– Какого черта ты тут делаешь? – пыхтит Женя, пытаясь совладать с ногами, которые разъезжаются в разные стороны.
– Почувствовал, что тебе нужна моя помощь.
Хватаю ее за шкирку и ставлю на ноги. Женя смотрит на меня обиженно и зло. Что ж, вполне логично.
– Ты не здесь живешь.
– Я тебя провожу.
– Я сама могу дойти, понятно?!
– Предельно, – я хмыкаю.
– Тогда отстань! Ты уже все сегодня сказал.
– Жень, – вырывается у меня растерянно.
– Нет! – Гольцман отскакивает в сторону и снова поскальзывается на льду.
Отпихивает мои руки, одергивает розовую куртку, повторяет уже спокойнее:
– Нет. Не надо произносить мое имя таким тоном. Как будто тебе не все равно. Как будто я что-то для тебя значу. Вообще никогда не смей меня по имени называть, понял?!
– Жень, – выдаю снова с той же интонацией.
– Нет!
Разворачивается и торопливыми мелкими шагами удаляется от меня. Наверное, она просто не в курсе моего долбанутого характера. Догоняю ее в несколько шагов:
– Женя.
– Я сказала – не надо!
В этот момент чувствую, что почти ее теряю. И это вызывает такой приступ паники, что я дышать не могу. Глупо, как же это глупо. Я ведь не такой человек. Не такой!
Не могу я настолько зависеть от женщины, я знаю, что они все уходят. Вот и эта сейчас повернулась спиной и гордо удаляется от меня. Не обернется ведь. Как мама уходила. Пытаюсь вдохнуть – и не могу. Выдохнуть – тоже. Из груди вырывается только сдавленный стон. Вдох – мимо. Грудная клетка замерла, легкие склеились. Сейчас умру здесь, завалившись в обледенелый грязный сугроб. Боже, дыши, Ярослав, ну постарайся! Снова протяжный стон. Следом издаю какой-то хрип, вдохнуть опять не в состоянии.
Гольцман оборачивается, в доли секунды оценивает ситуацию. Бежит ко мне, хватает за плечи.
– Ярик, дыши, – расстегивает мою куртку, – все хорошо, ты в безопасности. Сейчас слушай только меня, хорошо? Вдыхай, давай же! Раз-два-три-четыре.
Делаю как она говорит, загипнотизированный взглядом ее огромных глаз. Женя выставляет передо мной указательный пальчик:
– Пауза. Раз-два-три-четыре. Теперь выдох. Раз-два-три-четыре.
Дышим вместе, и я полностью доверяю ей свою жизнь. Она берет мою ладонь и прикладывает к своей щеке, спрашивает требовательно:
– Что чувствуешь? Тепло? Думай, Ярик, давай. Что слышишь? Машины едут? Что еще?
Разлепляю губы:
– Музыка. Из магазина.
Гольцман наконец улыбается.
– Запах?
– Твои духи. Цветы и цитрус.
Тогда она отпускает мою ладонь.
Я роюсь онемевшими пальцами в карманах в поисках электронной сигареты. Когда нахожу и затягиваюсь, спрашиваю:
– Что это было?
– Паническая атака, Яр.
Давлюсь яблочным дымом. Да черт бы побрал эту идиотскую привычку. Когда в детстве начинал курить, хотел насолить родителям. А теперь? Зачем мне это надо?
– Паническая что? – ко мне возвращается язвительный тон.
Тогда Женя тяжело вздыхает и берет меня за руку:
– Пойдем ко мне, чаю выпьешь. А потом такси тебе вызовем.
– Я сам могу дойти.
– Сделай одолжение, просто замолчи. Я знаю, что ты альфа. И никому не расскажу о твоих слабостях. Просто позволь мне тебе помочь.
Я тупо пялюсь на наши переплетенные пальцы:
– Мне не нужна помощь.
– Конечно, не нужна, Яр, – говорит она, продолжая тянуть меня за собой, и глухо повторяет, – конечно, не нужна.
Глава 25
– Бывало такое раньше? – спрашивает Женя, деловито гремя кружками на своей стерильной кухне.
Я подавленно молчу. Пока дошли до дома, я в полной мере насладился своим унижением. Хорош мужик. Зашелся в каком-то непонятном приступе. И хрупкая девочка спасла меня от смерти от асфиксии. Ладно, конечно, я бы не умер. Но в тот момент ощущения были именно такие. Черт, как же мне стыдно.
– Яр? – напоминает о своем вопросе Гольцман.
– Никогда не было.
Она достает заварочный чайник, делает какой-то странный чай с разноцветными лепестками, соцветиями, добавляет туда мед. Наблюдаю так внимательно, будто мой взгляд пришили к ее рукам.
– Откуда ты знала, что надо делать? – спрашиваю спустя вечность.
Женя ставит передо мной кружку с напитком, который пахнет, как самый счастливый летний день в поле.
Пожимает плечами:
– Я много чего знаю. Это стандартные техники. Правильное дыхание, заземление.
Она замолкает, чертит на столешнице причудливые фигуры, а потом снова заговаривает, но уже значительно тише:
– Самой приходилось пользоваться.
– Я вообще про такое не слышал. Что за панические атаки? Что-то из разряда «быть в потоке и ресурсе»?
– Нет, это не какое-то модное новшество, – она хмурится, – просто раньше само определение было не в ходу. Наверное, называли как-то иначе. Истерикой, например. Или как-то еще. Дело не в названии.
– А в чем? – я делаю маленький глоток чая и от наслаждения даже прикрываю глаза.
– В том, что у этого есть причины. Стресс, тревожность, излишнее напряжение, истощение организма или нервной системы.
– Это лекция?
– Ты задирать меня вздумал?
Я смущенно утыкаюсь в кружку. Делаю вид, что чай – это все, что меня сейчас интересует. Тону в очередном приступе стыда. Женя мне помогла, а я не в состоянии сдержать свой сарказм.
Говорю:
– Извини.
Она вздыхает:
– Ярик, это не страшно и не стыдно. Просто это звоночек, который нельзя игнорировать.
– А ты проигнорировала?
– Что? – Гольцман сбивается со своего назидательного тона.
– Ну, ты сказала, что у тебя тоже такое было. Как ты справилась?
Она молчит, только смотрит тяжело исподлобья.
– Не справилась, ясно? Всем понятно, что умным быть проще со стороны. Но со мной рядом не было человека, который сказал бы мне, что это серьезно.
– Хорошо, – я сдаюсь, потому что чувствую, что сейчас нужно отступить.
И еще ощущаю, как щемит что-то внутри, стоит только представить маленькую Женю, которой никто не может помочь. Если она задыхалась так же, как я, не хочу даже думать, как можно с таким справиться в одиночку.
Снова отпиваю чай. Божественно вкусно. Он как будто попадает сразу в кровь и несется по телу, разливая спокойствие.
– Мы можем больше об этом не говорить? – спрашиваю тихо, потому что мне действительно нестерпимо стыдно за эту слабость.
– Конечно.
Радуясь тому, как легко она согласилась, меняю тему:
– А где твои родители?
– Мама в командировке. Папа тоже, – отвечает Гольцман и почему-то снова краснеет.
Смотрю, как нежный розовый цвет проступает на ее щеках, поднимаясь к скулам, и размышляю, о чем она думает.
– Не переживай, я сейчас уйду.
Опять склоняюсь над кружкой так, что чай парит мне в лоб. Какой же я слабый. Она меня, наверное, после этого и видеть не захочет. Вероятно, у Долина нет никаких панических атак. Смешливый кавээнщик, душа компании, улыбка на миллион. Никаких мимолетных связей, которые могли бы омрачить его репутацию. Друг. Соулмейт, так сказать. Она точно выберет его. И мешать этому было бы глупо.
Крепко зажмуриваюсь, разглядывая на закрытых веках причудливые красные и белые пятна. Смиренно осознаю, что сам во всем виноват. Может, помочь ей начать отношения с Долиным? Хорошая была бы пара. Здоровая. Детям потом бы рассказывали, что сначала дружили, а после не смогли совладать с притяжением и любовью.
Очередной удар под дых от моего организма – это слезы, которые я ощущаю даже сквозь плотно сомкнутые веки. От этого чувствую себя еще более слабым и униженным. Когда все успело встать с ног на голову?
– Ярик, – зовет меня мягко, но я не открываю глаз.
Она касается моих ладоней, которыми, оказывается, я закрыл лицо. Значит, встала со своего места и подошла.
– Посмотри на меня, пожалуйста, – снова этот ласковый тон.
Нехотя убираю руки, несколько раз моргаю и поворачиваюсь к Жене. Чувствую, что взгляд у меня воспаленный и больной, но скрыть это уже не могу, нет сил. Да и незачем. Я сегодня уже показал себя как тряпка.
Гольцман сидит передо мной на коленях на белой плитке. Поджав под себя ноги, она настойчиво заглядывает мне в глаза. Вероятно, с той же напористостью, с которой она вгрызается в каждую учебную задачку.
– Пожалуйста, не думай, что это слабость. Я… знаешь, наоборот, иначе тебя сейчас увидела. Более живым. Ты ведь был рисованным персонажем, плоским, прости за это определение. Как тупой красавчик из моих любимых фильмов.
– Считаешь, что я красавчик? – силюсь перевести все в шутку.
Она вдумчиво кивает:
– Считаю. Все считают.
– А толку?
– Никакого, – серьезно подтверждает Женя. – Другое же важно. Ну как тебе объяснить?! Вот представь, что есть новая кружка из магазина, блестящая и красивая. И таких еще сто штук на полке рядом. А есть аутентичная кружка, у нее, может, даже край отбитый, но она в тысячу раз лучше, потому что самобытная и настоящая.
Я киваю и все еще пытаюсь шутить:
– Отбитый – это про меня.
– Да пусть, – она трясет головой и прикладывает ладонь мне к груди, – у тебя там болит что-то внутри, я вижу. Но это не должно быть твоей слабостью, это твоя сила.
И тут меня ломает. Не могу я больше иронизировать. Сползаю со стула и опускаюсь на пол рядом с ней. Обнимаю ее, зарываюсь носом в светлые волосы, глубоко вдыхаю. Выдыхаю и снова дышу только ее ароматом. Цветы, цитрус и Женя Гольцман. Самый неоднозначный персонаж в моей жизни. Куда мы пришли, что это за точка? Куда отсюда можно двинуться и можно ли? Что это за эмоции, в конце концов? Почему все мысли теперь о ней? И что дальше?
– Если твой дед не будет волноваться, ты можешь остаться тут.
Меня почти разбивает паралич. Не успеваю забежать в своих шальных мыслях достаточно далеко, как Женя начинает смущенно тараторить мне в плечо:
– В гостиной, конечно! Ну, если ты не хочешь куда-то идти, хоть ты и живешь недалеко, или… ну, может, тебе так будет спокойнее. Или нет, тебе, наверное, будет лучше с дедом.