— Насколько я помню это предание, — покачала головой Илта, — лучше бы тебе ошибиться. Она ведь только тебе явилась, никому другому?
— Да, — повесил голову Иван, от лица его отлила кровь, — я помню.
— Слушайте, что это за Синильга? — подал голос украинец, — хоть знать из-за чего сыр-бор.
Илта и Мирских переглянулись затем, как по команде, посмотрели на Ивана.
— Старая байка, — нехотя сказал гуран, — мне дед рассказывал. Когда-то давно у одного тунгуса родилась дочь. Тогда шел снег и тунгус решил назвать дочь Синильгой, что по ихнему и означает — снег. Дочка выросла умницей и красавицей, но замуж ее никто не брал, потому что ее позвали духи и она стала шаманкой. Умерла Синильга внезапно, совсем молодой, почему — никто не знает. По тунгусским обычаям, ее похоронили в выдолбленной из цельного ствола дерева колоде, но не оставили в лесу, а спустили на воду. Говорят, что и поныне неуспокоившаяся шаманка по ночам ходит по воде и выходит на берег, к домам одиноких мужчин, стучится к ним в окна. А если холостой парень, охотник или рыбак поддавался на её уговоры и просьбы о любви, то скоро умирал.
— Мне рассказывал наставник, — задумчиво произнесла Илта, — Синильга это му-шубуун, лесной дух в женском обличье. Черный шаман может поставить его себе на службу, но для обычного человек встреча с этим духом — верная смерть. В облике красивой девушки му-шубуун заманивает одиноких охотников и убивает своим железным клювом — пробивает им голову, а затем съедает мозг, печень и почки.
За столом вдруг стало тихо.
— Да ну, — неуверенно протянул Свицкий, — таких сказок…
— Может быть, — не стала спорить Илта, глянув на испуганного Ваню, — не всему в этих краях стоит верить. Скорей всего тебе привиделось, — она весело посмотрела на парня, — меньше нужно о девках думать. Вот вернемся — я сама с тобой в нормальный бордель схожу.
— Вот это дело, — прогудел Мирских, принимая уже почти опустевшую бутыль и залпом допивая остатки, — еще меня с собой возьмите.
Все рассмеялись, наперебой послышались шутки и предложения. Илта посмотрела на все еще бледного гурана и ободряюще подмигнула ему. Тот ответил слабой улыбкой, но выражение его глаз совсем не понравилось куноити.
На ночь сдвинули лежаки вместе, оставив один специально для Илты. Она хотела поставить часовых, но за день все так устали и столь очевидно было, что зимовье давно никем не посещалось, что в итоге решили обойтись без этого. Однако Илте почему-то не спалось. Слушая дружный храп нескольких мужских глоток, она ворочалась с боку на бок, то закрывала глаза, пытаясь заснуть, то открывала, лежа на спине и тупо уставившись в потолок. Наконец, она мысленно плюнула и, прихватив со стола пачку сигарет, вышла из избы. Устроившись на одном из бревен, она закурила, внимательно всматриваясь в ночную мглу. Вокруг царила тишина, нарушаемая только плеском воды вдалеке и стрекотом цикад. Да и в лесу еще иногда вскрикивала ночная птица. Никаких посторонних, вызывающих опасения звуков не было — в этом куноити была уверенна.
Илта еще раз прикинула их дальнейший маршрут, хотя уже казалось, знала его назубок — по картам и рассказам следопытов. Где-то через сутки они дойдут до мест, где им придется оставить лодки. И дальше в лес, в горы, которые ей были совершенно неизвестны. Перед глазами неожиданно всплыло лицо Наташи — где там сейчас ее пленница-подруга, жива ли?
Позади послышалось легкое шуршание и Илта развернулась.
— Это я, госпожа Сато, — из темноты показалось смущенное лицо Вани, — вам тоже не спится?
— Да, — буркнула Илта, — тоже.
Она внимательно посмотрела на юного гурана, переминавшегося с ноги на ногу, явно собирающегося о чем-то заговорить, но зная как подступится к разговору. Впрочем, Илта и так примерно представляла, о чем пойдет речь — Ваня опять будет убеждать ее, что ему не привиделось, что он и вправду что-то видел. Но Илте эти разговоры уже поднадоели.
— Слушай, раз уж ты проснулся — сказала она, — пойди, глянь на лодки. И на реку заодно.
— Хорошо, госпожа Сато, — Иван издал вдох, в котором смешались разочарование и облегчение и исчез в лесу. Илта рассеянно посмотрела ему вслед, вновь погружаясь в свои думы. Восемь дней прошло с ее разговора с Исии Сиро и Илта помнила, что ей осталось меньше трех недель на то, чтобы принести папаше все, что она сможет нарыть по «Плеяде»- или вспороть себе живот катаной. За ней, кстати, придется возвращаться в Хабаровск — в таежных условиях от меча толку нет, но и вскрывать чрево кухонным ножом она категорически не желала.
Размышления о способе собственного потрошения прервал странный звук. Звук совершенно непохожий на все ночные шорохи и Илта, еще не успев осознать, что это почувствовала, как ее спина покрывается холодным потом.
Тихий смех, даже скорее смешок раздался вновь, заставив Илту вспомнить все ее сны. Впрочем, этот смех, пусть и полный едкой насмешки, все же не казался злобным, как в ее видениях Мечита. До боли в глаза вглядываясь в ночную тьму, Илта сумела различить, как в полосе света отбрасываемом луной на ночной лес, что-то мелькнуло, тут же исчезнув в ночной тьме. И снова негромкий смех.
— Госпожа Сато, — голос Вани раздавшийся у нее почти под ухом показался ей почти криком, — Я посмотрел, там все порядке. Я еще…
— Тихо, — прошипела Илта, обернувшись к парню, — отойди к дому.
Сама Илта вынула из кобуры маузер и, крадущимися шагами скользнула в ночную тьму.
— Госпожа Илта, я с вами, — раздался позади голос гурана.
— Нет! — Илта едва сдержалась, чтобы не выкрикнуть, — не смей! Иди в дом!
Она кралась меж высоких зарослей, осторожно ступая по высокой траве и держа маузер наготове. Левая рука привычно лежала на рукояти охотничьего ножа, в любой момент готовясь выхватить его из ножен и метнуть в противника. Однако что-то подсказывало Илте, что тот, кто смеется в ночи, не испугается ни холодной стали, ни пули. Губы Илты шептали мантры, шаманские заклинания от недобрых духов. Делала она это скорей для успокоения — чутье ей подсказывало, что того кого она выслеживает не прогнать так легко.
Она осторожно раздвинула ветви кустов и шагнула на небольшую поляну, надежно укрытую густыми зарослями. Луна, доселе прятавшаяся за тучами, вышла, залив поляну ярким светом и Илта замерла на краю, не желая выходить на освещенную местность.
Мелодичный, довольно приятный смех, разнесся по поляне.
— Не бойся меня, шаманка с юга, — послышался насмешливый женский голос, — я не причиню тебе вреда. Женщинам меня надо даже меньше бояться, чем тебя.
Илта холодно усмехнулась, не спеша выходить из тени и всматриваясь в заросли по ту сторону поляны. На нее вновь набежали тени — луну опять закрыли тучи.
— Кто ты? — негромко спросила она.
— Я думала, ты догадалась, — вновь смех, подобный журчанию лесного родника, — тебе надо больше верить своим людям.
— Синильга?
Что-то шевельнулось во тьме, тень, еще более черная, чем окружающие ее тени, странный силуэт, слабо напоминающий женскую фигуру.
— Так меня звали, — что-то неуловимое простым взглядом переместилось во мраке, — давно, когда еще твои предки пришли в земли лесных людей.
— Мои предки? — Илта усмехнулась, — ты ошиблась, их тут не было. Я не русская.
— Это неважно, — куноити словно наяву увидела, как ее невидимая собеседница небрежно отмахивается, — вы все пришельцы тут. Но у таких как я много имен — некоторые ты знаешь, другие известны твоим спутникам.
— Зачем тебе Ваня? — резко спросила Илта.
— Мне? — собеседница Илты звонко расхохоталась, — мне не нужен никто. Я не в ответе за те небылицы, что сочинили обо мне за пару веков. Это я нужна всем. Я бы не стала являться твоему мальчику, если бы он сам не хотел этого.
— Он хотел увидеть тебя? — спросила Илта, — с чего ты взяла?
— Не меня, нет, — снова смех, — но та к кому стремится его сердце, ему недоступна.
— Кто же это? — спросила Илта.
— Не лукавь сама с собой, шаманка с юга, — рассмеялась Синильга, — ты и сама прекрасно знаешь, по кому тоскует этот полукровка.
Илта медленно кивнула головой: да, она знала. Знала, еще там, у фанзы на берегу Амура, когда сидела у костра с тремя следопытами, вспоминая о былых рейдах. Молодой парень, русо-бурято-эвенк, ушедший в леса, после того, как красные партизаны вырезали его семью — знал ли он вообще женскую любовь? Илта еще там у костра читала восхищение в глазах парня: перед ее красотой, отвагой, даже ее решительной жесткостью. Для молодого таежного охотника, Илта, уже повидавшая пол-Азии, побывавшая во дворце самого тэнно казалась существом из иного мира, прекрасным и удивительным — мудрено ли, что он втрескался в нее по уши.
И что самое неприятное — мало что могло быть более некстати сейчас.
— К тем, кто мается тоской и безответной любовью, прихожу я, — продолжала тем временем Синильга, — Одинокие зовут меня. Страдающие зовут меня. Жаждущие зовут меня. Они все хотят видеть меня, хотя и не подозревают об этом. И я прихожу к ним в том обличье, что они желают видеть.
— И видят они его перед смертью, — съязвила Илта, — говори как есть Синильга.
— Ты думаешь, он доживет дотуда куда вы идете? — на этот раз в голосе из тьмы не слышалось и тени насмешки, — тем, кто живет в мире грез, трудно приходится в мире живых. Особенно в тайге!
Темнота зашевелилась и на поляну выступил ночной призрак. Илта жадно впилась в лицо легендарной Девы. Узкие темные глаза, красиво очерченные губы, нежная кожа. Стройную фигуру забирал шаманский кафтан — самасик, украшенный бахромой, покрытый бесчисленными вышивками, изображавшими духов-помощников шамана — как и немногочисленные подвески из металла. Змея, ящерица, лягушка, беркут, конь, медведь. Самая большая подвеска изображает лодку по которой шаман переплывает между мирами. Черные косы девушки убраны под шапку — лэрбэки, напоминающую шлем, с которого свисают длинные ленты — символ змея-помощника эвенкийских шаманов.