Садясь в машину, я слышал, как доктор распекает Кролля за антисанитарию.
Мы ехали в штаб армии. Луиза положила голову мне на плечо и задремала. Иногда она громко всхлипывала во сне, просыпалась, смотрела на голую белую степь — и опять погружалась в полузабытье.
Неожиданно она произнесла совершенно ясным голосом:
— Меня укачало.
Я сказал Гортензию, чтобы остановил машину. Луиза отошла подальше. Я покурил раза два, когда она наконец вернулась, обтирая лицо снегом.
— Едем дальше.
Штаб находился в деревне Балочья, в десяти километрах севернее Пичуги, в жилой избе. Рослая сухопарая женщина средних лет и двое детишек, а с ними — бабка ютились в одной комнате, штаб размещался в другой. Печка топилась из той комнаты, где был штаб, поэтому туда в любой момент бесцеремонно входила бабка с охапкой обледеневших дров. Бабка была глухая, разговаривала басом.
Чесноков мне еще загодя сказал:
— Ты по мадаме отчитаешься, а по перестрелке я сам напишу и отправлю куда следует. — Палец в потолок. — Если тебя потом в устной беседе спросят, просто расскажешь, как было.
Луизу в угарной избе сразу потянуло в сон. Я заглянул на хозяйскую половину, спросил у женщины — нельзя ли устроить гостью на кровать. Та согнала ребятишек и помогла Луизе лечь. Громким шепотом осведомилась у меня:
— Чего она так ослабела-то? С виду вроде откормленная.
— Сына нашла, — объяснил я.
— Так радоваться надо, — заметила женщина и пустила из угла глаза сухонькую слезку. — Вон, у меня, — она кивнула на угол, где под потолком притулилась черная икона, — две похоронки. На старшего сына и на брата.
Я вышел в штаб и сел за стол. Самочинно допил чай, оставшийся от командующего, — один только Шумилов кладет столько сахара. Потом явился майор Силантьев.
Я встал. Он махнул рукой и рухнул на лавку у стены, широко, мучительно зевая.
— Ну что там, докладывай.
— В общем, товарищ майор, свидание прошло по плану, — сказал я. — Только вот по дороге нас обстреляли.
От такого известия Силантьев мгновенно проснулся:
— Как — обстреляли? Кто?
— Банда мародеров. В развалинах прятались… По мародерам полковник Чесноков подробно доложит.
— Полковник Чесноков, — с непонятной горечью вздохнул майор Силантьев. — Да уж, Чесноков — сила… Фрау-то часом не зацепило?
— Нет, цела.
— Сильно напугалась?
— Она хорошо держалась, — сказал я. — Сержанта Гортензия по голове немного задело. А вот обер-лейтенант Шаренберг ранен тяжело.
— Черт! — Силантьев аж подскочил. — Где он?
— В госпитале в Егоровке.
— Врач что говорит? Там вообще толковый врач?
— Врач толковый… Туда связь провели, можно вечером позвонить — справиться.
— Ясно. — Силантьев пожевал губами. — А что Шпеер?
— По мне, так поправляется. Хотя полудохлый еще, конечно.
— Как у фрау прошла встреча с сыном?
— Нормально.
— Еще что-нибудь? — спросил Силантьев, сильно двигая бровями. — Может, у тебя имеются какие-то соображения? Не таись, выкладывай.
— Предполагаю, фрау Шпеер захочет сегодня связаться с Москвой.
В комнату ввалился Чесноков. От него пахло морозом, дымком, машинным маслом. Он положил ППШ на скамью, уселся рядом и сразу закрыл глаза.
— Шмайссеры сдал, — сообщил он.
Я замолчал.
— Ну, не стесняйтесь, товарищ лейтенант, — настаивал майор Силантьев. — Какие у вас идеи насчет дальнейших намерений фрау?
— Она попросит, чтобы ей позволили забрать капитана Шпеера прямо сейчас.
— Рекомендации? — Силантьев в упор посмотрел на меня.
— Мои?
Я удивился. Обычно от меня требовали только информацию. Анализом и составлением рекомендаций занимались более компетентные товарищи. Но собственное мнение у меня, естественно, уже сложилось, и я его изложил:
— Считаю, связь с Москвой ей нужно предоставить. Или пусть поговорит с Екатериной Павловной, например, по линии Красного Креста. Товарищ Пешкова ей обрисует ситуацию, да и утешит заодно. А вот капитана Шпеера передавать немцам сейчас преждевременно. Пусть сперва за Дон отойдут, а еще лучше — за Днепр… Ну, это не мне решать…
Чесноков рядом со мной пошевелился и что-то пробурчал невнятное.
Силантьев настойчиво ждал, пока я выскажусь до конца.
Я и высказался:
— Вообще капитан Шпеер еще слишком слабый после тифа. Оклематься бы ему получше. Нельзя его никуда тащить, помрет по дороге. Продует его где-нибудь на сквознячке — и привет.
— А это правда? — прищурился Силантьев. — Или просто удобный предлог задержать его у нас?
— Доктор Перемога подтвердит.
Теперь я отчетливо слышал, как Чесноков похрапывает.
— Кстати, о докторах, — продолжал я, — мне еще нужно встретиться с главврачом госпиталя для военнопленных в Сталинграде, подполковником медицинской службы Шмиденом. Только не в самом его госпитале, а где-нибудь на стороне.
— Зачем?
— Посылка из Москвы, — напомнил я.
— Да, точно. — Силантьев протер глаза. — Почему сам ему не отвезешь, прямо в госпиталь?
— Оставлять фрау без присмотра — не имею права, а тащить фрау в настоящий госпиталь для военнопленных… тоже не имею права.
— Молодец, — сказал майор, — до мелочей всё продумал. Мыслишь политически грамотно.
— Спасибо, товарищ майор.
— Наверное, много времени свободного было, чтобы думать?
— Не жалуюсь, товарищ майор.
— Отправишь фрау в Москву и тогда сам съездишь к Шмидену, — сказал Силантьев. — Ему, небось, недосуг по тайным свиданкам бегать.
Чесноков во сне захохотал.
— Какие-нибудь любопытные вещи в письменном виде сообщить не хочешь? — спросил меня Силантьев.
— Бумага найдется? — спросил я.
— Ну когда же у нас для тебя бумаги не находилось? — Силантьев кивнул на полку, где под старыми банками с чем-то высохшим лежало несколько листков. — Пиши.
Я тщательно записал свои наблюдения и заключил так:
«Складывается впечатление, что фрау Шпеер — самостоятельно мыслящая, умная, волевая женщина. Вместе с тем, разумеется, она будет предельно лояльна к режиму, который устанавливает ее старший сын. Об имеющихся репрессиях в германском партийном и правительственном аппарате, особенно против фашистов гитлеровской школы, высказывалась положительно».
Громкий бас, внезапно прозвучавший над ухом, вырвал меня из пустоты.
Я подскочил. Оказалось, я заснул прямо за столом. Глухая бабка схватила мой отчет и потащила на себя. В следующее мгновение она с силой поставила горшок с отбитым краем на мои бумаги, ахнула, схватилась за грудь и попятилась. Так задом и выбралась из комнаты. Я слышал, как она топочет в соседнем помещении, охая и гулко причитая.
Я закрыл глаза, сосчитал до трех, открыл их и еще раз осмотрелся.
В руке у меня был пистолет. Другая вцепилась в бумаги, исписанные карандашом. Последняя строчка накарябана совсем невнятно, буквы потянулись книзу и как будто осыпались — видать, дописывал уже во сне.
Так. Почему я держу пистолет? Что вообще произошло?
Чесноков храпел, размякнув на лавке. Рот приоткрыт, голова запрокинута.
Я с подозрением смотрел на него. Видел он или не видел, как я с оружием на бабку кидаюсь?
— Во конфуз-то вышел, — отчетливо проговорил Чесноков. — Нервический ты, Терентий, прям курсистка какая. Нельзя так.
Он крепко растер себе загривок ладонью, вздохнул и поднял на меня свои яркие черные глаза.
— А зачем она отчет забрать пыталась? — пробормотал я и заглянул в горшок. Там плескалось молоко. Совсем немного, на донышке.
Я тряхнул головой, сложил бумаги, спрятал в карман. Вышел на двор, обтер лицо снегом. «Фиат» стоял пустой, зиял парой дырок. Гортензий незнамо куда сгинул. Геллера тоже не наблюдалось.
Я вернулся, выпил молоко.
Нервный я стал, это точно. Бабка мне угощенье принесла, а я на нее с пистолетом. Спросонок, конечно, но все-таки…
— Куда немец ушел, не видели, товарищ полковник?
Чесноков успел опять заснуть. При звуке моего голоса он встрепенулся.
— Покоя от тебя нет, Терентий.
— Где капитан Геллер, не знаете, товарищ Чесноков? — повторил я.
— С Гортензием куда-то подался, — сказал Три Полковника. — Да чего ты, как курица, хлопочешь? Взрослые мужики, разберутся, что им делать. Твоя забота — фрау Луиза.
— Она спит.
— Вот и хорошо, — оборвал Три Полковника. — И я тоже спать хочу.
Я заглянул на жилую половину дома.
— Вон он, прибить меня хотел! — взвыла бабка, едва меня завидев. Она сидела на низкой скамеечке, покачиваясь и держась за грудь. — О-ой, матушка моя, прибить хотел! Немец хотел, теперь наши пришли — опять то же самое!..
— Бабуль, простите, это я во сне, — сказал я. — Я не нарочно.
Женщина-хозяйка смотрела на меня осуждающе, дети — с веселым любопытством. Фрау Шпеер от всех этих криков проснулась и приподнялась на постели.
— Не подходи! Ирод! — рявкнула бабка. Она плюнула себе в подол, встала и вышла на двор. Скоро я услышал стук топора.
Женщина махнула рукой:
— Сейчас такие времена… Все озверели.
— Дяденька командир, дайте пистолет посмотреть.
Дети без всякого страха лезли ко мне.
— Дяденька, у вас сахар есть? Дяденька, вы Гитлера видели?
Я отдал детям остатки сахара, полученного от Перемоги. Сахар так и лежал у меня в кармане, смешавшись с табачными крошками.
Женщина наблюдала за мальчиками с грустной улыбкой.
Я показал за окно, где бабка зверски расправлялась с дровами:
— Мама ваша или свекровь?
— Да просто бабка, — ответила женщина. — Ничейная. Подселилась к нам в ноябре. Боевая бабка. Была в партизанах. Кашеварила и собственноручно забила поленом двух фрицев. Так люди говорят.
— Охотно верю, — пробормотал я.
— Там и оглохла, когда пушка стреляла, — добавила хозяйка.
— А вы кто? — спросил я. — Почему за Волгу не ушли?