рядом, так справлюсь. Осмотрелся, в одном доме погас свет. Двинулся по улице к нему, не ошибся. Из калитки, на ходу застегивая куртку, с автоматом выбегал мужик. Натолкнувшись на невидимую преграду, оцепенел, автомат вскинуть не успел, со свернутой набок головой и поломанной шеей повалился у калитки. В доме истерично заголосила женщина, видимо наблюдала в окно. Под этот аккомпанемент пошел обратно. Метрах в пяти от входа, прижавшись к стене, стоял еще один, в нерешительности. Явно соображая сходить прямо сейчас под себя или бежать до туалета. Услышав шипение моего голоса в метре от себя, бросил карабин и собрался убегать, не получилось. Обошелся гуманно, приложил слегка по голове, нужен был язык. Подхватил безжизненное тело, пошел в дом. И нарвался на короткую очередь. В углу стоял Сомов с автоматом. Все три пули вошли в тело языка, он обмяк.
– Пегас, успокойся, я это. Языка испортил, – я немного на него злился. Скинул вонючее тело на пол. – Минус три… теперь четыре, как у вас?
– Черт, напугал же, извини. Минус шесть, один живой … пока, – сообщил Сомов.
– Что за привычка? Палить без разбору? Ладно, проехали, сам виноват, – я успокоился. – Пегас тащи его сюда, Глобус на вход. Наших предупредил. Выезд из поселка перекрыли.
Сомов уже подтаскивал за шкирку бородатого мужика лет пятидесяти, тот пытался упираться, пока не получил удар под ребра, затих и вроде даже дышать перестал, затаился значит.
– Осторожнее Пегас, убьешь ведь. Нам что теперь до утра тут с дерьмом возиться.
– Заслужил, борзый сильно, за старшего у них, Седой вроде.
– Седой он или Рябой, мне до лампочки, сажай его, – нужна была информация, и я ее получу.
Я сел за стол. Лихая компания себе явно ни в чем не отказывала. Помимо водки и коньяка бросались в глаза куски вареного мяса. Сразу внимания не обратил. Я начинал терять контроль. Если это то, о чем я подумал, то старшему не жить.
Он уже сидел на стуле, напротив меня, связанный по рукам и ногам. Получив от Сомова звонкую затрещину и кувшин компота на голову, стал очухиваться.
– Баста… ваша взяла… можете проваливать,– сказал, отплевывая кровь вместе с зубами.
Он явно еще не осознал, что произошло. К этому времени я уже открыл стекло и выключил хамелеона. Он принялся меня рассматривать, в глазах появился страх.
– Сколько человек под ружьем? – задал я первый вопрос.
– Да пошел ты, – ответил недолго думая, а зря.
Попав в жернова форсированного допроса, линия поведения может быть только одна. Нужно обозначить согласие на сотрудничество и начать дозировано выдавать информацию, смешивая ее с дезинформацией. При этом главное не запутаться в показаниях. Только так можно протянуть время в надежде, что за тобой придут или выторговать себе если не жизнь, то легкую смерть. Времена партизан прошли. Если объективных условий для спасения нет, то и с дезинформацией следует быть осторожным. Потому что при повторном допросе, с применением медицинских спецсредств, это вскроется. Среди уголовников тоже есть умельцы, способные откусить себе язык, но таких единицы. Этот явно в их категорию не входил и букварь не грыз. И линию поведения выбрал неверную.
На первый раз хватило электрошокера, но выводы он сделал неправильные, сказал, что их девять. Я же насчитал пока одиннадцать. Со второй попытки общее количество он угадал и потом еще раз подтвердил. С ножом в бедре запел соловьем, отвечая даже на вопросы, которые никто не задавал. Потом резко замолчал, понял, что пощады не будет. Посмотрел на меня, прежнего Седого уже передо мной не было. Если не раскаялся, то был сломлен окончательно. Попытку взмолиться прервал Томский, выпустив три пули в грудь.
– Вы что сегодня? Сговорились? – второй раз за час я был на линии огня от своих.
– Не ссы, Барс, тебя в скафандре из КПВТ не уложишь, тем более я аккуратно, нравишься ты мне, – пошутил Глобус, – Хватит в дерьме копаться, смотри, кто к нам пришел.
На пороге стояла заплаканная девушка лет двадцати. На меня она вообще внимания не обратила, взглянула вскользь, подошла к телу главаря и плюнула в лицо, дернула ногой, в попытке пнуть, но промазала мимо его ноги.
– Сволочь. Сдохни, собака, – прошипела зло.
Такая реакция меня озадачила. Стали расспрашивать. В то, что она рассказывала, верилось с трудом. Все подтвердилось наутро, когда на окраине поселка нашли десяток машин и канаву в снегу с телами, точнее тем, что от них осталось и ледник. Новая реальность поражала. Банда из восьми человек появилась в поселке полтора месяца назад. Местных жителей оставалось немного, три семьи, остальные ушли. Селяне были вооружены кое-как и сопротивляться не стали. За это и поплатились. В этот же вечер мужчин и детей убили, оставили только женщин. Когда пришел голод стали убивать и их. Потянулись беженцы, их было немного, разрозненными группами. Самая большая группа пришла недавно, двенадцать человек. Видимо из того поселка, где мы ночевали. Всех грабили и убивали. Женщин оставляли для забавы. Держали впроголодь, две женщины умерли от истощения. Предлагали мясо убитых пленникам, те отказывались, а вот сами они не брезговали. К тому времени уже много награбили, в том числе и продукты. Необходимости уже не было, но привычка выработалась. Жизнь в поселке превратилась в кошмар. Регулярно кто-то сводил счеты с жизнью. Эти твари оказались еще и запасливые, устроив ледник, куда складывали убитых. На их счету было не меньше пятидесяти жертв.
Дослушав рассказ, я был счастлив, что рядом нет Алены. Три взрослых мужика, повидавших многое на своем веку сейчас были на взводе, бледные как мел. Глядя на Сомова я только подумал, что, наверное, выгляжу так же. Захотелось курить, первый раз после вахты, вспомнил об этом только сейчас. Что отличает человека от животного? Теперь я этой границы не видел. Даже хищники в дикой природе никогда не едят сородичей. Может и вправду, мы заслужили то, что произошло? Позвали пленниц, их оказалось десять, голодные и изможденные, одеты кто во что и явно не по погоде. Теплую одежду отнимали, боялись, что сбегут. Все кроме одной, которая дышала здоровьем и старательно прятала глаза. Выяснилось сразу, ей чуть было не устроили самосуд. Это была пассия одного из бандитов. Ни в чем себе не отказывала, в том числе и в удовольствии поиздеваться над пленницами. Сказал, что бы к утру ее в поселке не было, убью. Убивать не пришлось. Через полчаса из дома, где визжали во время стычки, послышался выстрел. Проверили, нашли ее тело. Всем пленникам вернули их вещи и одежду. От других вещей они отказались. Взяли только продукты по минимуму в дорогу.
БТРы заехали в поселок, перекрыли въезд и перекресток. Подошла Алена. Осмотрела всех пленниц. Отпустила собирать вещи. Утром решили забрать их с собой, до ближайшего поселения с нормальными условиями, здесь им оставаться нельзя. Да и сами они сказали, что не останутся, пешком уйдут, если не заберем. Оружие и продовольствие загрузили в БТР, тела бандитов снесли в их логово. Последний раз окинул взглядом помещение, сказал Сомову.
– Разберись тут, что бы даже следа не осталось.
Понял с полуслова, через пятнадцать минут дом был объят пламенем. Бывшие пленницы собрались вокруг, смотрели молча, у всех слезы на глазах. Потом разошлись.
Дом горел долго, пока все внутри не выгорело, и не обрушилась кровля и перекрытия с частью стен. Когда выезжали, он еще дымился. Невесть откуда на стене, еще теплой от пожара, появилась надпись красной краской «Здесь жили людоеды. Так будет с каждым». Иначе как кровавой эта надпись не воспринималась. Это правильно. Люди, преступая черту, должны знать, что пощады не будет. Предполагал ли я нечто подобное? Не скрою, мысли были. Но первую реакцию иначе как шоком не назовешь.
В мирное время для многих закон и мораль пустые слова, что говорить про военное. В мире, где перестали существовать целые государства с их системами ограничений, а иногда террора и геноцида в отношении собственного народа, когда исчезли все институты и надстройки, каждый волен был поступать сообразно своей совести. После любой войны народы учатся заново жить, усваивая урок, что можно, а что нельзя. Государства, долгое время не участвующие в войнах на своей территории, при первой возможности начинают проводить агрессивную политику или плести заговоры, создавать альянсы с целью ослабления конкурентов, создавая образ врага. У населения таких государств создается опасная иллюзия могущества и вседозволенности, которая неизбежно приводит к войне. Слишком давно им не приходилось быть в роли победителя или побежденного. Война расставляет все по своим местам, обнажает сущность не только человека, но и целых народов. Иногда в истории достаточно было локального противостояния на нейтральной территории, чтобы усвоить этот урок. Но в этот раз война закончилась тотальным уничтожением и уроком не стала. Тотальное уничтожение не избирательно, поэтому соотношение сил не меняется. Те люди, которые вчера радовались тому, что остались живы, сегодня с оружием в руках заново начали поиск врага, или убивать в силу своей животной сущности, продолжая сокращать количество разумных на планете, снижая и без того призрачные шансы на выживание цивилизации. И я в их числе, пусть я не искал врага, они меня находили сами или встречались на моем пути. Начиная спасательную операцию, мы встали на путь войны и с этим ничего не поделаешь. Мы готовы убивать ради достижения своей цели, как и умереть. Пусть убивать и не всех, только тех, кто мешает достижению этой цели. Очень тонкая грань, которую каждый определяет теперь сам. Мог ли я поступить иначе? Думаю, что нет. В мирное время грань между добром и злом, что правильно, что нет, размыта. В военное время она отточена, как лезвие клинка. Если не научишься отличать эту грань и поступать правильно, готовься умереть, не в бою, или принося себя в жертву ради спасения других, а бесславно и незаметно, как сорняк у дороги. У войны свои законы, иногда они честнее и справедливее мирных. Но кого это волнует в периоды благополучия? Никого.