– Знаешь кто мы? – я решил взять инициативу в свои руки.
– Догадываюсь, – прозвучал ответ, приглушенный фильтрами противогаза.
– Тогда, что это все значит?
– А то и значит, вас только и поджидаем. Нас в город не пускают.
– Город закрыт на карантин, а вы кто такие?
– Из рыбачьего поселка мы, из артели.
– И где Михалыч? Почему раньше в город не ушли?
– Это.. Помер Михалыч, а мы сначала не хотели в город, потом передумали. Все-таки семьи у нас.
– Ясно. Сколько человек?
– Полсотни. Может, замолвите слово за нас? Если нас не пустят, то, может быть женщин и детей? Как человека прошу, командир. Мы, если что сами как-нибудь.
– Постараюсь, но не гарантирую. Зови своих, завал разбирайте.
Пока они растаскивали завал, я связался с Новогорском, узнал, что можно сделать для оставшихся за пределами города людей. После долгих переговоров, вариант был найден. За пределами купола был развернут пункт эвакувции – несколько палаток армейского образца. Под присмотром бригады медиков там разместили на карантин желающих попасть обратно в город. Нам тоже пришлось терять сутки на карантин. На этом настоял Глава и был прав.
***
С момента прибытия мы оказались под пристальным вниманием. За время после начала карантина мы были единственными, кто пришел из-за периметра. Размещением семей из рыбачьего поселка занялся один из заместителей Седого. После необходимых процедур по очистке, меня пригласили в кабинет, где помимо самого Главы и Семенова находился Совет в расширенном составе. Дальше скрывать обстановку необходимости не было. После моего монолога повисло длительное молчание. Никто не ставил под сомнение необходимость эвакуации, вопрос был только в ее очередности и сроках. К моему немалому удивлению, эвакуироваться захотели не все. Потом заговорил Семенов:
– Я думаю, что планы придется пересмотреть. Не ошибусь, если скажу, что не все горожане захотят покидать Новогорск. Принуждать мы никого не будем, да и сам я, честно сказать, никуда не собираюсь. Мы пережили ядерную катастрофу и это переживем. Не в моем возрасте начинать жизнь заново. Убеждать никого не буду, но и мешать не стану. Каждый должен определиться сам.
Я тоже не хотел никого уговаривать, хотя бы из тех соображений, что эвакуировать всех мы не сможем, но всю степень опасности они должны осознавать, поэтому я продолжил:
– Согласен. Время для того чтобы определиться есть, составление списков очередности полностью в вашем ведении. Об эпидемии и уровне опасности вы должны предупредить всех. Первая группа должна быть готова через три дня.
Какое-то время собрание продолжалось, постепенно входя в деловое русло. Необходимо было позаботиться о консервации городских и жилых объектов, создании запасов на время до эвакуации, снабжении колонн. У Семенова в этом плане был большой опыт. Он раздавал указания и помещение стремительно пустело. Время от времени вмешивался Андрей Анатольевич, уточняя задачи.
Дальнейшее наше участие сводилось к минимуму. Сопровождение колонн ложилось на подразделения самообороны Новогорска. Появилось время осмотреться. Сомов с Ильей пропадали в городе, возвращаясь только на ночевку в гостиницу, где нас разместили. После очередного возвращения из города Михаил пребывал в задумчивости, что не укрылось от моего внимания.
– Пегас, случилось что?
– Пока нет, командир. Предчувствия нехорошие.
Заинтересовал. По себе знал, что предчувствия просто так, на ровном месте не возникают, тем более у тертых бойцов. Предчувствия – это результат работы подсознания. Когда неуловимые для глаза признаки складываются в ощущение того, что должно произойти что-то плохое. Почему именно «плохое»? Да потому что именно так устроен мозг бойца, он фиксирует в основном угрозы и негативные признаки. Поэтому нужно было с этим разобраться:
– С этого места давай подробнее.
– Пока никакой конкретики, просто ощущения такие же, как незадолго до памятного прыжка в Арктике и последующих событий. Сам пока не пойму. Смотрю на город и ловлю себя на мысли, что он мертв, хотя внешне все выглядит обычно, если не считать купола поля над головой.
– У меня тоже самое, – вступил в разговор Илья, – не решался сказать, думал обычная рефлексия.
– Если подумать, – продолжил Сомов, – что мы видели? Да ничего. Если посчитать время, которое мы провели вне вахты, года не наберется, а люди живут в этом аду уже десяток лет и не замечают.
– Чего не замечают?
– Ничего не замечают, ни хмурых и бледных детских лиц, ни того, что ограничены во всем, от питания до предметов первой необходимости. Не замечают того, что научились выживать, но разучились жить. За два дня в городе я могу сказать только одно: все это лишь тень той жизни, которая была до катастрофы. И ты знаешь, они боятся уезжать в колонию не потому что опасаются за свою жизнь, а потому что думают, что там будет хуже. Никакие уговоры и разъяснения не помогут. Мы не сможем им помочь.
Сомова редко так прорывало. На моей памяти была всего пара таких случаев. Пока он говорил, Илья утвердительно кивал, соглашаясь. Мнение своей группы я не мог игнорировать.
– Какие будут предложения?
– У меня никаких. Не знаю я, – ответил Сомов, Илья с ним согласился.
– Тогда давайте так. Разъяснительная работа – не наша забота. Руководство города и Совет обладают достаточным авторитетом, чтобы решить эту задачу, чего не скажешь про нас. Мы для них уже чужие. О прошлом они не забыли, но с того времени много воды утекло, дети подросли, многие из тех кого мы знали, умерли. Наша задача – определить источник опасности, кроме уже известных. Возможно, нам удастся увидеть это свежим взглядом. Как минимум половина населения останется в городе, мы физически не сможем их эвакуировать и такая помощь с нашей стороны будет им весьма кстати.
После этого разговора ощущение опасности стало усиливаться с каждым днем. Сомов оказался прав, никаких внешних признаков опасности не было, но интуиция кричала об обратном. Я даже попытался завести разговор с Андреем Анатольевичем, чтобы определить наличие такой опасности внутри города. Сможет быть недовольные или оппозиция? Да мало ли еще какие могут быть причины. Длительное проживание на замкнутой территории, да еще в условиях жесткой экономии, когда чуть ли не ежедневно приходится принимать непопулярные решения, могли дать какой угодно эффект. Я ошибся. За это время все население Новогорска стало практически общиной. Авторитет Главы никто не оспаривал, желающих взваливать на себя такую ношу не было. Поэтому разговор закончился ничем, да и Андрей Анатольевич вел себя отчужденно. Причину этого я понял только в самом конце, когда он спросил:
– Скажи честно, Константин, не жалеешь, что выжил?
– Никогда не думал об этом, – соврал я.
– А я вот последнее время часто над этим думаю. Это вас время не берет, за десять лет ты почти не изменился, я помню когда ты первый раз приехал в город. А вот мы стареем и Семенов прав, многие из нас захотят остаться. Знаешь почему?
Вопрос был риторический, отвечать я не стал, продолжая его внимательно слушать.
– Потому что не хотят до конца жизни смотреть в глаза детям и объяснять раз за разом как мы вообще смогли допустить такое.
– Не соглашусь. Чем больше они будут знать об этом, тем больше вероятность того, что это больше никогда не повторится. Молодым нужна помощь, одним им не справиться. Это общая вина и мы обязаны сделать все, чтобы уберечь тех, кто выжил…
– Да понимаю я, сам говорю также, только от этого мыслей меньше не становится.
– Вы просто устали Андрей Анатольевич. Отправим людей, отдохнете, забот убавится. А то, может быть передумаете?
– Нет, Константин, это вряд ли. Да и не усталость это вовсе, а старость.
Я по-другому посмотрел на Главу. Время его не пощадило. С нашей последней встречи Андрей Анатольевич сильно постарел. Если в прошлый раз я видел энергичного пятидесятилетнего мужика, то сейчас передо мной был другой человек. Только его заслуги и наличие внутреннего стержня, не позволяли назвать его стариком. Надеялся ли он дожить до старости? Я думаю, что нет. Он был прав во всем, той правотой, которая приходит с возрастом и называется мудростью. Может быть все это стало возможно именно потому, что мы перестали слушать стариков? Их рассказы о прошедших войнах и опыте предков? Признать это означало опустить руки, но вот этого я делать точно не собирался.
Эвакуация началась. Первая колонна из трех десятков машин с боевым охранением была готова к маршу. Городская площадь не могла вместить всех провожающих. Гомон и суета улеглись только после того как взревели двигатели машин. За время после катастрофы это было самое массовое перемещение людей. В очередной раз людям приходилось принимать непростое решение, в надежде избежать гибели. Автомашины тронулись на выезд из города, толпа на площади затихла и загомонила минут через пятнадцать, когда защитный купол сменил окраску с красного на голубой и обратно. Колонна покинула город. Отправка происходила всю следующую неделю, а потом наступило затишье. Первая колонна успешно достигла убежища, и теперь нужно было ждать, когда транспорт вернется обратно. Пришла информация от Лешего, что эвакуация с Сибирска началась. Через месяц после начала операции убежище и оба лагеря были заполнены переселенцами. Началась отправка на базу и в колонию, которая проходила без моего участия.
Что-то удерживало меня от возвращения в Омега-центр. Профессор без обиняков обвинил меня в том, что я самоустранился от руководства эвакуацией, но при этом признавал, что все идет по плану. Варяг с Виталием Семеновичем при помощи Водолея координировали свои действия и причин для экстренного возвращения я не видел. Все встало на место после разговора с Сомовым, который он затеял наедине:
– Командир, что ты скажешь, если бы я решил выйти из программы?
– Скажу, что меня это не обрадует. Ты серьезно?
– Пока сам не знаю, но здесь в городе я понял, что жизнь уходит. Понимаешь, я уже сам запутался, сколько мне лет, но знаю одно: моложе я не становлюсь. Смотрю на других и вижу, что как бы тяжело не было, они стараются жить, растят детей, работают, а что есть у нас? Бесконечные рейды, жизнь на колесах, неустроенность. Что скажешь?