Олег повернулся к мужчине, глубоко затянулся и спросил на выдохе:
– Фамилия, имя, отчество, прежний род занятий?
– Тудыхыч я, – неожиданно четким, хорошо поставленным голосом ответил бомж. – В прежней жизни – Иван Савельевич Тудыхин, старший преподаватель педагогического университета, кафедра русского языка и литературы.
– Ух ты! – раздался чей-то возглас у меня за спиной.
Я тоже не удержался и хмыкнул. Надо же! Куда только не заносит людей судьба? А ведь этот Тудыхыч совсем не похож на опустившегося пьянчужку! Взгляд ясный, твердый, даже сидит с достоинством…
– Так что же приключилось, Иван Савельевич, с вашими… сожителями? – спросил Ракитин, усаживаясь за стол дежурного.
Руденко в это время обошел стол и потянулся мимо мальчика за какими-то бумагами. Неожиданно мальчишка, скуластый и черноглазый, как татарчонок, весь сжался на стуле, явно пытаясь отодвинуться от лейтенанта. Выглядело это странно, потому что добряк Руденко не способен был и кошку обидеть. Обдумать сие наблюдение я не успел, поскольку мое внимание привлек рассказ бомжа.
– Я, господин капитан, отнюдь не бомж, как вы, наверное, подумали, – говорил он. – Я – идейный борец за жизненную свободу! Я считаю, что по-настоящему может ценить жизнь лишь тот, кто познал ее во всех проявлениях и формах. Поэтому я и опустился, так сказать, на самое дно нашего общества, чтобы затем, постепенно поднимаясь…
– Господин Тудыхин, – жестко оборвал его Олег, гася окурок, – давайте оставим философию и обратимся к фактам: пятеро ваших знакомых мертвы, а вы живы. Объясните, как это произошло?
– Извините, господин капитан… – Бомж подергал себя за клочкастую бороду, покосился на меня, примостившегося слева на краю стола, и сказал: – Меня спас вот этот мальчуган.
Теперь все взоры обратились на татарчонка. Мальчишке на вид было лет восемь-девять. Одетый в рваный пуховик размера на четыре больше нужного и такие же громоздкие пимы, он испуганно озирался на толпу взрослых мужиков. Особенно меня удивила его реакция на темноволосых людей. Каждый раз останавливая взгляд на одном из трех присутствующих в комнате брюнетов – Руденко и еще двоих оперативников, – глаза мальчика расширялись, а нижняя губа начинала мелко подрагивать. Я посмотрел на Ракитина: заметил ли он? Однако Олег уже вновь глядел на «идейного» бомжа.
– Как он к вам попал?
– Мальчика зовут Шамиль, – охотно объяснил Тудыхыч. – Шамиль Ильясов. Я шел своим обычным маршрутом, мимо мусорных контейнеров, что возле рынка, и вдруг услышал тихий плач. Сперва я решил, что это щенок скулит. Потом подумал, откуда щенок в декабре? Собаки-то щенятся обычно весной?.. Тогда я обошел контейнеры, заглянул за штабель пустой тары, что стоит прямо за бакалейным рядом, и увидел ребенка. Он скорчился в пустой коробке из-под консервов, на нем был только рваный свитер, трико и почему-то сандалии. Мальчик явно замерзал. Я подошел к нему и окликнул. Он долго смотрел на меня, потом сказал, как его зовут. Ну, я и предложил ему пойти со мной в коллектор, что на Мельничной. Там подтекает магистральная труба горячего водоснабжения, поэтому там тепло, хотя и сыровато.
В общем, привел я его туда, подобрал одежду, покормил, и он заснул. А я пошел снова по маршруту…
– Нельзя ли покороче, Иван Савельевич? – терпеливо попросил Ракитин.
– Извините, – вздохнул тот. – Так вот, когда я вечером вернулся, вся наша дружная семейка уже была в сборе. Мои товарищи все – абсолютно вменяемые люди. Минорыч – бывший трубач из районного духового оркестра, Лекало – мастер из ателье верхней одежды, он нам всем одежду по размеру подгоняет… подгонял…
– Покороче, господин Тудыхин! – начал закипать Олег.
– Ага. Так вот, мы собрали приличный праздничный стол: шпроты, килька в томате, горошек «Бондюэль», балык из кеты… Пардон! Ну и выпить, конечно. Алкоголь почти всегда приносил Оливер…
– Иностранец?!
– Н-нет, что вы! Его так прозвал я. Уж больно он был похож на Оливера Твиста, только постарше. Вот и вчера Оливер принес сразу две бутылки водки! Он сказал, что их ему подарил какой-то улыбчивый парень возле гастронома «Нижний». Вроде как с наступающим Новым годом поздравил…
– М-да, уж поздравил, так поздравил! – вырвалось у меня.
Бомж укоризненно посмотрел на меня и снова повернулся к Ракитину.
– И вот, когда праздничный стол был накрыт, мы все расселись вокруг, и Оливер распечатал первую бутылку, Шамиль, которого я усадил рядом с собой, вдруг сказал, что водку пить нельзя, она отравлена!
– Он ее что, нюхал, пробовал?.. – перебил Олег.
– Н-нет… Шамиль сделал такой вот жест, – Тудыхыч провел ладонью над столом, – и сказал, что пить водку опасно. Ему никто, конечно, не поверил. Кроме меня. Остальные посмеялись и выпили по полстакана сразу…
– А почему вы поверили мальчику? – снова встрял я.
– Не знаю… – бомж опять дернул себя за бороду, посмотрел на притихшего татарчонка. – Просто я понял, что он не лжет. И не стал пить.
Теперь уже все смотрели на мальчишку, и от такого обильного внимания тот стушевался еще больше. Я понял, что разговора в такой ситуации с парнем не получится, и, наклонившись, шепнул Олегу:
– Пусть все выйдут, кроме нас и бомжа. Мальчик сильно испуган, его надо успокоить.
Ракитин кивнул и рявкнул:
– А ну, чего расселись? Здесь вам не цирк! Освободите помещение!
Опера зашевелились и подались к выходу – решительность капитана прекрасно знали и сочли за лучшее не спорить.
– Руденко, – окликнул Олег лейтенанта, – пробей-ка этого парнишку по базе, может, что всплывет?
Тот кивнул и исчез за дверью. Ракитин посмотрел сначала на меня, потом на мальчика. Я слез со стола и присел на корточки перед татарчонком.
– Исян мы сыз, улча![6]
Он удивленно уставился на меня, и неуверенная улыбка чуть тронула пухлые губы.
– Исян бул-ырга, абый! Син татар-кеше?
– Ёк. Мин рус. Минем хатын бул-эргэ татар.[7] – Я протянул руку и осторожно погладил мальчишку по спутанным вихрам. – Не бойся, здесь только друзья, – добавил я по-русски. – Скажи, почему ты боишься людей с темными волосами?
– Они плохие… Они все плохие! – неожиданно выкрикнул он и снова сжался в комок, закрыв лицо ладошками.
– Ну, ну, басыл-ырга, улча! – поспешно сказал я. – Мин сине дус![8]
В этот момент в комнату просунулся Руденко.
– Товарищ капитан, я нашел!
– Чего нашел? – не понял Олег.
– Откуда парнишка этот. Из Бакчара он. Ильясов Шамиль Равильевич, одна тысяча девятьсот девяносто восьмого года рождения. Кстати, находится в розыске по заявлению матери от тридцатого декабря…
– Ладно. Составь там пока справку, – отмахнулся Ракитин. Руденко исчез. – Ну что, Димыч, похоже, парень не наш.
– То есть как? – не сообразил сразу я. – Ты о чем?
– Все о том же. О киднеппинге. – Олег снова закурил. – Тебе ведь тоже эта мысль в голову пришла, когда Иван Савельевич про водку рассказывал?
Я ошалело покрутил головой.
– Представь себе – нет!.. Зато сейчас появилась другая. Дай-ка фотки пропавших ребят?
– Зачем?
– Давай, давай! Проверять – так до конца.
Ракитин недоверчиво покосился на мальчишку, на притихшего, ничего не понимающего бомжа, и вытащил из своего планшета, который ему подарили когда-то вертолетчики из МЧС, конверт с фотографиями похищенных детей.
С замиранием сердца, от смутного предчувствия удачи я разложил фото на столе перед Шамилем и тихо попросил:
– Улча, зинхар, карарга бире. Син кемне-дыр белеем-ырга?[9]
Мальчишка внимательно сначала взглянул мне в глаза, потом вздохнул и принялся разглядывать лица ребятишек. Вдруг он протянул руку и ткнул в две рядом лежавшие фотографии.
– Вот этих… Миша и Витя.
Я проснулся оттого, что кто-то дышал мне прямо в лицо. Шумно, пофыркивая. Потом горячий шершавый язык прошелся по моей щеке, и тогда я сообразил, где нахожусь…
После того как мальчишка опознал двоих ребят из детдома, дело приняло совсем другой оборот. Шамиль рассказал нам весьма занятную историю.
Он приехал в город из родного Бакчара с матерью и братом к родственникам на праздники. До Нового года оставалось несколько дней. Он и его двоюродные братья и сестры гуляли по Томску, катались на горках, ходили на городской каток, ели мороженое – в общем, знакомились с большим городом. И уже через пару дней Шамиль освоился в новом для него окружении, а три дня назад они с братом отправились снова на каток. Брат пошел в туалет, а Шамиль остался ждать его в раздевалке. Вот тогда-то к нему и подошел «темный человек».
Определение показалось мне странно знакомым, и я уточнил:
«Он был темным снаружи или внутри?»
«Он был совсем темный! Весь!» – прошептал мальчик.
И тут для меня все встало на свои места. Татарчонок оказался врожденным экстрасенсом, эспером. И он распознал в незнакомце такого же, как сам, эспера, только укрывшегося за психокинетическим блоком и потому казавшегося «темным», то есть не светящимся в биополевом спектре. А еще тот был темноволосым и темноглазым. Вот парнишка теперь и шарахался от всех брюнетов подряд.
«Он сказал, чтобы я пошел с ним, – рассказывал Шамиль, хлюпая носом от нахлынувших переживаний. – И я пошел…»
Ракитин при этих словах остро глянул на меня. Он тоже все понял, но, по привычке, не поверил до конца.
«Сильнейшая суггестия», – прокомментировал я для него.
Незнакомец привез мальчишку в «большой красный дом», и Шамиль оказался там в компании тех двух мальчиков.
«Вот она, база! – не удержался я. – Большой красный дом…»
«И как ты собираешься его найти?» – скептически хмыкнул Олег.
«Элементарно! Поездим завтра по городу вместе с мальчиком и найдем. Раз Шамиль помнит дом, значит, тот эспер не успел или не стал возиться с постановкой блоков памяти…»