И еще один момент приводил ее в ужас — как только эти провожатые приблизились, запах гниющей плоти и мокрой шерсти стал столь сильным, так что девушку слегка подташнивало.
Наконец и этот коридор закончился железной дверью, из-за которой раздавались какие-то невнятные звуки. Один из провожатых Наташи стукнул в нее и произнес фразу — прозвучавшую вроде бы и членораздельно, но девушка не смогла разобрать ни единого слова. Однако за дверью видно поняли — послышался лязг и дверь бесшумно отворилась.
Внутри было все также темно — только мерцали разные огоньки, света которых было достаточно для конвоиров, судя по всему прекрасно видящих в темноте, но не для самой Наташи. Комната была заставлена шкафами и столами, воняло звериной шерстью, падалью и экскрементами.
Но напугал Наташу настоящий гвалт, поднявшийся едва они вошли, — кто-то кричал, в ответ ему раздавался почти человеческий плач и тут же — истерический смех. Не обращая внимания на этот шум молчаливые провожатые Наташи, повалили ее на один из столов, привязав ее руки и ноги к ножкам. После этого они удалились, однако один из них успел щелкнуть выключателем. Над девушкой тут же вспыхнула большая лампа.
Щурясь от яркого света, Наташа осматривалась по сторонам. Она находилась в некоей помеси научной лаборатории, анатомического музея и мини-зверинца. На столах стояли многочисленные микроскопы и другие приборы, пробирки, колбы, заполненные разного рода жидкостями, большие стеклянные банки где в формалине плавали части тел — человеческие и звериные. Чем-то это напоминало их лабораторию в Чите, однако здесь экспонатов было на порядок больше. В стеклянных шкафах стояло множество различных приборов, другие шкафы — книжные — переполняли книги по анатомии, зоологии, антропологии и, как не странно, по этнографии и истории.
Однако все эти детали отступили на второй план, когда глаза Наташи привыкли к свету и она смогла увидеть источник непрекращающегося шума. Дальняя стена лаборатории была сплошь уставлена клетками, в которых кривлялись, кричали и показывали на нее пальцами большие обезьяны — то мохнатые и рыжие, то гладкошерстные и черные. В темных глазах устремленных на Наташу читалась целая гамма чувств, самым безобидным из которых было любопытство. Наташа уже видела этих зверей в Центре, но то была парочка клеток со зверями, которых им показывали там наверху как образец удачного применения вакцины. И те обезьяны вели себя на редкость тихо, видимо усмиренные успокаивающими средствами. Здесь же они вели себя куда активнее — кричали, трясли решетку, а один большой черный самец усевшись на корточки и теребя свои мужские достоинства смотрел на Наташу взглядом, живо напомнившим ей охранника Фрола. Наташу уже было трудно смутить чем-либо, но сейчас она с отвращением отвернулась.
— Ай-яй-яй, какое непочтение к нашим родственникам, — раздался откуда-то сзади мягкий, укоряющий голос, — разве у советской девушки могут быть такие предрассудки?
Послышалось негромкое звяканье, потом негромкое шуршание. Кто-то сидел за столом позади нее, заставленный пробирками и колбами. Кто-то кого Наташа не могла видеть.
— Впрочем, вас сложно осуждать, — продолжал говорить этот некто, — увы, немногие настолько прониклись истинно революционным пониманием дарвинизма. Люди пренебрежительно относятся к нашим ближайшим родственникам по планете, а ведь у них, неиспорченных классовой борьбой и эксплуатацией, есть чему поучится.
Наташа вертела головой пытаясь разглядеть обладателя голоса, но без особых успехов.
— Кто вы? — наконец произнесла она.
— Я? — послышался добродушный смешок, — моя личность не столь значительна, чтобы о ней стоило много говорить. Я лишь слуга Госпожи Науки, которому был предоставлен шанс перевернуть все представления человечества о мире да и о самом человеке тоже. Сказать по правде, я не очень верю в учение господина Маркса, но я благодарен советской власти за то, что она дала мне шанс отринуть замшелые предрассудки и нелепые запреты, дабы показать миру величие человеческого разума. Вы же сами врач, вы должны понимать.
Наташа по-прежнему крутила головой, хотя уже и поняла, что это бесполезно. Взгляд ее остановился на большом портрете висевшим над столами — человек с седым венцом волос на голове и с внимательно глядящими серо-голубыми глазами на тонком, худом лицестрого смотрел на Наташу. Где-то она уже видела этот пронзительный взгляд, эти внимательные глаза, в которых горел неутомимый пламень познания.
— Я вижу вас заинтересовал мой портрет, — сказал ее собеседник, — таким я, впрочем, был довольно давно. Еще когда в Африке добывал материал для опытов — кое-что от тех первых экспериментов, осталось со мной и сейчас — вернее кое-кто. Увы, в Африке мне пришлось свернуть деятельность, но к счастью, мне предоставили все возможности для работы тут. Проклятая болезнь чуть не вогнала меня в гроб, так что пришлось пойти на некоторые жертвы. Впрочем, наверное это и жертвой нельзя назвать — ведь опыт прошел удачно. Вы молоды, красивы и вам, наверное, покажется чрезмерной цена вопроса, но поверьте, когда старость начнет брать свое, вы подумаете иначе. У меня не было выбора — без инъекции определенной витальной силы, я бы умер в Казахстане. А так — получилось удачная инсценировка. Хотя в каком-то смысле ее тоже можно считать смертью. Смертью и воскресеньем.
Раздался дребезжащий смешок. Что-то шевельнулось за колбами — Наташа поняла, что это седые волосы. Что-то она должна была вспомнить, что-то очень важное.
— В статусе умершего есть свои плюсы, — продолжал ее собеседник, — это и заставляет человека больше задуматься о смерти. Раньше я считал поповским вздором любые разговоры про жизнь после смерти, однако пообщавшись со здешними товарищами — особенно с товарищем Сагаевым, я изменил свое мнение. Легенда о Мечите прелюбопытна и, если отбросить от нее все наносное, вычленить рациональное зерно…
Собеседник Наташи продолжал что-то бубнить, но она уже не слушала его, пытаясь, сосредоточится на воспоминаниях. Где-то она уже видела этого человека, причем ровно такой же портрет. Где-то что-то слышала именно в связи с обезьянами.
— Я вижу, вы заскучали, моя дорогая, — ставший громким голос вернул Наташу к действительности, — это не беда. Думаю, больше нам с вами скучать не придется. Мы ведь коллеги, моя дорогая Натали, и думается вам будет небезынтересно принять участие в грандиозном эксперименте, который я провожу уже двадцать лет. Принять участие не на десятых ролях, как раньше, даже не зная толком, ради чего вы стараетесь, но в полной мере осознав всю важность и ответственность нашей работы. Я уверен, мы сработаемся.
Седой венчик покачнулся и поднялся вверх — тот, кто сидел за колбами встал и шагнул вперед. Истошный крик вырвался из уст Наташи, крик который она была не в силах сдержать. Ибо она вспомнила, кем был человек с портрета. Илья Иванов, гениальный российский и советский ученый, мастер искусственного оплодотворения, выступивший в свое время со смелой, граничащей с безумием идеей, о скрещивании человека с человекообразными обезьянами. Наташа помнила, как ей рассказывали о нем на медицинских курсах, добавляя при этом, что к величайшему сожалению великий советский ученый скончался в 1931 году в Казахстане от кровоизлияния в мозг.
Но теперь она видела, что это была очередная ложь. Неясно как, но Илья Иванов сумел обмануть смерть, одновременно блестяще доказав свою гипотезу. Наташа это понимала с необыкновенной ясностью, глядя на выходящее из-за стола голое существо, поросшее седоватой шерстью, с лицом, причудливо сочетавшее человечьи и звериные черты. Тонкие губы раздвинулись, обнажая крепкие зубы и из пасти уродливой твари послышалось уханье, на которое отозвался многоголосый хор запертых в клетках обезьян. Но при этом серо-голубые глаза смотрели все так же строго, как и с портрета Ильи Иванова, русского Франкенштейна сотворившего свое чудовище из самого себя.
С тихим шелестом раздвинулись ветви рододендронового куста и, по дну неглубокого оврага, пригнувшись, пробежал невысокий человек в столь замызганной форме, что установить ее первоначальный цвет не представлялось возможным. Ухватившись за стебли китайского лимонника оплетающего растущую на обрыве низкорослую лиственницу, он вскарабкался наверх, сбросил с плеча винтовку и упал в густую траву. Желто-карие глаза, внимательно всматривались туда, откуда овраг, постепенно возвышаясь, поднимался к месту засады.
Ждать пришлось недолго — из кустов с криком взлетел широкорот, блистая на солнце темно-зеленым оперением, и одновременно на дно оврага бесшумно спрыгнул еще один человек — высокий, широкоплечий мужчина с темно-русыми волосами. Оглядываясь назад и напряженно вслушиваясь в лесные шорохи, он двинулся по дну оврага. Лицо засевшего в засаде осветилось довольной ухмылкой, он взял его на мушку, но тут же поморщился — высокая трава могла помешать удачному выстрелу. Тогда уже не особо скрываясь, стрелок встал в полный рост. Лицо идущего в овраге окаменело, его рука дернулась к поясу с кобурой, но зависла в воздухе — он понял что не успевает. Человек на обрыве осклабился и сплюнул, поднимая ружье. Несколько дней его, вместе с товарищамипреследовали как бешеных собак и вожаком этой гончей своры был тот, кто стоял сейчас под прицелом. Сегодня они весь день выслеживали друг друга — обманывая, обходя, устраивая засады. Сейчас один из них мог праздновать победу. Стрелок на обрыве не торопился стрелять, наслаждаясь бессильной злобой на лице врага.
Раздался выстрел, но человек в овраге оставался стоять на месте, на его лице отражалось искреннее удивление. Тот же, кто целился в него медленно оседал на землю с аккуратной дыркой во лбу он.
Человек в овраге оглянулся — из чащи невысоких лиственниц поднимался монгольский дуб с широкими ветвями, где казалось и вовсе негде спрятаться человеку. Тем не менее, сейчас оттуда спускалась молодая женщина в серой, обтягивающей одежде. В руке она держала еще дымящийся пистолет-карабин системы «Маузер». Спустившись на землю, она спрыгнула в овраг и подошла к спасенному ей человеку.