— И что же продюсер?
— По-разному. — Митя поморщился. — Отдаться-то все хотят, только что потом с ними делать? Мы же их не в путаны готовим, а в артисты. А артист все же должен иметь талант.
— Ну, а как вот эти… которых ты называл? Клим Чук, Айя Кисс?
— А-а-а. Клим сам прибился в «Гоголеффе», ночном клубе, два года назад. Он там снимался…
— В фильме?
— Ха! Если бы! Снимался — в смысле, кто бы его снял на… вечер или ночь. Как получится, — ехидно пояснил Митя, вспомнив недавний разговор и наглые ответы того, кто недавно на роль выше клубной потаскухи не претендовал.
— И что же Шлиц? Снял его? — Агушин все же ждал скабрезных подробностей.
— Не-е-е. Он на него и не смотрел даже. Так тот увидал Шлица и выскочил на сцену. Там какая-то певичка зажигала. А тот давай ноты брать выше нее. И так с ней соревновался, что босс и увидал. Увлекся, смотрит на него и говорит: «Не может быть! Не может быть, чтобы он эту ноту взял». Короче, произвел Климуша эффект слабительного. Разорвавшейся клизмы.
— Не понял…
— Ну, понесло Давыдыча! Зацепил он его своей высокой октавой. Позвали за столик. Тот чуть не умер на месте. Ну, и пошло, поехало. Первый клип — сразу хит. Премии через год: «Муз-ТВ», «МТВ», «Граммофон», «Стопудовый». Парню башку и рвануло. Зазвездился.
Агушин быстро перевернул еще один листок блокнота.
— А на каких условиях он работал со Шлицем?
— Почему работал? Он и сейчас обязан. По контракту десять лет. После чего не имеет права пользоваться ни своим сценическим именем, ни образом.
— Как же такое возможно?
— Да ведь его зовут не Клим Чук, а Федя Климчук. Мальчик из белорусского городка Бобруйска. Потому и не может он называться вне контрактных обязательств Климом.
Агушин заволновался:
— Хорошо. А если что-то происходит с продюсером? Вот сейчас, после смерти, какие последствия?
— А никаких, — мотнул головой Фадеев. — Контракт переходит наследникам. Обязательства исполняются до его истечения. То есть еще восемь лет. Даже если представить, что контракт накрылся… ну, перестал существовать… так там есть один спешл. Если что-то такое случилось, то певец Вася Пупков может свободно гулять дальше, но только забыть о сценическом образе, имени и песнях, которые в нем уже спел.
— Жестко! — невольно восхитился Агушин предвидением и предприимчивостью Шлица.
— Н-да. Жестко-то оно жестко, но прецедентов еще не было, — произнес Митя; его не отпускало воспоминание о разговоре с Климчуком. — Да и сейчас, видимо, не случится.
— А что… у вас есть какие-то основания так полагать? — отформулировал почуявший какой-то реальный конфликт Агушин.
— Оснований полно. Вот прямо сейчас Климчук срывает концерт и даже обхамил меня по телефону, — решил открыться Фадеев; в конце концов, не он отвечает по контракту, а подлец Федька.
Агушин на мгновение замер и тут же что-то пометил в блокноте.
— Но, значит, он тоже был кровно заинтересован в гибели продюсера Шлица?
— Ну, я не уверен… Не знаю… Не могу сказать точно… — замямлил Митя.
Он понял, что может обвинить кого-то незаслуженно, а при всех своих пороках молодые птенцы гнезда Шлица все же были далеки от криминала. Да, они обслуживали его на всех вечеринках, но такова жизнь: без криминального мира шоу-бизнес не проживет и дня. Этот вывод Фадеев сделал после первого же года работы со Шлицем и с тех пор мнения своего не менял. Все вопросы решались только по понятиям и на сходках. Черный нал кочевал из кармана в карман, а наказания и профилактика свершались в лучших традициях Бутырки или Владимирского централа, в зависимости от того, кто какими коридорами прошел свой путь.
Впрочем, Агушин и не требовал от него прямого указания на убийцу. Он и так выудил за эти полтора часа практически все, что было необходимо для начала массовых репрессий, в которые, как правило, выливаются так называемые следственные действия по каждому уголовному делу. Тем более если это дело находится на контроле Президента страны — вот как сейчас.
Для Агушина вообще ситуация складывалась уникальная. Затянувшаяся война между следственным комитетом и Генеральной прокуратурой уже стоила обеим сторонам конфликта потери одних из лучших специалистов. Наконец, и сам председатель комитета ушел в непонятный «отпуск без сохранения содержания». В ответ сразу два зама генерального «написали» прошения об увольнении, и это означало, что Агушин в двух шагах от серьезного повышения.
Подводя итоги дня, можно было назвать его продуктивным. По сути, Агушин ничего не вынес лишь из беседы с Бессарабом. Тертый сиделец говорил абстрактно и уклончиво; не называл никаких фамилий, нес околесицу, забалтывал Агушина какими-то байками, и, в конце концов, Агушин устал от его трепотни и выставил «крышу» Шлица вон. Тут-то и возник действительно ценный кадр — Митя Фадеев, раскрывший и некоторые секреты создания звезд, и таинства заключения и исполнения контрактов в сладком мире грез, подиумов и эстрадных залов, что зовется ШОУ. Да уж, король умер, а шоу должно продолжаться!
Митя удивил бывалого следователя лишь под конец. Фадеев кропотливо проверил все, что Агушин записал, затем попытался поспорить по поводу некоторых формулировок и, лишь получив жесткий отказ, согласился. Занес ручку для подписи и… остановился. Огляделся по сторонам и, наклонившись ближе к столу, понизив голос, произнес:
— А если честно, то знаете, что я думаю?
Агушин опешил:
— И что же ты думаешь? Говори. Есть возможность дописать в протокол.
— Не-е-е! — замахал рукой тот. — Без протокола. Я думаю, что Шлиц… — он снова судорожно оглянулся на дверь и еще тише продолжил: — Он… вообще не умер! Он здесь. С нами. Следит. И все слышит. И все видит.
Агушин оторопело смотрел на психанувшего директора. Он не понимал, шутит ли тот, двинулся ли умом или просто кем-то напуган. Но Митя уже поставил подпись, и было видно: большего он сегодня не скажет.
Голубок
Через два часа Митя выбрался из здания следственного комитета, пообещав на прощание приставучей секретарше постер с автографом Клима Чука. Благо его подписи в актах и ведомостях он давно научился подделывать так, что и сам Климушка не отличал. Но не успел он сделать и десятка шагов по свободной земле, как железные клещи схватили его за левый локоть. От боли Митя взвизгнул, обернулся и задергался, тщетно пытаясь вырваться из медвежьих объятий Ивана Ивановича.
— Не спеши, голубок! — зло оскалился Бессараб.
— Пусти! Больно же! — скривившись, потребовал Фадеев, но Бессараб уже волоком тащил его в близлежащий скверик.
— Не дергайся, щенок! Базар есть.
Затащив несчастного Митю за угол, он встряхнул свою жертву и поставил перед собой. Фадеев зажмурился и застыл в ожидании расправы, которую по всем статьям заслужил. Но бандюга не спешил. Он положил огромную ладонь на плечо Мити и дыхнул ему в лицо адской смесью перегара, табака и какого-то сладкого парфюма:
— Чего ты там этому следаку наплел? А, сучонок?
Бессараб сжал плечо парня, и тот взвыл:
— Уй-аа-а! Ничего я не сказал!
— А чего ж так долго ничего не говорил?! Два часа тебя тут ожидал! Ну, поц! Говори!
— Да он же тупой! По пять раз переспрашивал! Как концерт организовать, да что такое корпоратив. Вот и все! Ничего больше и не сказал. Пусти же ты меня!
Последние слова он уже выкрикнул и таки вырвался из лап Ивана. Странным образом, Бессараб не стал его удерживать. Все выглядело так, словно бандит начал пасовать перед этим тщедушным мальчишкой.
«Деньги! — мгновенно понял Митя. — Он строит на меня планы!»
Бессараб щелкнул языком, глянул под ноги, затем — на небо и закряхтел:
— Эге. Ну, лады. Молоток, что не сдал никого.
«Точно — деньги! — подтвердил себе Фадеев. — Иначе уже измолотил бы! Сейчас начнет меня под себя подтягивать…»
— Теперь вот чего, Митяй, давай-ка подобьем бабки. Поскольку Иосифа мы схоронили, будешь теперь мне отчитываться.
Но Фадеев, перетрясшийся в кабинете Агушина и понявший, что бить его не станут, уже успокоился и рассматривал громилу довольно нагло.
— Тебе? Это в чем же?
Бессараб замялся. В лагерях и тюрьмах он всегда безжалостно расправлялся с любым проявлением неуважения или сопротивления. А теперь… Привыкший за последние годы к сытости и безопасности, Бессараб остро хотел это состояние покоя и сохранить — навечно. Но в отсутствие Шлица это было непросто и зависело в том числе и от лоха и недоноска Мити Фадеева. Бессараб почесал могучий щетинистый подбородок:
— Вика сказала, что ты зажал бабки за месяц. Где бабло, Митя? Отдай по-хорошему.
— Я бы рад, Иван Иваныч, да только теперь и я ничего не могу. — Митя развел руками.
— Слышь, малец, я тебя не спрашиваю, можешь или не можешь, — уточнил Бессараб, — я тебе говорю — должен!
— Я, может, и должен, — не стал нарываться с возражениями Фадеев, — но не могу. Теперь этими проектами занимается Корней Фрост.
Бессараб опешил.
— Это с какого же перепугу? Он не может без меня встревать в Иоськин бизнес. Это же полный беспредел!
Иван для виду грозно насупился, но на самом деле он понятия не имел, что теперь делать. Он давно уже не влезал в какие-либо серьезные разборки. Иосиф все предпочитал решать сам и, надо сказать, справлялся лучше, чем любая «крыша». Мало того, именно Шлиц все последние годы усиленно раскручивал миф о крутости, беспощадности, могучести и мудрости бандита Ивана Бессараба. С его способностью делать звезд из вчерашних домашних девочек и мальчиков, которые не могли прилюдно даже стишок рассказать, он долгое время реализовывал пиар-проект «Иван Бессараб — самый крутой авторитет». Спустя годы усиленной пропаганды всесильности и боеспособности Ивана все «крыши» и братва знали его как одного из легендарных воров в законе.
Из уст в уста передавались умело запущенные Иосифом байки про очередные разборки Ивана с залетными «тамбовцами» или «курганцами». Отдельно запускались истории похождений Ивана Бессараба в Китае и Таиланде. По версии Шлица, Иван, отправившись с дружественным визитом к представителям триады и якудзы, в итоге разгромил половину их бойцов, а остальные согласились признать Ивана Главным Русским Воином Света и Тени. Именно это означал иероглиф, подаренный Бессарабу. Правда, подарили ему этот свиток