойся, я никому ничего не скажу. Часто мы отдаемся во власть призрачных сомнений, может, я в один миг сумею развеять те, что заставляют тебя страдать. Доверься мне, мой родной, я надеюсь, что смогу тебе помочь».
Как ни доверял царь своей доброй кормилице, как ни ценил ее превосходные качества, он не решился открыть ей правду: пришлось бы опозорить Шамсаду и к тому же от любого воспоминания о случившемся его сердце обливалось кровью. Однако мудрая старуха не отчаялась, она старалась непрестанно попадаться султану на глаза, и нежные взгляды, которыми она его награждала, как бы говорили: «О мой дорогой сын! Поделись со мной своей печалью, открой сердце своей доброй кормилице», — но все ее усилия оставались напрасны.
Поняв, что этот путь ни к чему не привел, и предположив, что Шамсада должна знать, что происходит с ее мужем, кормилица, полагая, что у женщины легче выведать любой секрет, направилась к государыне и нашла ее в такой же глубочайшей печали. Старуха из кожи вон лезла, желая заслужить доверие Шамсады и добиться своей цели, но царица молчала.
«Почему ты не откроешься мне? — воскликнула добрая кормилица. — Дочь моя, посмотри на мои седины! Годы проложили глубокие борозды на моем челе, но они же подарили мне опыт, я уже не подвержена страстям, мои мудрые советы пойдут тебе только на пользу».
Шамсада заколебалась.
«Моя тайна слишком тяжела, дорогая кормилица, она давит мне на сердце, но ей нельзя выйти наружу. Доверяя ее тебе, я должна твердо знать, что ты сохранишь ее до конца своих дней».
«Твое желание будет исполнено, — отвечала старуха, — я буду нема как рыба, никогда с моих губ не слетит ни слова о твоей тайне, она умрет вместе с той, что больше всех на свете заинтересована в твоем счастье!»
Шамсада не могла больше противиться и поведала обо всех своих печалях, а также о том, что молодой человек, вызвавший царскую ревность и гнев, не кто иной, как ее сын Шахселиман, которого все считают мертвым.
«О Великий Пророк, благодарю тебя! — вскричала кормилица. — Хвала тебе, Мухаммад! И только-то? Успокойся, дочь моя, все твои тревоги развеются как дым. Приближается рассвет, скоро луч счастья снова заиграет на твоем прекрасном челе».
«Матушка, кормилица моя, до этого еще далеко. Никто не поверит, что этот юноша — мой сын, нас обвинят в измене, уж лучше смерть, чем такой позор!»
«Хвалю твою щепетильность, — сказала старуха, — но меры, которые я приму, избавят тебя от всего, что может ее ранить».
С этими словами кормилица ушла и немедля явилась в покои царя, которого она нашла всё в том же удрученном состоянии, что и прежде. Она обняла его и взяла за руку.
«Сын мой, хватит печалиться. Ты добрый мусульманин, и клянусь тебе именем Великого Пророка и божественным Мэехуарблатхасарсуратом[71]{266}, что я выясню причину твоего горя».
Царь почувствовал, что не в силах больше противиться, и открыл кормилице свое сердце.
«Я любил Шамсаду всей душою, — признался он. — Ее красота, мудрость, добродетели, одним словом, все ее достоинства казались мне прекрасным садом, и я гулял по нему в свое удовольствие. Теперь кругом меня ужасная пустыня, я вижу лишь безобразных чудищ и бездонные пропасти. Шамсада мне изменила, и всё стало ложью. Женщина, которую я боготворил и люблю до сих пор, предала меня. Она предпочла мне ничтожного раба. Я упал с вершины воображаемого блаженства в преисподнюю, где терплю все муки ада. Оба виновника должны погибнуть, а мне остается лишь соизмерить наказание с преступлением и решить, кто из них заслуживает более суровой кары. Но, увы! Чего мне будет стоить этот роковой приговор! Пронзив грудь моей обожаемой жены, я той же стрелой нанесу смертельный удар в свою собственную грудь».
«Сын мой, не торопись, — сказала кормилица. — Ты обречешь себя на вечные сожаления. Те, кого ты считаешь предателями, находятся в твоих руках, они никуда не денутся, ты всегда успеешь их покарать, лучше не торопись, понаблюдай за ними. Время, гласит народная мудрость, лучший советчик, только время и терпение открывают нам истину».
«Ах, дорогая кормилица, чего ждать, что может измениться? Шамсада любит этого юношу. Под тем предлогом, что в Персии у нее осталось сокровище, она злоупотребила моим доверием и любовью, лишь я позволил привезти сюда изменника, который нас опозорил».
«Сын мой, успокойся, — попросила старуха, — есть у меня одно средство, с помощью которого ты прочтешь истину в сердце Шамсады, словно в открытой книге. Прикажи своим охотникам раздобыть белую цаплю[72], я вырву у нее сердце и отдам тебе. Как только Шамсада уснет, ты поднесешь сердце цапли к груди своей жены и получишь ответ на любой вопрос. Она ничего не сможет от тебя утаить».
Обрадовавшись, что столь простым способом удастся раскрыть тайну, которая так жестоко мучила его, царь тут же приказал принести из сада белую цаплю. Когда птицу доставили, султан отдал ее кормилице, та произнесла несколько заклинаний, вырвала из груди цапли ее горячее сердце и вручила его своему господину.
Пока Бенширак размышлял о поразительных достоинствах способа, предложенного кормилицей, старуха поспешила в покои царицы.
«Всё хорошо, — сказала она Шамсаде. — Надейся и готовься к откровенным признаниям! Этой ночью тебя ждет тайный визит. Сам царь придет к тебе с сердцем белой цапли в руке. Как только он приблизится к твоей постели, сделай вид, что крепко спишь, и отвечай на его вопросы. Пусть правда слетит с твоих уст и развеет все подозрения».
Шамсада ласково поблагодарила кормилицу, решив поддержать эту невинную хитрость, и помолилась Великому Пророку, чтобы он помог ей убедить того, кому так нужна спасительная истина.
Как только ночь погрузила дворец в темноту, царица объявила, что хочет отдохнуть, отослала вопреки обыкновению всех рабов и легла на софу. Не прошло и двух часов, как государь, которому не терпелось проверить предложенный кормилицей способ узнать правду, подошел к покоям жены. Здесь он встретил главного евнуха.
«Чем занята царица?» — спросил Бенширак.
«Шамсада сказала, что хочет отдохнуть. Думаю, она давно уже спит».
Царь бесшумно проник за дверь, подошел поближе к Шамсаде и прислушался, желая удостовериться в крепости ее сна. Царица не шелохнулась, и Бенширак решился. Он легонько прижал сердце цапли к груди жены и сказал:
«Шамсада, кто этот молодой человек, которого ты ласкала, когда вас застал мой визирь?»
«Это Шахселиман, — отвечала царица с закрытыми глазами, — мой единственный сын от первого брака и внук моего дяди Селиманшаха».
«Этот ребенок был убит в колыбели. Твой дядя писал мне об этом».
«Да, младенец был ранен, но рана его оказалась не смертельной. Искусные лекари вернули его к жизни, но мы сохранили это в тайне от убийцы моего мужа».
«Почему ты скрыла это от меня, который так горячо любил тебя?»
«Потому что мой дорогой дядя, добрую память о котором я берегла, обманул тебя по соображениям государственным… Если всё это кажется тебе выдумкой, поговори с юношей, его уста подтвердят мои слова».
Царь Бенширак оставил дальнейшие расспросы. Он тихо покинул жену, думая, что та еще спит, вышел из ее покоев и повелел немедленно привести из темницы молодого человека и старого раба. Его приказ тут же исполнили.
Томившийся в заточении несчастный Шахселиман внезапно проснулся от шума. Загремели засовы, и юноша подумал, что настал его смертный час и пришел конец его нескончаемым мучениям.
«Великий Аллах! — воскликнул он, воздев к небу свои незапятнанные руки. — Жизнь моя в твоей власти, отдаю ее тебе, но молю, не дай погибнуть моей матери!»
Шахселимана и его раба привели к царю, который не стал никому поручать проверку столь важного для его чести и покоя открытия. Он подбежал к юноше и отыскал на его груди шрам от кинжала Балавана. В порыве радости государь вскричал:
«О Аллах! Будь навеки благословен за то, что уберег меня от страшного преступления, которое я чуть не совершил! Будь благословен и ты, Великий Пророк! Ради добродетелей Шамсады ты не оставил меня и взял под свою защиту, ты не позволил допустить ужасную несправедливость и к тому же одарил меня достаточным могуществом, чтобы делами я смог искупить горе, принесенное моим близким!»
Бенширак крепко обнял Шахселимана.
«Мой дорогой и бедный мальчик! Дай мне прижать тебя к сердцу! Пусть образ твой сольется воедино с образом моей любимой Шамсады, чтобы нежность к ней и привязанность к тебе сосредоточились на одном-единственном предмете!.. Но соблаговоли удовлетворить мое любопытство! Какая цепь событий привела тебя сюда? Как удалось тебе остаться неузнанным? Как ты жил? Сказывай, царевич, мне не терпится узнать поближе того, кто вернул мне счастье и покой!»
Воспрянув духом от столь трогательной доброты, Шахселиман не стал скрывать подробностей своих злоключений и рассказал всё, начиная с того часа, когда он был низвергнут с трона и заключен в темницу, и заканчивая тем, как сделался простым пастухом, как разыскал его посланец матери, как их схватили разбойники, а потом царские слуги вытащили из колодца и привели во дворец.
Пока Бенширак внимательно слушал, его жена Шамсада по-прежнему пребывала в тревоге: ей очень хотелось понять, почему царь, расспросив ее ночью, так поспешно удалился и каковы его намерения. Она не знала ни что он делает, ни что чувствует после ее признаний. Погрузившись в тягостные размышления, женщина неподвижно лежала в постели. Вдруг двадцать рабов с факелами зашли в ее опочивальню. За ними следовал государь, который вел за руку дорогого сына добродетельной матери, не спуская с юноши ласковых глаз. Он приказал нарядить Шахселимана в роскошнейшие одежды, и на груди царевича засверкали самые красивые адаманты, которыми султан любил украшать себя в дни торжеств.
«Утешься, моя любимая Шамсада! — воскликнул Бенширак. — Милосердное Небо возвращает тебе твоего мужа и сына, их любовь будет вечным залогом твоего счастья!»
Царь бросился в объятия жены. Шахселиман, стоя на коленях, покрыл руки матери поцелуями, и слезы радости потекли из их глаз.
Как только день пришел на смену этой счастливой ночи, царь Египта приказал собрать свои войска и стал во главе их вместе с Шахселиманом. Свою армию он направил на Персию, а впереди скакали его гонцы: они предупреждали народ о том, что султан Египта желает посадить на персидский престол законного государя, которого пытался погубить узурпатор Балаван. Едва египетская армия достигла границ Персии, как подданные, верные бывшему царю Селиманшаху и его роду, собрались под знаменами Бенширака и Шахселимана. Прознав об этих страшных для него новостях, злодей Балаван приказал собрать войска, чтобы отразить наступление могущественного неприятеля, но никто не захотел поддержать его, и пришлось сатрапу укрыться в столице вместе с отрядом стражников и небольшим количеством сторонников, на чью верность он полагался.
Однако что говорить о пороке, если даже добродетель, гонимая превосходящей ее силой, бывала столько раз покинута! Египтяне захватили Исфахан, а приближенные Балавана отреклись от него и выдали султану, который не захотел даже взглянуть на чудовище, опозорившее трон своими кровавыми преступлениями.
«Шахселиман! — сказал Бенширак. — Сын мой! Отдаю тебе на суд убийцу твоего отца и твоего врага, бич персидского народа. Распорядись его судьбой по своему усмотрению и прикажи казнить его».
«О мой дорогой благодетель! Отец мой! — отвечал царевич. — Не мне распоряжаться его жизнью, пусть Небо накажет его. Пусть отправляется на границу Персии и займет тот самый пост, который он когда-то поручил мне. Если он невиновен, Небо защитит его так же, как и меня. Если же виновен, то приговор его уже ждет, и никто не сможет отложить его исполнение».
Царь Египта одобрил такое решение, Балаван поехал воевать с неверными. Божественная справедливость как будто только этого и ждала: злодея взяли в плен, заковали в цепи и бросили в роковой колодец. Душераздирающие угрызения совести и ужасное отчаяние оставили несчастного лишь тогда, когда его сбросили с башни и кровь его обагрила камни.
Тем временем законный наследник персидского престола, счастливый Шахселиман, принял присягу своего народа. В основании его царствования лежали мудрость и милосердие. Своими достоинствами он напоминал персам великого халифа Муавию{267}. Убедившись, что молодой правитель Персии блистает самыми редкими добродетелями, царь Египта нежно обнял его и вернулся на родину, чем доставил несказанную радость любезной Шамсаде. С тех пор ничто уже не нарушало покоя обоих супругов, и, достигнув конца отведенного им срока, они упокоились с миром, как добрые мусульмане.
РАССКАЗ О БАХЕ́Т-ЗАДЕ́ И ДЕСЯТИ ВИЗИРЯХПродолжение
— Государь! — закончив очередной рассказ, обратился Аладдин к Бахе́т-заде́. — Видишь, сколь таинственными и необыкновенными путями Провидение вырвало Шахселимана из рук преследователей? Видишь, как оно низвергло Балавана в яму, которую он рыл другому? Нет, Аллах не позволит, чтобы преступление торжествовало, чтобы невинный понес чужое наказание. Никто не может ускользнуть от бдительного и справедливого ока Господа нашего, рано или поздно Он сорвет покровы, в которые рядится зло. Что до меня, повелитель, то благодаря моей несокрушимой вере я убежден, что человек не в силах изменить свою судьбу, и потому я спокоен и не теряю надежды. Мне не страшен твой царский суд, пусть боятся его твои визири и мои обвинители.
Эти мудрые и в то же время полные достоинства и скромности слова, произнесенные спокойно и уверенно, опять смутили царя.
— Казнь откладывается! — решительно сказал он. — Пусть этого человека отведут обратно в тюрьму. Ночная тишина и размышления, на которые наведет меня его рассказ, помогут прийти к правильному решению, и завтра мне будет проще вынести приговор.
Как только Аладдина увели, один из визирей взял слово:
— Государь! Ты позволяешь этому преступнику увлечь тебя своими колдовскими речами. Да хранит тебя Великий Пророк от снисхождения к этому негодяю. Пока его злодеяние остается безнаказанным, меркнет блеск твоей власти. Ты занимаешь престол, чтобы вершить суд. Преступление этого разбойника не вызывает сомнений, и казнь его должна быть показательной. Не менее важно выбрать способ исполнения смертного приговора, ведь он должен послужить примером для устрашения таких же, как этот…
— Повелеваю, — внезапно сказал Бахе́т-зада́, — немедля воздвигнуть крест за стенами города, на самом возвышенном месте, и распять виновного! Пусть этот ужасный крест устрашит тех, кто намерен пойти по следам предателя! Такова моя последняя воля, и пусть глашатаи объявят ее народу.
Десять визирей с удовлетворением выслушали царя. Понадеявшись, что их происки увенчаются наконец успехом и предмет их зависти погибнет от меча правосудия, они поспешно отдали все распоряжения по подготовке казни.
На следующее утро, когда истекли уже одиннадцать дней заточения Аладдина, десять визирей явились в царский дворец.
— Государь! — сказали они. — Твои приказания исполнены, твоя воля объявлена народу. Все собрались у креста и ждут только того, кто должен на нем погибнуть.
Бахе́т-зада́ приказал привести обвиняемого. Едва юноша показался, как визири закричали:
— Предатель! Разбойничье отродье! Смерть уже занесла свою косу над твоей головой, хватит хитрить и изворачиваться, ты сполна получишь за свое преступление и дерзость!
— О смелые визири! — Аладдин взглянул на них с уверенностью, но безо всякого вызова. — Не в ваших силах отметить мое чело печатью смерти! Только Небо может казнить меня и миловать, к чему вам тратить столько слов! Вы можете запугать лишь преступника, я же ни в чем не могу себя упрекнуть, и, если роковой меч вознесется над моею головой, Небо защитит меня от его удара, как того раба, что попал в тюрьму, будучи ни в чем не виноватым…
— Государь! — хором завопили визири. — Прикажи замолчать этому дерзкому юнцу! Он опять хочет обмануть тебя какими-нибудь россказнями!
— Я никогда не обманывал нашего повелителя, — возразил Аладдин. — Ложь и хитрость — это ваш хлеб.
— Прекрати! — велел ему Бахе́т-зада́. — Я готов в последний раз подвергнуть испытанию мое терпение и согласен выслушать сказку о рабе и его спасении.
— О мой милостивый господин! — отвечал Аладдин. — Дай-то Бог, чтобы твое царское сердце наконец прозрело и увидело правду, которой так трудно добиться при твоем дворе! То, что ты услышишь сегодня, не сказка, а быль, которая известна всей Халдее.
РАССКАЗ О ЦАРЕ АРАМА{268}И ЕГО РАБЕ
— Царь Арама, обеспокоенный тем, как его визири и кади вершат суд в принадлежащих ему землях, однажды вечером, переодевшись, вышел из дворца в сопровождении всего лишь двух евнухов. Случай привел его к одному подвальному окошку, и оттуда до царских ушей донесся жалобный стон. Узнав, что в этом здании находится тюрьма и что здесь содержатся приговоренные к смертной казни, государь приблизился к окошку, желая как следует расслышать стенания, исходившие будто из-под земли. И горечь услышанного поразила его в самое сердце.
«О Всемогущий! Ты знаешь меня, несчастного, изнуренного нуждой. Неужели ты допустишь, чтобы из-за ложных обвинений и злосчастных обстоятельств погибла невинная моя душа! О Милосердный! Доброта твоя не знает границ, тебе подвластна каждая тварь на земле, даже ничтожный червь тебе небезразличен, так услышь же меня, твоего раба! Пощади и, если смерть моя — не Промысл Твой, спаси меня от погибели».
За молитвой последовало молчание и вздохи. Царь Арама вернулся во дворец. И ум, и сердце его взволновались от этих отчаянных стенаний. Напрасно пытался он уснуть, мысль о гибели невинного человека не давала ему покоя, и государь с нетерпением ждал утра, надеясь выяснить правду о несчастном и убедиться в справедливости его приговора.
С первыми лучами солнца самодержец созвал визирей и указал им то место, откуда доносились жалобы взывавшего к милосердию человека. Ему сообщили, что узника, заключенного в той темнице, должны казнить уже сегодня до полудня. Судьи изложили дело преступника и показали, что вина его доказана. Два свидетеля подтвердили, что раб, чью мольбу слышал царь, в самом деле совершил злодеяние, за которое его приговорили к смерти. Правитель Арама уступил тому, что человеческое правосудие называет очевидностью, и утвердил приговор.
Осужденного вывели из темницы. Он шел к месту казни со связанными руками, смиренно устремив глаза к небу, его последней надежде. Твердым шагом раб приблизился к подножию креста, и палачи уже хотели сорвать с него одежду, как вдруг раздался шум и всё пошло кувырком. Царские недруги решили с оружием в руках захватить город и ждали, пока люди, привлеченные к месту казни, покинут его стены. Выскочив из засады, мятежники набросились на стражников и рассеяли их ряды. Те, кто пытался оказать сопротивление, были убиты или ранены, невредимым остался лишь несчастный, приговоренный к позорной казни на кресте, хотя даже смерть была не в силах отнять у него честь и невинность.
Опасаясь приближения царских отрядов, враги удалились, надеясь привлечь на свою сторону новые силы и подготовиться к следующему нападению. Они унесли с собой добычу и на время отложили исполнение замыслов.
Тем временем бедный раб, освобожденный от цепей руками мятежников, боясь погони, поспешил уйти подальше от города. Он шел без передышки день и ночь и, лишившись последних сил, сел отдохнуть в тени лаврового дерева, которое было столь высоким и толстым, что казалось древним как мир. Напротив дерева зияла темная пещера: только две пугающие точки светились в ее глубине, не рассеивая мрак. Не зная, что и подумать, раб неотрывно следил за этими странными огоньками и очень испугался, когда ему показалось, что они задвигались и стали приближаться к нему. То блестели зрачки огромного льва. Покинув пещеру, он медленно подкрался к несчастному и совершенно беззащитному человеку. Зверь обвил его хвостом, не причинив никакого вреда, забросил себе на спину и отнес в свое логово. Затем хищник опять вылез наружу, одним ударом повалил огромный лавр, заткнул его стволом вход в пещеру и убежал за львицей, которая охотилась где-то неподалеку, желая добыть еды для своих детенышей.
Дерево преградило путь на волю, и не в силах человеческих было его освободить. Тем не менее в пещере было достаточно светло, чтобы раб осмотрелся, увидел двух львят, лежавших на куче мха, и разбросанные кругом кости и объедки. Звери не обращали на него никакого внимания. В углу валялись обглоданные человеческие кости: печальные остовы бедняг, которых тоже привела сюда судьба. Страх не овладел душою раба: посреди этого ужасного логова он стал лицом к югу и, как верный мусульманин, обратился с такой горячей и истовой молитвой к Великому Пророку, как если бы находился в самой роскошной мечети и в полной безопасности.
Помолившись, полный веры в высшего властителя наших судеб пленник собрался с духом и продолжил осмотр пещеры. В ее темных закоулках он нащупал чью-то одежду, пошарил в карманах и достал кусочек железа и кремень, которым можно было высечь огонь. В то же время у себя под ногами он обнаружил сухой мох, что служил подстилкой ее хищным обитателям. Надежда вырваться на волю придала человеку сил, и, придумав, как бежать, он тут же приступил к исполнению своего замысла. Он сгреб мох в кучу, уложил ее рядом со входом и поджег: пламя проникло под влажную кору корней лавра и постепенно разгорелось: лишившись опоры, дерево с шумом упало набок, освободив небольшой проем. Оглянувшись вокруг, раб заметил также лук, сабли и кинжалы, которые могли ему пригодиться, а кроме того, при свете костра он разглядел золотые монеты, слитки и разные драгоценные украшения. Вооружившись всем, чем можно, раб раздвинул саблей дымящиеся ветки и, благословляя Аллаха, выбрался на свет.
Не успел он покинуть опасное место, как увидел льва, находившегося так далеко, что в него невозможно было попасть из лука, а еще дальше — двигавшуюся в сторону пещеры львицу. Почуяв, что добыча ускользает, хищник огромными прыжками устремился назад, и, когда приблизился, человек спустил тетиву: смертоносная стрела поразила льва прямо в сердце, и он упал как подкошенный.
Раб избавился от одной угрозы, но теперь к нему направлялась львица. Человек выстрелил в нее и ранил, чем еще больше разозлил. Хищница прыгнула, стремясь повалить врага на землю, и раб вонзил кинжал ей в бок. Раненое животное страшно зарычало и снова накинулось на своего противника, но тот отрубил ему саблей переднюю лапу. Хищница рухнула с диким воем и рыком, а ее львята вторили ей ужасными завываниями, которые могли устрашить даже самую отважную душу. Победитель нанес их матери еще несколько ударов кинжалом, и поверженный зверь замер в неподвижности, после чего раб поспешил покончить с ее детенышами и выкинуть их вон из пещеры. Избавившись от опасности, он обошел окрестности в поисках дерева, чьи плоды могли бы подкрепить его истощенные силы, и ручья, который мог бы утолить его жажду. Провидение и тут не оставило его. Казалось, всё подчиняется его желаниям и само идет к нему в руки.
Раб набрался сил и как полноправный хозяин вернулся в пещеру, чьих обитателей он истребил. Прихватив золото и серебро, вооружившись, чем только удалось, он забросал вход ветками и направился в родные края. Через несколько дней он добрался до дома и рассказал о своих приключениях родителям. Взяв несколько верблюдов и рабов, бывший узник вернулся в пещеру и вывез оттуда всё ценное. Став обладателем сокровищ, он щедро поделился ими с соседями, выстроил неподалеку от дома постоялый двор для проходящих караванщиков, паломников и путников, а пещеру, где жили страшные львы, превратил в часовню.
РАССКАЗ О БАХЕ́Т-ЗАДЕ́ И ДЕСЯТИ ВИЗИРЯХОкончание
— Государь! — произнес Аладдин, закончив свой рассказ. — Как видишь, раб, осужденный на распятие по ложному обвинению своих недругов, человек, которого едва не разорвали страшные львы, чудесным образом избежал опасностей, тогда как его гонители и недруги, желавшие пощекотать себе нервы, глядя на его мучения, были уничтожены или наказаны. Лишившись части своих подданных, царь Арама получил по заслугам: он не рассмотрел дело как подобает и, хоть и посочувствовал несчастному, пробудившему жалость в его душе, не судил его по справедливости.
Бахе́т-зада́ разрывался между своим долгом, рассказами и размышлениями Аладдина и настояниями визирей. Сердце его возмущалось вынесенным Аладдину приговором, однако он уже повсюду объявил о своем решении, за городом воздвигли крест, нетерпеливая толпа жаждала увидеть столь долгожданную казнь — всё это усиливало замешательство царя. Заметив, что государь снова заколебался, визири начали упрекать его, приводить уже известные доводы и закончили тем, что стали утверждать: такое поведение подрывает царскую власть.
— Будь по-вашему, — сдался Бахе́т-зада́. — Говоря по правде, мне отвратительно то, что я делаю, и всё же, поскольку преступление как будто доказано и безопасность моего царствования зависит от этого приговора, я уступаю вашим требованиям. Казнить виновного!
В тот же миг стражники схватили Аладдина, связали, заковали в железо и повели за город, где мученическая смерть должна была положить конец его дням. Сам царь, сев верхом на слона, в сопровождении всего двора отправился к месту казни. Там его уже ждал трон, с которого государь мог своими глазами следить за исполнением сурового приговора. Когда Аладдина начали раздевать, неизвестный человек пробился сквозь толпу и бросился к осужденному.
— О сын мой! — вскричал он, обхватив ноги Аладдина.
Слезы хлынули из его глаз, и больше он не произнес ни слова, ибо горе душило его.
Это непредвиденное событие взволновало народ, а Бахе́т-зада́ приказал подвести к нему неизвестного.
— Великий царь! — сказал несчастный, поцеловав государю колени. — Спаси юное создание, приговоренное тобою к смерти. Если тебе нужна жизнь виновного человека, возьми мою! Молю тебя, прикажи казнить меня.
— Кто ты? — спросил Бахе́т-зада́. — Почему ты просишь за этого преступника?
— Государь, я — главарь шайки разбойников. Однажды я искал оазис в пустыне, чтобы мои люди могли утолить жажду, и рядом с источником, на траве, в тени пяти пальм я нашел на обрывке золотого полотна младенца, который только-только появился на свет. Мне стало жаль это невинное дитя, и я забрал его себе. Моя жена вскормила его. Повелитель, это не наш ребенок, но он был для нас даром Божьим, мы полюбили его больше родных детей. Этот юноша одарен такими достоинствами и добродетелью, что заставлял нас стыдиться и сожалеть о нашем ремесле, потому что — мне совестно в этом признаться — мы занимались грабежами и разбоем, а он всегда следовал за нами и подавал пример отваги и милосердия. Однажды мы потеряли его, когда разбитые…
Царю больше ничего не надо было знать, он уже понял, что тот, кого он чуть не отправил на смерть, был единственным плодом их любви с Бахержоа. Бахе́т-зада́ вскочил, бросился со всех ног к Аладдину, собственным кинжалом рассек его путы и нежно прижал юношу к груди.
— Ах, сын мой! — вскричал он. — Я чуть не пронзил свое сердце мечом сожалений. О Великий Аллах! Сколь глубока мудрость твоя и велико могущество! Еще немного, и душа моя разорвалась бы при виде жестокой казни, но Ты превратил смерть и ужас в торжество правды и счастья, чей восхитительный блеск ослепляет меня!
Бахе́т-зада́ снова обнял Аладдина, усадил его на слона и вернулся во дворец под звон фанфар и восторженные возгласы всего народа.
Бахержоа уже предупредили о нежданном счастье, о том, что она вновь обрела сына, чья судьба стоила ей стольких тревог. Вскоре царь сам представил ей их дорогое дитя. Он приказал нарядить Аладдина в столь роскошные одежды, что они скрыли следы его долгого заточения. Радость охватила всех жителей страны: придворные, купцы, ремесленники — все разделили ее. Мечети распахнули свои двери, и подданные Бахе́т-зады́ вознесли благодарственные молитвы Аллаху и Его Пророку. Народные празднества и гуляния сопровождали всеобщее ликование, Иссессара превратился в город услад. Все, вплоть до птиц небесных, воспевали славу государя и освобождение Аладдина.
Только десяти визирям было не до праздника: их бросили в темницу, где они мучились от страха и угрызений совести в ожидании казни, которая должна была состояться по завершении тридцати дней торжеств. Наконец по приказу царя визирей привели к подножию трона: вид его не вызывал теперь у них ничего, кроме ужаса. Аладдин сидел по правую руку от отца, и десять бывших его гонителей отводили глаза, боясь взглянуть ему в лицо. Бахе́т-зада́ молча смотрел на них, внушая почтение и трепет, а потом сказал:
— Вы, мнимая опора моего престола! Визири, ревностно заботившиеся о моей славе! Вот преступник, которого вы столь рьяно и ревностно преследовали. По-вашему, я должен был отправить его на смерть, не дав ему слова, а слушая его, подрывал свою славу, безопасность и покой моих подданных. Оправдайтесь, если сможете, я дозволяю вам говорить.
Но напрасно царь пытался заставить своих подлых советников молвить хоть слово в свою защиту — их сковал смертельный страх: опустив головы, они стояли, не смея поднять глаз, губы их дрожали, ноги тряслись и подкашивались.
— Почему же вы молчите? — сказал им в свою очередь Аладдин. — Что стало с вашей приверженностью правосудию? Куда подевалось ваше красноречие, коим вы отличались, когда судили сына разбойника, якобы виновного и пойманного на месте преступления? Где рвение ваше, с коим вы требовали его позорной казни? И где ваше мужество и забота о славе отечества? Отчего вы не приведете свидетелей моего злодеяния, очевидцев того, как я пытался соблазнить царицу подарками и запугать угрозами? Не можете? Это ваше преступление и вина подавляют вас, совесть душит, а стыд сжимает горло.
— Ваш приговор, — продолжил Бахе́т-зада́, — уже вынесен на Небесах и будет исполнен на земле. Пусть воздвигнут еще девять крестов рядом с тем, что был приготовлен для моего сына, и да закончится земной путь этих десяти негодяев. Пусть глашатаи объявят мой приговор всему народу!
Царь отправился в свои покои вместе с Аладдином, которому без устали выказывал нежность и любовь.
— Ах, мой дорогой сын, — говорил он, — и как это ты совсем не боялся грозившей тебе смерти и нашел в себе силы, чтобы вспомнить столько историй и рассказывать их мне одну за другой? Откуда почерпнул ты все эти премудрости и справедливые размышления, которые могут быть только плодом опыта и учения?
— Государь, — отвечал Аладдин, — всё сказанное мной было вдохновением свыше. В детстве о моем образовании хорошо заботились, а главное, я многому научился с тех пор, как, на мое счастье, оказался при дворе, рядом с тобою. Та, кого я считал своей матерью, обратила мое внимание на божественный Коран: она внушала мне, что я во всем должен руководствоваться его святыми истинами. Но самое удивительное, государь, то, что ее муж, выросший посреди преступлений и без зазрения совести грабивший караваны, оказался человеком чести. Он был хорошим мужем, добрым хозяином своих рабов, более чем нежным отцом и не жадным до добычи разбойником. Он обожал меня, и я, будучи тогда менее образованным, чем теперь, почитал его как своего благодетеля и любил как отца.
— Довольно о нем, сын мой, — прервал его царь Бахе́т-зада́. — Народ возвращается с показательного зрелища, муэдзины{269} призывают всех в мечети, и скоро они заполнятся. Пусть мой казначей пойдет с тобой, раздавай милостыню, пусть благотворительность сопровождает каждый твой шаг. Будь достойным наследником, возвращенным мне самим Небом на благо моего царства!
Как только службы закончились, государь приказал проводить главаря разбойников, который проживал по его велению в Иссессаре, в баню, одеть подобающим образом и привести во дворец, чтобы он мог полюбоваться на торжество своего приемного сына. Царь не только ни в чем не упрекнул воспитателя Аладдина, но назначил его правителем пограничной земли, где бывший вожак шайки мог сполна проявить свои воинские дарования.
Бахе́т-зада́, Бахержоа и Аладдин, объединенные кровным родством, любовью и дружбой, долгие годы прожили в неразрывном союзе, постоянно находя способы потуже затянуть узелки на нитях, что связывали их друг с другом. Наконец годы и угасающие силы дали государю понять, что пора передать его скипетр в более надежные руки, и Бахе́т-зада́ собрал диван и всю знать своего царства.
— Природа дала мне сына и наследника, — сказал он. — а Небо, чудом сохранив его жизнь, ясно выразило свою волю. Передавая Аладдину это царство, я лишь исполняю высший Промысл Божий и даю вам более достойного, чем я, повелителя.
Перевод с французского Е. В. Трынкиной.