При этом взгляда не отрываю и боюсь, что глазами транслирую больше, чем хотела бы. Но и Яр ведет себя странно.
Протягивает руку и касается костяшками моей щеки. Скользит ладонью мне на шею и большим пальцем следует за линией подбородка.
Каждое его движение – моя маленькая смерть. Сердце давно уже взорвалось в грудной клетке и бестолково разметалось изнутри по ребрам.
Я в шоке от всего. От него, от себя, от своих ощущений. Я что, настолько тупая, что все же проиграла в неравной битве с хулиганским природным обаянием?
Яр убирает руку, и только тут я по-настоящему врубаюсь в происходящее. Понимаю, что вокруг куча людей. И хоть мы сидим в углу, его бесчисленные поклонницы наверняка уже все отследили и разнесли по всему колледжу.
– Ничего особенного? – растерянно спрашиваю осипшим голосом, с трудом возвращаясь к теме разговора.
Я делаю вид, что ничего не было, и между нами все по-прежнему, хотя дается мне это непросто. Шмелев, видимо, следует моему примеру.
Говорит:
– Да. Коснешься его коленом, – он откашливается, отводит взгляд, но тут же снова возвращается, – в страшные моменты будешь прятаться у него на груди. Один раз схватишь за руку. Если он твою ладонь не выпустит, то и ты ее не уберешь. Поняла?
Я киваю. А сама думаю – какой же все это цирк. Но не со зверями и воздушными гимнастами. А с уродами.
Глава 17
Касаться ее – очень приятно. И как будто бы необходимо. И непривычно. Не замечал, чтобы мне раньше хотелось вот так кого-то просто погладить. До сих пор помню, какая нежная у нее кожа. И тонкая шея.
Аккуратно откладываю ручку, беру тетрадь за край и швыряю в стену. Чувствую себя полным идиотом, что вообще пишу все это. Но, судя по всему, поделиться мне не с кем. Мы с Титом много прошли вместе. Но у меня язык не повернется сказать ему, что запал на Гольцман. Сам себе не верю. И, честно говоря, надеюсь, что ошибся. Я действительно никогда не дружил с девушкой, вдруг это просто зарождение каких-то теплых человеческих чувств. Поэтому решаю с другом пока не делиться. А вот наврать в дневнике эксперимента, на котором настояла Женя, оказалось сложно. Да и незачем. Все равно я эти сопливые страдания никому не покажу.
Смотрю на часы. Девять вечера. Гольцман встречается со своим идеальным дружком через тридцать минут. Что я чувствую по этому поводу? Определенно злость. Я всегда злюсь. Это моя постоянная эмоция. Хотел бы жить иначе, проще, но уже не помню, как это. А еще меня жестко разматывает какая-то давящая тревога. Ощущение, что сейчас случится что-то страшное.
Поэтому я встаю, надеваю толстовку и выхожу в коридор. Заглядываю к деду, он дремлет перед телеком. Фоном идет очередное шоу, сегодня спортивное. Пару секунд слежу за тем, как движется грудная клетка Де. Тихо прикрываю дверь.
Перед выходом мешкаю. Осознаю, что поступаю тупо. Но иначе не могу. Нет варианта остаться сидеть дома, понимаете? Просто нет. Ощущение чего-то неотвратимого гонит меня вперед.
В автобусе пишу Вадику.
И ни одного лишнего вопроса. Обожаю легкость, с которой Тит подкидывается на любую движуху.
Доезжаю до кинотеатра, тупо глядя в окно. Забываю даже про наушники, только гоняю по кругу одни и те же мысли.
В кинотеатр захожу, засунув руки в карманы и напустив на себя безразличный вид. Розовый пуховик Гольцман вижу сразу. Стоит ко мне спиной, увлеченно машет руками. Долин слушает ее с максимальным вниманием. Смеется, чуть отклонившись назад, а потом видит меня. Поджимает губы. Самодовольно хмыкаю. И решаю, что лучшая защита – это нападение. Поэтому иду прямиком к ним.
– Привет, голубки! – выдаю якобы радостно.
Женя стремительно разворачивается и смотрит на меня. Ловлю ее взгляд с неожиданной жадностью. Пытаюсь распознать ее эмоции. На какие-то короткие мгновения мне даже кажется, что она мне рада. До тех пор, пока она не открывает рот и не огрызается:
– Мы друзья, Шмелев! Тебе ли не знать.
– Привет, – говорит мне Антон сдержанно и поворачивается к Гольцман, – пойдем захватим что-нибудь перекусить.
– Ты иди, я сейчас.
Долин быстро справляется с эмоциями, но я секу момент, когда его брови сдвигаются. Не очень он доволен тем, что Женя откровенно его сливает.
Она дожидается, когда Антон отойдет на достаточное расстояние, и шипит, раздувая ноздри:
– Что ты здесь делаешь?
Улыбаюсь, не сдержавшись. Слишком забавно она злится.
– Мы же в кино, Гольцман, ты в курсе, что тут обычно делают?
– Шмелев, не идиотничай! Ты знаешь, о чем я тебя спрашиваю. Зачем пришел?
– Хочу проверить, играешь ли ты честно.
– Я не собиралась жульничать, – говорит Женя.
А я залипаю на том, как двигаются ее губы. Верхняя изогнута идеально, как будто ее нарисовали. Где-то слышал, что такую форму называют лук Купидона.
– Чего молчишь? – она хмурится, тянется рукой себе за ухо, но тут же спохватывается.
Я делаю то, что привык – прячусь за сарказмом:
– Я просто шокирован тем, что ты решила, будто я тебе верю.
– Ты ведешь себя как придурок.
– А ты ведешь себя как истеричка.
– Хочешь своими глазами понаблюдать, как я провоцирую лучшего друга? Пожалуйста! Надеюсь, тебе от этого будет так же противно, как и мне.
– Ничего ужасного мы не делаем.
– У тебя искаженное представление о человеческих отношениях, Яр.
И от того, как она меня распекает, мне действительно становится стыдно. Непривычное чувство. Тут же злюсь на себя за эту новую эмоцию. Гольцман снимает идиотский розовый пуховик, раздраженно распахивает клетчатую рубашку. Мы покупали ее вместе. Пялюсь на полоску нежной кожи между топом и высоким поясом джинсов. Сглатываю. Не хватало еще залить слюнями пол кинотеатра.
Протягиваю руку и зажимаю в пальцах край рубашки.
– Тебе идет, – говорю тихо.
Женя смотрит на меня своими огромными глазами и молчит. Не двигается и, кажется, даже не дышит.
А я совершаю откровенно странный маневр и провожу указательным пальцем по ее коже под топом. Женя вздрагивает и судорожно вдыхает. Открывает рот, чтобы что-то сказать, но тут кто-то бесцеремонно ерошит мои волосы.
– Привет! О, Гольцман, и ты с нами? – бесхитростно выдает Тит, облокачиваясь на мое плечо.
– Нет, – отвечаю за нее, – она с Долиным.
– А, лучшие друзья, все такое?
Женя кивает. Переводит взгляд на меня. А потом молча разворачивается и уходит к бару, куда отправила своего дружка.
– Билеты взял? – спрашивает Тит.
– Не успел.
– Чего такой недовольный? С Женькой опять поспорили?
– Да с ней невозможно спокойно разговаривать.
– Ага. Или с тобой, – откровенно веселится друг.
– Настроение хорошее?
– Предвкушаю классный кинч.
Наконец улыбаюсь и качаю головой. Словарь Ктитарева – это отдельный вид удовольствия.
Мы идем к кассе, девушка в форме показывает на мониторе схему зала. Я вижу, что на предпоследнем ряду занято два места. Наверняка это Долин. Не даю Вадику и рта раскрыть, прошу два билета за ними, но на пару кресел правее. Так лучше видно. Кино, разумеется, я про кино.
– Сосаться будем? – шутит Тит и сам же первый заливается хохотом.
Охотно подыгрываю:
– А ты думал, зачем я тебя позвал?
– Пойдем попкорн купим, – отсмеявшись, говорит он, – я голодный жесть просто.
– Тогда попкорн тебя не спасет.
– А начос?
– А начос – другое дело.
Мы затариваемся снеками и идем в зал, который уже открыт. Поднимаемся к своим местам. Я был прав. Долин и Женя уже сидят на предпоследнем ряду. Когда садимся, Гольцман не выдерживает и оборачивается на меня. Отрывисто качает головой и смотрит с претензией. Ничего, перебесится.
А Вадик в своей простецкой манере стучит Долина по плечу и протягивает ему руку, перегнувшись через сиденья:
– Привет, Антох!
Просто уникальный добряк. Направляю взгляд в серый пока еще экран и отпиваю сладкую газировку. Интересно, что купил Долин? Орешки? Яблочные дольки? Воду без газа?
Наконец свет в зале гаснет. И меня охватывает странное напряжение. Наверное, не стоило приезжать. Но меня сюда притащило на какой-то непреодолимой внутренней тяге. Сопротивляться собственным демонам у меня никогда не получалось.
Когда начинается фильм, я почти сразу теряю интерес к сюжету. Как одержимый отслеживаю каждое движение Жени. Вижу, как она закидывает ногу на ногу и будто случайно касается Долина коленом. Как она закрывает лицо ладошками и отворачивается от экрана, прислонившись лбом к его груди. Как он смеется и обнимает ее.
Все это время варюсь в котле собственных противоречивых эмоций. Хотя почему противоречивых? Они вполне однозначные. Мне хочется вскочить и скинуть его руки с ее хрупкой спины. А больше всего убивает то, что я сам это сделал. Сам срежиссировал это тупое кино, и оно куда страшнее того, что показывают сейчас на большом экране.
А когда на очередном скримере Гольцман сдавленно пищит и хватает друга за руку, я подаюсь вперед и вижу, что он сжимает ее пальцы и не отпускает. В этот момент я почти готов взорваться. Прекратить это сейчас же. Схватить его, ударить, каким-то образом сделать ему больно. Или хотя бы просто разнять их ладони. Просто, мать их, заставить не касаться друг друга.
Тит берет меня за плечо, заставляет откинуться на спинку кресла. Смотрит мне в глаза неожиданно серьезно. Качает головой. И устало моргает.
Сразу кажется намного старше, чем он есть. Указательным пальцем сначала стучит меня по лбу, а потом качает из стороны в сторону, как будто что-то запрещает. И направляет его на экран. Просто призывает следить за сюжетом? Или что-то понял?
Глава 18
До финала еле доживаю. Всеми силами стараюсь смотреть фильм, но взгляд то и дело ползет влево. Хочу знать, они все еще держатся за руки? Как будто мне недостаточно того, что я уже увидел. Когда все маньяки наказаны, главные герои спасены, и в зале загорается свет, я сразу поднимаюсь на ноги. Как раз чтобы успеть заметить, как они расцепляют ладони. Да, действительно страшный ужастик, где можно поставить десять баллов?