Я ни секунды не сомневалась, что это он. Пришел за курткой. И за своими книжками, которых в моей захламленной комнате, если хорошо покопаться, можно наудить с десяток, не меньше. Логично с его стороны: не дарить же.
Хотя… с него станется и заявиться как ни в чем не бывало, будто бы не заметив, что все у нас кончилось. Но в эту ловушку я не попадусь. Ни за что. Я смогу.
В коридоре мимолетно взглянула в зеркало: нормальная равнодушная морда. Сойдет.
Клацнула замком и распахнула дверь.
— Алиночка, — защебетала с порога квартирная хозяйка, — сразу хочу извиниться перед вами, понимаю, это так неожиданно. Поверьте, я с удовольствием позволила бы вам остаться до конца месяца, но мой сын только что предупредил, что через три дня возвращается вместе с семьей, а вы же в курсе, это их квартира… Он у меня такой непредсказуемый! За вами же, насколько я знаю, сохранилось место в общежитии?
Я молчала, намертво приклеив к лицу заготовленное для Андрея равнодушное выражение. Впрочем, по большому счету мне, как ни странно, действительно было по фиг.
Второкурсницу Леську тоже не так давно попросили с квартиры. Причем не утруждая себя выдумыванием вежливых объяснений.
— У тебя там кирпичи, что ли? — пыхтя, поинтересовался Линичук.
— Книжки. Обросла.
— Заноси в лифт, — тоже слегка задыхаясь, пробормотал Герка. — Я створки придержу.
Держать лифт ему пришлось минуты две, не меньше, пока Гэндальф протискивался внутрь, прижимая к сердцу и животу картонную коробку с моими книгами; все остальные пожитки уложились в два объемистых целлофановых пакета и видавшую виды длинную спортивную сумку. Герка убрал руки, и створки схлопнулись с оглушительным звуком, похожим на взрыв. Я вообще удивляюсь, почему этот подъемный гроб в нашей общаге до сих пор действует. И до сих пор никого не убил.
На блоке торчали в дверном проеме кухни четыреста десятая в полном составе и пара девчонок с других этажей. «Возвращение блудной дочери». «Изгнание из капиталистического рая». В общем, хлеба и зрелищ!..
— Что, дорого квартиру снимать? — участливо поинтересовалась Хулита.
Информация о моем увольнении с работы уже пошла в массы.
— Сейчас цены — убиться с тумбочки, — подтвердила Наташка Лановая. — Так переехала бы к Андрею. Он что, против?
— Мужики вообще сволочи, — вступила феминистка Ленка. — Мог бы хоть помочь перебраться, что ли…
Моего участия в разговоре, по-видимому, не требовалось; девочки отлично справлялись сами. Я достала давно не пользованный, чуть тронутый ржавчиной ключ и со второго раза провернула его в замке. Слава богу, моя горячо любимая соседка уже умотала на практику в свой уездный город: после нескольких месяцев автономной жизни было бы трудновато привыкать к ее храпу и мальчикам. Барышни с блока тоже вот-вот разъедутся, кроме разве что Наташки, у которой, по слухам, полным ходом идет кампания по охомутанию выгодного столичного жениха.
Впрочем, я и сама не собираюсь надолго здесь застревать.
— Кидай вещи — и к нам, — предложил Сашка. — Мне мать на днях передачу прислала, еще не все съели.
— Тут недавно написалось кой-чего, послушаешь, — подчеркнуто небрежно бросил Герка.
Раньше я с ними особенно не тусовалась — не было лишнего времени, да и общих интересов у меня с профессиональными прожигателями жизни, мягко говоря, маловато. Но вчера вдруг оказалось, что мне больше абсолютно некого попросить помочь с вещами. Действительно, не Андрея же.
Еще и пришлось тащить с собой его куртку. И кучу книг.
По сравнению с тем, что творилось в четыреста пятой, бардак на моей бывшей квартире мог бы сойти за музейный порядок. Я присела на единственную более-менее не захламленную кровать; стенка над ней тихонько шелестела сиротливыми обрывками обоев и скотча.
— У Жеки был жуткий депресняк, — пояснил Гэндальф. — Накрылась его футбольная карьера. И…
Пассаж вроде «любимая девушка бросила» подвис у него на губах. Правильно: нечего сплетничать. И вовсе не потому, что меня хоть чуть-чуть колышет личная жизнь этой бывшей… словом, Андрей тут вообще ни при чем. К тому же я и так все знаю. У нас в «Миссури» все всё знают, и с этим, блин, ничего не поделать…
Тем временем пацаны сгребли на край стола ворох конспектов, книжек, газет, огрызков яблок, семечковой шелухи, немытых стаканов, etc. Кое-что просыпалось с краю на пол, но ни Герка, ни Гэндальф не пошевелились поднять. На освободившемся островке появились какие-то банки домашних закруток, остатки слоеного пирога, початая шоколадка, помидоры и кусок сала. Разумеется, выяснилось, что нет хлеба. Солнцев вздохнул и направился к двери. Надо понимать, сегодня была его очередь идти побираться в четыреста десятую.
Сашка Линичук примостился напротив меня, повернув спинкой вперед совершенно убитый стул. Смотрел. Явно считал себя обязанным развлекать меня беседой, но никак не мог начать. Я ему не помогала.
— Бери пирог, — наконец выдавил он. — Мать пекла. У нее неплохо получается…
— Да ладно, давай Герку подождем.
— Тоже мысль.
Он слегка раскачивался на стуле, похожий на понурого всадника; стул поскрипывал, как седло, и грозил долго не выдержать. На Сашкиной руке, сжимавшей спинку, поблескивало железное кольцо. Странный он, этот Гэндальф. Вроде бы умный парень, но что-то в нем есть неправильное, изначально не дающее ему жить, как все нормальные люди. Зимой взял да и забрел в ту лабораторию… тогда еще засекреченную. И ведь всегда, по жизни его будет заносить куда не следует, на запретные, но, если разобраться, никому не нужные территории. И хуже от этого будет только ему самому.
Интересно, а он тоже… ну, подавал заявление?..
Спросила я его, конечно, о другом:
— Ты уже устроился на практику?
— Ага. — Он явно не придавал этому ни малейшего значения. — В одну газету. При городской администрации… В общем, характеристику подпишут. А ты?
Я пожала плечами:
— А меня, видишь ли, не берут. Нет вакансий. Уже на четырех фирмах категорически нет вакансий. Будем искать дальше, а что делать?
— Я думал, для практикантов вакансии не нужны. И вообще они не имеют права…
— Не нужны. Не имеют. Сегодня утром, например, у меня состоялся такой разговорчик…
Я не собиралась с ним откровенничать, тем более «в лицах», но с удивлением констатировала, что меня уже понесло:
— «Девушка, у нас нет вакансий. — Но я не претендую на место в штате, я должна пройти летнюю практику. — Это вы сейчас так говорите. А потом захотите и место, и зарплату, знаю я вас. Но имейте в виду, вакансий у нас нет и не будет. Во всяком случае, для студентов этого вашего… ну, для студентов». Короче, поблагодарила за потраченное время, развернулась и ушла. Потому что, блин, он был прав: я таки захочу и место, и зарплату. Но это еще что! Вчера в одной конторе вообще…
Линичук слушал очень внимательно, даже перестал качаться на стуле. И, когда я осеклась, вскинул голову:
— Что вообще?
У него были широко раскрытые, по-собачьи преданные глаза. Мне стало смешно. А почему бы и не рассказать?..
— Неприкрытые сексуальные домогательства — так это называется? В общем, чуть не изнасиловали на столе, пришлось срочно делать ноги. Чего, думаю, и добивались. Какой идиот, скажи, станет на полном серьезе МЕНЯ сексуально домогаться?
И тут Гэндальф покраснел. Прямо на глазах вспыхнули малиновым уши, щеки пошли темными пятнами. Резко качнулся; ножка стула с хрустом сломалась под горе-всадником, и он едва удержался на ногах, расставленных над перекосившимся сиденьем. Он что, до сих пор девственник? Или…
Я усмехнулась. Почти весело.
— Ничего смешного, — бросил Гэндальф.
Пересел на кровать. И заговорил совсем не о том, чего я ожидала:
— Вовку с шестого этажа знаешь?.. Ну, длинного? Его избили позавчера. Какие-то левые пацаны, ни за что. Вернее, только за то, что он студент «Миссури». До народа потихоньку начинает доходить, что мы не такие, как все. И народ уже делает выводы.
— Это ненадолго, — отрезала я. — Все прогрессивные вещи люди сначала принимают в штыки. А потом как миленькие пойдут комбинаторироваться сами. Это ведь уже делают не только у нас.
— У нас — бесплатно, — возразил он. — Что самое обидное. Жаба, понимаешь ли, давит. Национальное животное.
На автомате потянулся к столу и отломил себе пирога, безнадежно раскрошив все оставшееся: ну вот, мне уже не попробовать, как умеет печь его мама. Да и нелогично оно — начинать со сладкого… где там Герка с хлебом?
— Алька… — вышло невнятно, и Сашка сделал паузу, давясь слоеным тестом. — Ты, это… будь осторожна. Плюнь пока на работу. Поезжай домой: тебе там что, нигде не подпишут эту чертову характеристику? В маленьких городах легче; я и сам, наверное, скоро сорвусь к себе в Мареевку. И не ходи по улицам… одна.
Он снова смотрел на меня совершенно собачьими глазами; со щек медленно сходила краска. Было видно, как мучительно ему хочется задать вопрос: правда ли то, о чем уже — а ведь не прошло и трех дней! — на всех углах болтают про нас с Андреем?..
Не спросил.
— Здравствуйте, Евгения Константиновна. Это Алина. Будьте добры, Андрея.
В принципе его вполне могло не оказаться дома. Тогда я попросила бы передать, что звонила, — и все. И пусть сам приходит в общагу за своим, блин, имуществом; пусть сам хоть с десятого раза отлавливает момент, когда я буду на месте.
А если он подумает, что я звонила для чего-то еще, — его проблемы.
— Да, Алиночка. Подождите.
У них огромная, словно дворец, квартира; ждать, как всегда, пришлось долго. Гулкие, инопланетные звуки положенной на тумбочку телефонной трубки: какие-то стуки, шорохи, далекие голоса будто на чужом, внеземном языке… По-видимому, он не торопился. Что ж, так даже лучше.
«С утра до девяти или вечером после одиннадцати. С утра лучше. Тебя устраивает?.. Или, может, оставить на проходной?»
— Алло. Аля?
«Привет. Если думаешь забирать свое барахлишко, подходи в общежитие — с утра до…»