кинули люк, прячась за броней. Ничего не произошло. Выждали. Спустились внутрь. На втором конце струны – зеленая учебная граната с надписью маркером «Боевая». Полковник не остался в долгу, шутку мы оценили. Шутки шутками, но сегодня, случись иначе, срок нашего пребывания в бункере мог продлиться на десять суток. От осознания этого смеяться почему-то не хотелось. Более того, чем ближе к окончанию курса, тем выше цена ошибки, а значит постоянно нужно быть начеку. Сомов тоже это осознал, поэтому осмотр и пробный запуск заняли почти два часа. Растяжку было решено оставить в качестве средства охраны.
По возвращении рассказали Алене о случившемся, при этом Сомов пару раз прошелся в адрес полковника не совсем корректно, так скажем, на грани. Алена вида не подала, но настроение испортилось, я это видел. Сомов, если и видел, то принял это в счет самого факта минирования ненаглядного БТР. Выбрав время, когда ее рядом не было, пришлось сообщить о степени их родства. Новость об этом Сомов принял стоически, только удивился, что имя у полковника, судя по отчеству Алены, настоящее. Когда немая сцена прошла, собрался идти извиняться, пришлось останавливать. Договорились, что впредь будет осторожнее в высказываниях и не будет демонстрировать свою осведомленность.
Проблема в отношениях пришла с той стороны, откуда не ждали. Даже не проблема, а скорее бытовая неурядица. Домашние продукты прихваченные с собой, в обход таможни на третий день закончились. Пришлось вскрывать стратегические запасы. Эти запасы хоть и отличались ассортиментом, но были длительного хранения и требовали определенной сноровки при их приготовлении. Алена с этим успешно справлялась, однако, в ущерб разнообразию. Вот на этом моменте, близком своему сердцу, точнее желудку, и заострил внимание Сомов во время обеда, в форме шутки, которая Алену вывела из равновесия. Общий смысл ответа был таков: если вы, именно во множественном числе почему-то, не цените мой покладистый характер и трудов по созданию домашнего уюта, я умываю руки. С сегодняшнего дня устанавливаем дежурство по кухне и готовим по очереди. Сомов пытался извиниться, но было уже поздно. Аргументов у нее было предостаточно, я такой же боец, как и вы, мне за это не платят и вообще, я на диете, и даже потребовала законный выходной от кухни. Деваться некуда, пришлось соглашаться. С приготовлением ужина у меня проблем не возникло. Макароны, колбаски из банки, похожие на сосиски, как по виду, так и по вкусу, консервированные салаты. Получилось, конечно, хуже, но вполне съедобно. Завтрак, приготовленный Сомовым, есть было невозможно. Как можно испортить овсяную кашу? Оказалось, что можно. Поэтому завтракали бутербродами, а обедать решили после недолгих раздумий, кашей из сухого пайка, разогретой на сковородке и с нетерпением ждали окончания выходного, чтобы поесть нормально приготовленной пищи. Алена обедать не стала, видимо из-за диеты.
К вечеру она сменила гнев на милость и приготовила ужин. Когда сели ужинать, она доходчиво нам объяснила, что не собирается портить свой желудок и не позволит этого делать нам. На этом, казалось бы, конфликт исчерпан, урок усвоен, тем не менее… Правильно говорят, что путь к сердцу лежит через желудок, только вот путь кривой какой-то получился. Никто из нас после этого даже не думал выражать свое недовольство, не нравится – сделай сам, если можешь. Однако Сомов, после этого случая, стал проявлять чудеса учтивости, а я даже почувствовал укол ревности. Алена истолковала это по-своему и прямым текстом, в моем присутствии, обосновала, почему никогда, ни при каких условиях не вышла бы за него замуж. Сомов понял, что перестарался, включил задний ход и пытался доказать, что ничего такого даже в мыслях не было. Вот только после этого, конфликт был исчерпан окончательно, а жизнь в бункере вернулась в свое привычное русло.
Все бытовые неурядицы, а они неизбежно возникают при совместном проживании в замкнутом пространстве, давно отошли на второй план и были мелочью жизни по сравнению с теми нагрузками, которые приходилось испытывать. После того, как нам вернули БТР, поступила задача разведать маршрут до стрельбища и возобновить подготовку по ранее освоенной программе. Я предполагал, что будет сложно, но что настолько, даже в мыслях не держал. Это стало очевидно, когда при разведке дороги вдоль леса на стрельбище, приборы дозиметрического контроля начали выдавать значения, отличные от фоновых. На удалении около километра от исходного рубежа, Алена заметила показания приборов и скомандовала остановку. Ручными приборами проверила показания, подтвердились. Вот тогда испугались по-настоящему. Нет, сейчас нам ничего не угрожало, мы были защищены надежно. Но вот по этой самой дороге за предыдущий месяц было пройдено немало. Игнорируя возможные риски, начали искать источник, ориентируясь на показания приборов. Нашли через двести метров, чуть в стороне от дороги, в глубине стрельбища. Им оказался корпус БМП, присыпанный землей и поросший травой, издалека напоминающий небольшой холм. На этом ограничились, сам он фонил или боеприпасы, которые по нему применяли, не важно, поторопились убраться оттуда. Алена настояла на выставлении предупреждающих знаков на границе опасной зоны и необходимости доложить о находке.
В средствах защиты точность и эффективность стрельбы снизились почти в два раза, результаты не радовали, как это излагать в отчете, пока не решил. Моностекло противогаза не запотевало, ничего вроде не мешало, комбинезон движений не стеснял, но оружие было, как чужое, не знаю как у других, но я его просто не чувствовал, надо было привыкать. Особенно это обстоятельство расстраивало Алену, потому что из снайпера она становилась обычным стрелком, чего не скажешь про Сомова. Пулемет был верен ему, как и он пулемету. Результаты были хуже, но не настолько.
Первый марш-бросок со стрельбища чуть было не привел к штрафным санкциям в виде продления срока пребывания в убежище, а то и его обнулению. Алену отправили за рулем БТР с указанием останавливаться через каждые три километра, дожидаться нас. На третьей по счету остановке, Алена пресекла наши несмелые попытки продолжить марш-бросок и в состоянии близком к тепловому удару практически сама погрузила нас в БТР. В полуобморочном состоянии я едва успел остановить ее от дальнейших действий по оказанию помощи, потому как, она без лишних сомнений пыталась снять с меня противогаз и расстегнуть комбинезон. Сомов был в похожем состоянии, но до убежища дотерпели, постепенно приходили в себя. При этом второй раз за день чуть было не нарушили условия, потому что время пребывания на поверхности было уже на исходе.
Вечером при разборе полетов я осознал одну простую истину, инструкции надо читать и рекомендации выполнять. Встретив одну из таких инструкций по организации физподготовки в особых условиях, я от нее отмахнулся, не посчитав нужным даже открыть. А в ней черным по белому указывалось, что марш-бросок в средствах защиты проводится иначе. Соотношение бега к ходьбе не три к одному, а один к двум или даже трем, в зависимости от погодных условий, экипировки и применяемых средств защиты. Как только не именуют марш-броски и охотничьим бегом и волчьим скоком и индейским бегом, суть одна, соотношение бега к ходьбе и необходимое на это время. В связи с этим нужно было пересматривать существующий порядок. В глухих комбинезонах, как следствие высокой степени защиты, полностью отсутствует вентиляция и теплообмен. В результате физической нагрузки, а бег в снаряжении к таким и относится, наступает обезвоживание и тепловой удар. Какой бы сильный организм не был, при таком развитии событий он просто выключается, наступает обморок и потеря сознания. Это надо учитывать, но постоянными тренировками этот порог можно отодвинуть. С этого дня путь на стрельбище и обратно начинался с бега на километр, ежедневно увеличивали дистанцию на пятьсот метров, дальше на транспорте. Так или иначе, коррективы внесли, но я усвоил еще и то, что вовремя заметить и среагировать на скрытую опасность я не смог, боялся показаться слабым, а это уже плохо.
С ориентированием на местности, передвижениями в лесу, действиями в составе группы обстояло не лучше. Средства защиты, укрывая от главного врага – проникающей радиации, пудовой гирей висели на боеготовности группы. Про действия в ночных условиях пока даже речи не было. Если раньше, двигаясь в лесу, мы тратили час, то сейчас на тоже расстоянии затрачивали все три, при этом шумели как стадо бизонов. Хорошо только одно, мы все это прекрасно понимали и готовы были дальше над этим работать.
Однажды ночью меня разбудила Алена. До моей смены было еще два с половиной часа, поэтому сразу понял, что есть веская причина, тем не менее, спросил
– Что случилось?
– Движение на периметре вроде, точно понять не могу, поэтому тревогу не поднимаю, посмотришь?
Подошли к пульту, переключение режимов ничего не дало, только в инфракрасном диапазоне, неясное пятно в лесу, с противоположной стороны от входа, и действительно, оно шевелилось. Наблюдали минут пятнадцать, пока оно не исчезло, на зверя не похоже, на человека тоже, сигнатура другая. Действительно угрозы нет, тревогу поднимать рано, но учитывать стоит. Оставив вопрос неразрешенным, отправился обратно. Решил покурить в генераторной, это помещение вентилировалось лучше всего. Нарушение конечно, но иногда позволял себе, от вредной привычки пока не избавился, тем более что на поверхности тоже не покуришь. Первые дни держался, даже Алена предлагала помочь медицинскими средствами, отказался.
На пути обратно, проходя мимо входа в главное помещение, услышал звуки, похожие на всхлипывания, вернулся. Подозрения подтвердились, при дежурном освещении, за пультом сидела Алена и плакала, уставившись в монитор. Слезы лились по щекам, капали на стол, она не обращала на это никакого внимания, как и на меня. Получилось, что я подошел сбоку и меня она не увидела. Как бы то ни было, я стоял чуть позади нее и смотрел в монитор, гадая, что там могло ее так расстроить. На экране не было ровным счетом ничего, сериал не показывали, «Титаник» с ДиКаприо тоже. Неужели она попала в эти проценты кандидатов, которым жизнь под землей противопоказана? В следующую секунду я понял, что она меня не видит, а пугать не хотелось, отступить не получится, патовая ситуация, однако она почувствовала, резко повернула голову и вздрогнула, хватаясь за пистолет. Я выставил руки вперед в успокаивающем жесте.