2014
Ребенок, девочка, рождается раньше срока, до которого остался еще целый календарный месяц.
Это происходит столь быстро, что Би даже особенно не запоминает никаких деталей. Ее тело травмировано. Порвано и зашито. Ноет. После родов цвета родильного зала расплываются, звуки заглушаются ревом крови в ушах. Внезапно и остро ощущается пустота в теле, и Би накрывает эйфория от того, что та означает: она подарила жизнь маленькому человечку. Испытает ли она когда-нибудь еще такое всеохватывающее чувство полноты и завершенности? Би знает, что пока не следует ждать первого телесного контакта с дочерью – кожа к коже, но ждет его с нетерпением. Сейчас ей хочется одного: прижать малышку к груди, разделить на двоих стук сердец. Она ждет.
Би вспоминает, как родители назвали отделение интенсивной терапии новорожденных особенным местом. «Она не могла дождаться встречи с тобой и родилась раньше срока». Но это не особое место. Это особый филиал ада на Земле, в котором новоявленные родители с восковыми изможденными лицами стоят над инкубаторами, убеждаясь в том, насколько жизнь хрупка и несправедлива. Думать о тех, кому повезло больше, чем ей, невыносимо, видя столь беспомощное дитя в столь жестокой Вселенной. Воспоминания о рождении Ло напоминают и о том, как далека ее родная семья. В комнате ожидания нет ни единого человека с ее кровью и ее фамилией. Би думает о маме, о том, как прижималась к ее груди и мама обнимала ее. Ей сейчас так остро этого не хватает, что она идет поплакать в ванную. Как же ей сейчас нужна мама, когда она сама уже мама. Молоко не приходит.
Лев вызывает в больницу Фостера – разбираться с докторами и медсестрами, чей язык он понимает лучше их. Поговорив с ними, Фостер отводит Би в сторонку, где их никто не услышит, и ставит свой диагноз: этот ребенок, должно быть, его. Дитя Льва Уоррена, придя в этот мир, не столкнулось бы с такими сложностями. Дитя Льва Уоррена, придя в этот мир, не находилось бы на пороге жизни и смерти. Сотворенное ими – яд, ребенок этим ядом отравлен. Девочку нужно очистить от их грехов, или они потеряют ее навсегда.
Теперь, когда у Би есть дочь, мысль о мире без нее нестерпима.
– Мы должны рассказать ему, – говорит Фостер.
Эта мысль тоже нестерпима.
– Как вы ее назовете? – спрашивает медсестра. Никто не должен умирать без имени.
Пока Фостер признается во всем Льву, Би медленно, нетвердыми шагами, идет в безлюдную больничную часовню. Придавленная горем, падает перед алтарем и крестом и рыдает. Последний раз она обращалась с мольбой к Богу, будучи ребенком. Сейчас она – мать, а мать должна быть сильной ради своего ребенка.
– Боже! – всей душой взывает она к Богу.
И он приходит.
Когда Би поднимает лицо, Льва скрывают тени. От него веет ее предательством, и это разбивает ей сердце, поскольку она любит его, любит как никого другого, и с Фостером она была из любви и преданности к нему. Но Би ничуть не сомневается: Лев никогда не посмотрит на произошедшее ее глазами.
И сейчас она знает, что повторила бы содеянное, лишь бы снова стать матерью Эмми.
Эммануэль. Французское имя – «С нами Бог».
– Похоть же, – произносит Лев, приближаясь к ней, – зачав, рождает грех, а сделанный грех рождает смерть[27]. – Он замолкает, глядя на нее как на незнакомку. – Я поддерживал тебя, как никого другого. Ты предала меня, как никто другой.
Би склоняет голову.
– Благодаря мне ты прозрела и увидела рай. Я воскресил твою сестру. И несмотря на все, что ты видишь, несмотря на все, что я дал тебе, ты отвернулась от меня и теперь… теперь имеешь наглость просить сохранить жизнь ребенку, который не является моим?
Лев опускается рядом с Би на корточки, поднимает пальцами ее подбородок и заставляет посмотреть ему в глаза.
– Прости, – выдыхает она.
– Бог любит тебя. Но тех, кого Бог любит, он наказывает.
По щекам Би струятся слезы.
– Ты готова вернуться ко мне через страдания, Би? Готова страдать ради спасения дочери?
– Я готова на все, что угодно, – шепчет она.
Лев велит ей встать.
Февраль, 2018
– Еще есть время, – шепчет Би, забираясь в мою больничную постель. Она крепко сжимает мою ладонь. – Обещаю.
Я просыпаюсь, учащенно дыша, с трепещущим, как у колибри, сердцем. Пытаясь успокоиться, прижимаю к груди ладонь. Овладеть собой и понять, где я нахожусь, получается не сразу – хижина Льва.
Я свернулась калачиком в его постели, закрыла глаза и уснула, убаюканная оставшимся на подушке его запахом. Сейчас он в комнате, сидит за письменным столом, подперев рукой подбородок, и тихо работает за компьютером. Порой случаются такие своеобразные мгновения, когда ты чувствуешь, что вот она – твоя настоящая жизнь, но они так быстро ускользают, что ты не успеваешь разобраться в своих ощущениях. Сейчас я переживаю такое мгновение. Лев вздыхает, потирает глаза, поворачивает голову в мою сторону и видит, что я проснулась. В окне над раковиной за его спиной ни проблеска света. Ночь. В середине комнаты потрескивает огонь.
Тут тепло.
– Ты беспокойно спишь, – говорит Лев, скользя взглядом по покрывалу, закрутившемуся вокруг моих ног. – Я все думал: ты когда-нибудь чувствуешь себя выспавшейся?
Я медленно сажусь, выпутываясь из покрывала. Подтягиваю колени к груди и обнимаю их руками. Хочется ответить: «Нет. Никогда». Во всяком случае, последние шесть лет. Но пока не могу обрести голос. Слишком устала задавать вопросы, на которые, признаться, сердце не желает услышать ответ. Я кладу голову на колени, развернув лицо ко Льву.
– Эмми спрашивает о тебе. Говорит, ты рисуешь замечательные круги.
Закрываю глаза. Значит, это единственное, что осталось в ее памяти после нашего общения. Круги.
– Я не установил никаких правил в твоем общении с ней. Это моя ошибка. Я не сдержался тогда, Ло, и приношу свои извинения.
Пораженно распахиваю веки.
– Мне все это тоже тяжело. Твоя сестра бросила не только Эмми.
– Даже бог был недостаточно хорош для нее. – Мой голос звучит устало и хрипло со сна. – Ты ненавидишь ее?
– Я чувствую только благодарность.
– Благодарность?
– Она подарила мне дочь.
– Ты ненавидишь свою мать?
Лев качает головой.
– Нет. Она сделала меня таким, какой я есть.
Мне становится стыдно. Лев, в детстве подвергшийся жестокому обращению, вырос мужчиной, в сердце которого одно всепрощение. Меня же мои потери и пережитое сделали черствой и жесткой. Я не представляю, каково это – прощать всех и вся.
– Как она умерла?
– Сгорела. При пожаре в доме. От сигареты.
Вспоминаю россыпь круглых шрамов на его торсе, оставленных сигаретами. В том, что свой конец мать Льва встретила от них же, есть что-то поэтичное и победоносное. Однако какая никчемная победа.
– Эмми – твоя семья, – говорит Лев. – И если ты хочешь бывать здесь как член ее семьи, видеть свою племянницу, знай: для тебя всегда открыты двери.
Я судорожно сглатываю, пытаясь сохранить дрогнувшее самообладание. «Свою племянницу». Впервые кто-то вслух признал, что Эмми – часть меня, и я чувствую, как сильно желала этого, как сильно боялась этого и по-прежнему боюсь, но продолжаю хотеть даже сейчас, когда мое желание исполнилось. Сердцу не верится, что ему наконец дали желаемое. От переполнивших эмоций утыкаюсь лицом в колени, плечи трясутся. Лев подходит и кладет ладонь на мой затылок. Еле сдерживаю порыв вывернуться из-под нее – она вызывает стыд, показывает мою слабость.
– Я…
– Не извиняйся, – твердо произносит Лев.
Он убирает руку, и часть меня желает вернуть ее обратно. Он отходит, и часть меня желает снова приблизить его. Лев идет к раковине, достает с полки стакан, наполняет его водой и, вернувшись, дает мне. Сделав глоток, ставлю стакан на пол. Спускаю ноги с постели и сижу, уставившись в пол.
– Вчера… я хотела спросить тебя о девушке, которая собиралась спрыгнуть с моста. Что ты сказал ей, что она передумала?
– Я сказал ей, что Бог видит ее страдания и верит в нее.
– Каково это – слышать Бога? По-настоящему? Каково?
– Нестерпимо больно.
От его ответа у меня перехватывает дыхание. Я вижу в его глазах, как ему больно.
– Бог вверил мне эту работу, – продолжает Лев. – И как бы я ни старался во имя Его, цели не достигаю. Ты не знаешь этого, но моя жизнь – сплошная череда неудач.
– Что ты считаешь своими неудачами?
– То, что не удержал твою сестру. Не удержал Джереми. Девушка, ушедшая с Миллс-бридж, спустя время нашла другой мост. Я терплю неудачу каждый раз, когда кто-то приходит на проповедь, уходит с нее и не возвращается. Бог идеален, а значит, во всем перечисленном виноват лишь я. – Лев на секунду замолкает. – Могу я спросить у тебя кое о чем, Ло?
– Да.
– Каково это – не слышать Бога?
Я мысленно возвращаюсь к увиденному крещению, к тому, как мужчина вынырнул, разорвав водную гладь. Казалось, его окружает свет. Раньше меня не смутило бы отсутствие ответа на заданный Львом вопрос, а теперь я в растерянности.
– Мне хотелось бы поговорить с тобой для очерка, – меняет тему Лев, прекрасно понимая, что на его вопрос я не смогу дать адекватного ответа. – Общаясь с тобой, я чувствую силу своих убеждений. Напоминание об этом приятно. Как и то, что мне есть с кем их разделить.
– Я больше не работаю в «СВО».
Лев удивленно смотрит на меня, и, наверное, что-то отражается в моих глазах, поскольку он обеспокоенно спрашивает, что случилось. Что могло случиться с нашей последней встречи, за столь короткий промежуток времени? И я почему-то рассказываю ему обо всем. О том, как увидела Пола с его бывшей помощницей, и, более того, о том, что на самом деле никогда не писала для «СВО», пока Лев не сделал мне свое предложение, и не факт, что Пол издал бы написанный мною очерк, какого бы высокого мнения я ни была о своих способностях.