Выдаю с какими-то детскими интонациями:
– А вот и пойду!
– Иди!
– Мне твое разрешение не нужно! – говорю с надрывом, и слезы наполняют глаза, готовятся перелиться через край.
Разворачиваюсь и устремляюсь в обратную сторону по коридору. В ту же секунду жалею о том, что сделала. Не хочу я идти к команде! Я хочу в кино с Яром. И чтобы он снова стал нормальным. Но ничего уже не вернуть.
Так я думаю до тех пор, пока он не хватает меня за локоть. Рывком поворачивает к себе. Смотрит на меня диким зверем. Серые глаза в темноте пустого коридора кажутся черными.
Мы стоим очень близко, почти прижавшись друг к другу, потому что от его резкого движения я по инерции влетела в его грудную клетку.
– Жень… – говорит Ярик растерянно, как будто о чем-то просит. – Женя.
Я в силах только произнести в ответ его имя:
– Яр.
Дышим надрывно. Обжигаем друг друга мешаниной из чувств. Но тянемся друг к другу, прижимаемся сильнее. Шмелев отпускает мой локоть и кладет ладонь мне на поясницу. Второй аккуратно убирает распущенные волосы с плеча и скользит на затылок. Я застываю, мне не вдохнуть. Мне так приятно и одновременно очень больно. Медленно поднимаю руки и кладу их ему на плечи. Сжимаю пальцы так сильно, будто пытаюсь через толстовку добраться до кожи. Мне просто необходимо убедиться, что это действительно он и что он стоит сейчас так болезненно близко, стараясь слиться со мной.
– Женя, – снова повторяет Яр шепотом.
На инстинктах подтверждаю:
– Это я.
– Жень… – наклоняется ко мне, не скрывая просительных ноток.
– Падай, – зачем-то говорю я.
Тогда он меня целует. И мы падаем вместе. Летим в пропасть, которая пугает своей чернотой и неизвестностью. Но, кажется, мне уже все равно.
Глава 22
У нее очень красивое имя. Какое-то по-особенному нежное, мягкое. Женя. Же-ня. Хочется дробить его на слоги, произносить со значением.
Но это еще не самое странное мое желание. Больше всего мне хочется ее поцеловать.
Кажется, давно уже сошел с ума от того, сколько раз представлял, как это может быть.
Когда писал эту ерунду в треклятый дневник, по-настоящему не верил в то, что это возможно. Мы с Гольцман? Да вы шутите. Мы то спорим, то совершенно идиотским способом пытаемся подружиться. Какие уж тут поцелуи.
Но вот я, вот она, вот темный коридор нашего колледжа. Я касаюсь ее губ своими и содрогаюсь – настолько это приятно. Клянусь, ни с одной девушкой до этого, ни в одной моей фантазии такого не было. Я переживаю новый и оттого шокирующий опыт. Я горю и хочу спалить ее вместе с собой. Изо всех сил прижимаю к себе хрупкую девочку, которую, как мне казалось, я почти ненавижу.
Каждую секунду боюсь, что она меня оттолкнет. Упрется в грудь, заставит ее отпустить, пренебрежительно назовет по фамилии, спросит, что я делаю. Долгие несколько секунд я паникую, но наконец она мне отвечает. Несмело и робко, как будто даже неумело, но я отлетаю куда-то в стратосферу. Одну руку завожу себе за спину и открываю дверь какой-то аудитории. Тяну Женю за собой, и она следует, не прерывая нашего контакта. Мы оказываемся в полной темноте, помещение, в отличие от коридора, не освещается вообще никак, разве что светом далекого уличного фонаря.
Я прижимаю Женю к стене. Она и так близко, но мне все мало. Наконец, решаюсь и языком раздвигаю ее губы, чтобы скользнуть внутрь. Оттолкнет? Но она снова мне отвечает. С тем же голодным желанием, которое и мной овладевает. Я ведь не могу ошибаться?
Женя ведет ладонями по моим плечам, обнимает за шею. Потом сжимает мои волосы у корней. И мне совсем сносит крышу. Дышу беспорядочно, прикусываю ее за нижнюю губу, наверное, сильнее, чем следовало.
Она тихо взвизгивает и тут же смеется.
– Ярик, – говорит ласково, когда я чуть отстраняюсь.
Обеспокоенно заглядываю Гольцман в глаза и боюсь того, что могу там увидеть. Спрашиваю:
– Больно?
– Нет. Приятно. Очень, – отвечает смущенно.
И мы снова целуемся. То нежно, то нетерпеливо и грубовато. Ловим реакции друг друга с такой точностью, как будто наши организмы изначально так настроены.
Мимо кабинета в очередной раз проходит компания студентов с веселым гомоном, и я различаю голос проклятого Долина. Должно быть, и Женя его слышит, потому что застывает и будто бы трезвеет. Я ее отпускаю. Не хочу, но держать не смею. То есть все еще обнимаю, но ослабляю хватку и отстраняюсь так, чтобы видеть ее лицо.
Она смотрит на меня огромными зелеными глазами. Тут не видно, но я точно помню их цвет.
– Жень, – снова зову тихо.
Как будто все слова забыл, кроме ее имени.
Она улыбается и проводит рукой по моим волосам, которые и так в вечном беспорядке. Следит за своей ладонью, а потом снова фокусируется на мне:
– Ярик. Мы в кино опоздали?
Не убирая руки от ее шеи, выворачиваю запястье и смотрю на часы:
– Нет, еще успеваем. Ты хочешь?
– Хочу.
– Тогда идем, – говорю я и не двигаюсь с места.
Попросту боюсь того, что будет, когда отпущу ее. Когда выйдем из темной аудитории. Когда выйдем на свет.
Кажется, и Гольцман боится того же. Потому что когда я делаю шаг назад, она, наоборот, подается вперед и обхватывает меня руками, прижимается щекой.
Говорит:
– Ты очень-очень вкусно пахнешь. Я давно заметила.
Не нахожусь с ответом и просто молчу, глажу ее по светлым волосам.
Наконец разлепляемся и выходим в коридор. Испытывая острую нехватку контакта с ней, беру Гольцман за руку. Она бросает на меня испуганный взгляд, но все же сжимает мою ладонь в ответ.
Идем в пустой холл, забираем куртки. Наши пальцы снова находят друг друга. Готов ненавидеть себя за это, но чувствую, что почти отрываюсь от земли в своем окрыляющем восторге. А когда я толкаю последнюю входную дверь и тяну Женю за собой на крыльцо, она видит компанию парней, которая курит у ворот, и резко подается в сторону, отнимая свою руку.
– Малышка, ты еще не ушла?
Сжимаю зубы, стараясь не раскрошить их в ноль. Ублюдский Долин. Это из-за него? Не хотела, чтобы он увидел?
– Я, – начинает Гольцман, заикаясь, – я чуть задержалась. Вот ухожу.
– О, Женька! – голосит какой-то осел. – Передумала? Идешь с нами в парк?
Я на это смотреть не собираюсь. Достаю из кармана электронную сигарету и слетаю со ступеней. Иду за территорию колледжа, беру курс на автобусную остановку. Думаю – да пусть хоть останется там с ними насовсем, мне плевать! Но, конечно, понимаю, что вру себе. Мне нужно, чтобы она пошла за мной. Очень, блин, нужно! Глубоко вдыхаю никотин с химозным яблочным вкусом. Какая же дрянь. Надо все-таки бросить. Глупо загадываю, как в детстве – если мы будем вместе с Женей, то я брошу курить.
– Ярик! – звонким дрожащим голосом зовет она.
Стальные прутья, сковавшие мое тело, трещат и расходятся. Но я не оборачиваюсь. Злюсь. Я так злюсь! Она меня стыдится? Серьезно? Или не хочет, чтобы ее драгоценный друг что-то понял? Да не поймет он…Если даже мы не можем.
Жду, когда Женя догонит, и цежу сквозь зубы:
– Наобщалась?
– Ярик, – она берет меня за рукав куртки, – не надо так.
– А как надо, Жень?
– Я не хотела плохого, правда. Ты обиделся? Это как-то случайно вышло, на автомате, понимаешь? – тараторит она. – Мы же сами ничего еще не знаем. Мы же только… Боже, Ярик, мне сложно, ну помоги мне!
Останавливаюсь и глубоко вздыхаю. Пытаюсь усмирить беснующихся чертей своей души. Лезут, сволочи, глумятся, напоминают о страшном. Тебя мама бросила, Ярослав. Слышишь? Почему бы и Жене тебя не оставить. Они всегда находят других. Более важных. Более нужных.
Встряхиваю головой, чтобы прогнать наваждение.
Гольцман смотрит на меня выжидающе, но не касается. Уж не потому ли, что нас отсюда видно?
– Ярик, пожалуйста, пойдем в кино.
Я молчу. И она наконец подается вперед и несмело проводит кончиками пальцев по моей щеке:
– Идем?
Я киваю. Говорю:
– Идем.
Но мутный осадок внутри меня все равно беспорядочно пляшет. Я был прав. Свет все испортил.
Глава 23
В автобусе садимся рядом, и я отворачиваюсь к окну. Как теперь себя вести, понятия не имею. К тому же эта тупая обида просто жрет меня изнутри. Почему Женя отпустила мою руку? То есть вообще-то я понимаю, почему. Когда я обнимал ее, я следовал желаниям, с которыми невозможно было на тот момент бороться. Я и сам не уверен, что готов как-то афишировать наши отношения. Но что меня действительно интересует – она испугалась, что нас увидят люди или что нас увидит Долин?
Да и какие, мать их, отношения? Гольцман ведь была права, когда издевательски называла всех моих прежних девчонок бабочками-однодневками. Не уверен, что это вообще моя история. Вдруг я и сейчас потеряю интерес через пару дней?
Господи, даже самому себе врать не выходит. Слишком хорошо понимаю, что это что-то необычное для меня. Я таких эмоций от поцелуя никогда не испытывал. Черт, да меня почти трясло.
Так глубоко проваливаюсь в собственные мысли, что вздрагиваю, когда Женя трогает меня за плечо. Заглядывает в глаза.
– Покажешь новую песню?
Кажется, она хочет загладить вину, как-то смягчить ситуацию, отвлечь меня от мрачных раздумий. Но я ведусь.
Достаю наушники, отдаю ей один. Бегло прохожусь по плейлисту. Включаю. «Рядом на танцполе серьезный замес, к одной малой поднялся всеобщий интерес».
Женя слушает, как всегда, обстоятельно. А я наблюдаю, как она улыбается и смущается, робко принимая текст «с утра я был разумен, сейчас я лишь инстинкт» на свой счет. И в этом она, конечно, права. Хоть я пока и не готов сказать об этом прямо.
В кинотеатре подходим к бару, и я говорю:
– Что ты будешь?
– Теперь ты спрашиваешь? – говорит без претензии, скорее, веселится.
Смотрю на нее хмуро, вспоминая, как в прошлый раз сделал откровенную гадость.