– Доктор Лоуэлл! Это я, Ноа Ливингстон. У нас с вами назначена встреча вот прямо на этот час, и я на самом деле…
Я осекся на полуслове. Лоуэлл почти лежал, распластавшись перед старым деревянным комодом. Он вздрогнул от неожиданности, и стопка папок вывалилась из его рук.
– Стой, где стоишь! – заорал доктор благим матом. – Ты с ума сошел – вот так вот просто врываться в кабинет?!
Лоуэлл поспешно засунул обратно в комод все, что он, очевидно, только что оттуда вытащил, и громко хлопнул дверцей. Порывистым движением запер ее. Потом, покачиваясь, встал на ноги. Его обычно бледное лицо полыхало.
Я растерянно отступил назад. За все годы нашего знакомства он ни разу не повышал голоса. Я даже не думал, что он на это способен.
Доктор Лоуэлл глубоко вздохнул, а когда заговорил, его голос вновь превратился в обычное успокаивающее воркование:
– Что ты здесь делаешь, Ноа?
Я удивленно уставился на него.
– У нас назначена встреча. Вы отменили «особый» сеанс в понедельник, и вчера тоже не смогли меня принять…
Лоуэлл прикрыл глаза.
– Да, да, конечно. Извини, Ноа. Просто неделя выдалась… очень сумбурная. Присаживайся. Мы начнем через пару минут.
Я занял свое обычное место в кресле и нервничал в ожидании. Все это было чересчур. Мне пришлось без всякой помощи прожить два дня в ужасной тревоге, у меня кончились таблетки, да вдобавок, моего психиатра словно подменили.
– Вы видели, я вам звонил по мобильному? Я пытался связаться с вами из пещеры, но ваш мобильный был отключен. Потом вы отменили сеанс… Я не знал, что де… – Я захлебнулся потоком собственных слов. Прежде доктор Лоуэлл никогда не отменял встреч.
– Я же говорю, у меня была тяжелая неделя. Но это не оправдание, конечно… Я знаю, ты вправе на меня рассчитывать и рассчитываешь, а я тебя подвел. – Лоуэлл вынул из кармана флакон. – У тебя кончились таблетки, которые я прописал?
Я едва удержался, чтобы не выхватить пузырек у него из рук. Но сдержался, коротко кивнул, дождался, пока он сам протянул мне таблетки, и сразу же проглотил одну, не запивая, прежде, чем доктор успел продолжить.
– Итак. Расскажешь, что случилось?
– Во сне или в пещере?
– Давай начнем со сна.
Я рассказал ему свой кошмар. Весь, до последней тошнотворной детали. На сей раз меня ударили ножом в сердце, и я гадал, почему был выбран именно этот, новый способ. Что символизировал нож с зазубринами, или как там это называется на психиатрическом языке? И почему Черному Костюму вдруг впервые взбрело в голову со мной заговорить?
Но Лоуэлл, слушая, лишь мерно кивал, так что я все говорил и говорил.
Общая схема кошмара осталась прежней: «лунатический сон во сне», который я не мог отличить от реальности, а в нем короткая «прогулка» к пещере на вершине холма. Это была не настоящая крутая пещера, а, скорее, просто трещина, одна из многих в западной стене каньона – около пруда. Просто чудо, что мне ни разу не довелось оступиться, упасть в воду и утонуть. Или, наоборот, – свалиться в ущелье.
Это была уже пятая моя отключка такого рода. Они случались со мной только в день рождения, в четные годы.
Я чокнутый. Абсолютно, безнадежно чокнутый.
Это пугало. Оскорбляло. И с каждым разом все сильнее.
Наконец мой рассказ подошел к концу – я выплеснул в лицо доктору все, включая последствия, наступившие уже в реальности: как я открыл глаза в темноте. Как шарил руками по груди, но никакой раны, естественно, не обнаружил. Как на меня нахлынул стыд. Как в слезах я съежился на каменном полу и долго, долго не мог заставить себя двинуться с места. Да уж, крутой я парень.
Глаза вновь наполнились слезами, но я сдержал их.
– Я так устал от всего этого. Последние два года все было хорошо… Я понимаю, что действительно болен, и не забываю скрывать свои чувства и тайны, как вы меня учили. Я… я изо всех сил стараюсь быть нормальным.
Лоуэлл кивнул.
– А как насчет тревоги?
– Я пытаюсь ее контролировать. И чаще всего у меня это получается. Но без таблеток я не могу спать.
Доктор нахмурился.
– Странно. Сколько времени, ты говоришь, уже обходишься без них?
– Два дня. Я старался пробиться к вам вчера, но…
– Знаю. Вчера никак не получалось. Просто не забывай снова их принимать.
– Но почему они не сработали, эти таблетки? – Я сам расслышал растущее напряжение в собственном голосе. – Что со мной не так?
– Это называется регрессия, – спокойно объяснил Лоуэлл. – Незначительный приступ на фоне лечения. Прошу, Ноа, не волнуйся. Мы с тобой справимся, обещаю.
Я покачал головой.
– Так нечестно! Я принимал таблетки. Каждый чертов день!
– Это лишь часть работы, Ноа. Большая, конечно, и важная часть, но наши с тобой беседы тоже очень важны.
– Но почему этот сон повторяется? Почему я не могу запомнить, как засыпаю? – В досаде я рывком закатал рукав и выставил вперед плечо. – Почему этот проклятый шрам начинает жечь всякий раз, как это происходит?
Задыхаясь, я резко выпрямился в кресле. Последние два дня были худшими в моей жизни. Я чувствовал себя разбитым и совершенно одиноким. По школе бродил, не поднимая головы, избегал людей, мечтал, чтобы все просто исчезли. Ничего из того, что я делал, не приносило облегчения, и вот, мой мозгоправ тоже не может помочь.
– Давай еще раз пройдемся по событиям того утра. Шаг за шагом. Расскажи мне все максимально точно. – Приподняв над столом блокнот, с карандашом в руке доктор смотрел на меня выжидательно.
Совершенно измученный, я вновь откинулся в кресле. Набрал воздуха в легкие. Собрался с мыслями, как он меня учил. И начал заново.
– Я проснулся в том же самом месте, потом, как всегда, прокрался домой. Моего прихода никто не заметил – Росалита еще была у себя, а кухарка раньше одиннадцати никогда не появляется. Наши владения занимают бóльшую часть квартала, так что соседи тоже ничего не видели.
А если бы и видели, не стали бы болтать. Уиндинг-Оукс – самый шикарный район во всем Файр-Лейке. Он как бы зажат в юго-западной части долины, и с его крутых улочек открывается превосходный вид на озеро. Наш дом расположен на самом верху – он там практически один. Папе нравится смотреть на людей сверху. Там его никто не беспокоит без крайней необходимости.
Одно лишь упоминание его имени не раз избавляло меня от проблем, когда я был младше. И меня это устраивало, потому что я ненавижу конфликты и всегда стараюсь их избегать.
Но если бы люди только знали, как мало отец интересуется мной и моими делами.
И какое разочарование в своем сыне испытывает эта старая безжалостная акула.
– Значит, ты уверен, что никто не заметил, что ты не ночевал дома? – Доктор Лоуэлл задал этот вопрос с напором, показавшимся мне странным. – Даже отец?
Я фыркнул.
– Папа уже четыре дня как укатил с Мэнди на праздник дегустации вин. Они планировали эту поездку в Италию как прощальную. Ну, если с планетой случилось бы самое худшее. Ко дню рождения он оставил мне чек на кофейном столике.
– Ясно.
– Потом, тем же утром, я пошел в школу и попал в самую гущу истерического ожидания Объявления. Парни мутузили друг друга, а учителя вели себя так, будто мы действительно скоро все умрем. Вы слышали, что кто-то взорвал джип Итана Флетчера прямо на парковке?
– Слышал. – Лоуэлл взглянул на часы. Я моргнул. Раньше он никогда этого не делал. – Но все испытали огромное облегчение, узнав, что астероид промахнулся, верно?
– Ох, ну да, конечно. Но меня затаскали по всяким гулянкам и вечеринкам. Все словно обезумели, а я… Я едва сдерживал себя. В общем, это случилось опять, доктор Лоуэлл. И… и это должно прекратиться.
– Я тебя понимаю, Ноа. Понимаю, поверь. Расскажи немного о своих друзьях.
Я помедлил.
– Все по-прежнему. Иногда я просто не понимаю, нравлюсь ли я им.
– Все не так, Ноа. Среди сверстников ты пользуешься большим уважением. Твоя единственная проблема – она у тебя с детства – это то, что ты сам себе не нравишься. И над этим мы должны продолжать работать.
Я не ответил. В чем в чем, а в этом Лоуэлл точно ничего не понимает.
А он продолжил:
– Накопленный в силу твоих лунатических приключений стресс проявляет себя в чувстве острой незащищенности, тревоги. Нам надо поглубже проработать эти чувства. Раскрыть суть каждого из них по отдельности и вытащить на свет, чтобы они рассеялись. Потому что ты неправ, Ноа. Ты очень талантливый молодой человек. Особенный.
– Я трус.
Лоуэлл цокнул языком.
– У тебя генерализированное тревожное расстройство. Это заболевание, описанное в медицине, и оно вовсе не делает тебя трусом.
– Попробуйте рассказать это моему отцу. – Я пальцами изобразил в воздухе кавычки. – Он говорит, что само понятие «психическое заболевание» – это костыль для слабаков. А психиатрия – лохотрон, придуманный для того, чтобы обчищать карманы недоумков.
– Ну, значит он дурак, – твердо произнес Лоуэлл.
– Не стану возражать…
И все же в некотором смысле мой отец был прав. Лоуэллу ничего не стоит приклеивать к моим проблемам ярлычки с научными терминами, но суть от этого не меняется. Я и вправду был слабаком. Я даже своей чертовой тени боялся. И бегал к психиатру каждую неделю в надежде, что он починит меня.
Лоуэлл снова бросил взгляд на часы. Мне было плохо, а он хотел от меня избавиться.
И тут вдруг кабинет начал как-то странно вибрировать. Зеленые глаза доктора округлились от удивления.
Он метнулся к своему письменному столу. Я плотно сжал руками подлокотники, а вибрация все усиливалась. Фигурка дельфина проскакала по полке до края и свалилась на ковер.
Лоуэлл резко развернул ноутбук в нашу сторону и открыл окно браузера.
Толчки прекратились.
Тяжело дыша, Лоуэлл открыл сайт Си-эн-эн и кликнул на прямой эфир.
«…в Национальном парке Йеллоустоун несколько минут назад. По официальной оценке властей, изначальный толчок оказался несколько слабее семи баллов по шкале Рихтера. Ущерб, нанесенный по всей территории…»