– Но ты ведь можешь ему позвонить?
– Да, но… Наверное, я обижена на него за частое отсутствие. И таким тупым способом пытаюсь его наказать. Да и мама всегда на это давила.
Яр кривится:
– Это в ее стиле.
Пропускаю мимо ушей это замечание. Он за меня переживает, поэтому так на нее злится. Может, и мне стоило бы этому научиться.
– Вот, наверное, и все, – как-то безрадостно подытоживаю я.
– Ладно. Ну а… Как прошел разговор с Долиным?
– Долго же ты ждал, чтобы спросить.
– Терпел, – пожимает он плечами.
– Не очень. Он сердится. К тому же кто-то рассказал ему про проект. Я его понимаю, это действительно было нечестно с моей стороны.
– Кто рассказал? Ты знаешь?
На удивление, Шмелев не выглядит раздраженным при упоминании Антона. Его скорее волнуют мои эмоции и чувства.
– Почти уверена, – горько замечаю я.
Яр берет меня за руку и крепко сжимает:
– Расскажешь?
– Попозже, ладно? Пока не хочется.
Он не настаивает. Наоборот, переводит тему и всеми силами старается меня развеселить.
День мы проводим легко и беззаботно. Сидим в кафе, много гуляем. Снег наконец начинает таять, а солнце пригревает уже совсем по-весеннему. Мы обсуждаем все на свете. Ярик рассказывает, что Де все-таки собрался в санаторий, осталось только посадить его в такси этим вечером. Правда, все равно остается шанс, что он передумает, но мы надеемся на лучшее.
Глава 42
Когда вечером я, счастливая, возвращаюсь домой, то застаю там картину, которой не видела никогда в жизни.
Из колонки на кухне гремит музыка тридцатилетней давности. Я скидываю ботинки, иду на звук и вижу маму, которая танцует с бокалом в руке. Самозабвенно мотает головой из стороны в сторону, и сегодня ее укладка впервые не выглядит идеально. Делая очередной пируэт, она разворачивается и видит меня.
Кричит:
– А вот и моя девочка! Давай, зайка, присоединяйся!
Она что, пьяна?
Дело в том, что я никогда не видела маму пьяной. Она часто пьет вино дома, это утонченное зрелище не вызывает беспокойства, скорее умиротворяет. Обычно мама режет сыр, выкладывает на тарелку красивые крупные оливки и никогда не превышает свою норму в два бокала. Знаю, что с тетей Аленой в караоке или на даче они уходят в полный отрыв, но сама никогда этого не видела. А вот сегодня… Это просто какой-то перформанс. Я останавливаюсь в дверях кухни и смотрю на нее, открыв рот. Даже не забочусь о том, как в этот момент выгляжу. На маме не ее обычный шелковый халатик, а спортивные штаны и топ. Бросаю взгляд ей за спину и понимаю, что она выпила точно больше двух бокалов, скорее, две бутылки. Это же очень много?
Песня тем временем сменяется, и мама взвизгивает совсем по-девчачьи:
– Это моя любимая! Давай, Женя, ну же!
Свободной рукой она хватает меня за кисть и дергает на себя. Делаю пару шагов и отрешенно наблюдаю, как вино выплескивается на пол, пока она подпрыгивает на месте. Пытается заставить двигаться и меня. Но я, как заторможенная, только переминаюсь с ноги на ногу и позволяю ей мотать моей рукой в воздухе.
Мама самозабвенно подпевает колонке, которая, наверное, офигевает от этой вечеринки еще сильнее меня:
– Привет, ромашки! Кидайте деньги, читайте книжки! Дурной мальчишка ушел, такая фишка.
Потом ставит бокал на стол и хватает меня уже двумя руками. И я подчиняюсь. Танцую с ней, кружусь на месте, переплетаю наши пальцы, прыгаю и трясу головой. Как будто сама пьянею. Смеюсь, не сдерживаясь. Чувствую такую любовь и нежность к ней, совсем как в детстве. Когда мама была самой важной, а я была самой лучшей для нее. Громко кричим с ней на два голоса, не заботясь о том, чтобы попадать в ноты:
– Я не буду тебя спасать, догонять, вспоминать, целовать! Меньше всего нужны мне твои камбэки!
Песня заканчивается, и, наклонившись, мама упирается лбом мне в грудную клетку. Обе смеемся.
– Класс! – она отстраняется и прижимает ладони к красным щекам.
– Мам, а что за тусовка внезапная?
Она снова берет бокал и делает два солидных глотка. Ловит большим пальцем капли вина, сбегающие из уголка губ.
– Захотелось расслабиться. Ох, ну теперь лирика пошла! – восклицает она, вслушиваясь в музыку, и напевает тихо: – Са-а-амолет легко меня уносит…
– А где папа? – интересуюсь беспечно и сразу же понимаю, что сделала что-то не то.
Ее лицо искажается так, как будто я пальцем залезла ей в свежую рану.
Мама делает еще один глоток и опускается на стул. Произносит с таким трагизмом в голосе, будто не на кухне сейчас, а на театральных подмостках:
– А папа от нас уходит, зайка.
Закусываю губу и сосредоточенно сдираю зубами кожу. Зачем она так говорит? Мне не шесть, эта информация не ранит меня совсем уж катастрофически. Но зачем она так говорит?
– В смысле?
То ли под влиянием вина, то ли из-за того, что я впряглась в разговор, мама окончательно перевоплощается в кинозвезду.
Закидывает ногу на ногу, взмахивает бокалом, снова щедро поливая наш многострадальный пол.
– Да, вот так. Наш папа от нас с тобой уходит. Сегодня подали на развод. Он больше с нами жить не хочет, видимо, не мог вытерпеть и лишнего дня.
– Зачем ты это делаешь? – спрашиваю и сама явственно слышу горечь в своем голосе.
– Зайка, ну он все решил. Не буду же я силой его удерживать.
Я выставляю вперед руку, пытаясь оборвать ее речь. Трясу головой. Потом хватаю со стола бутылку и делаю щедрый глоток прямо из горлышка. Закашливаюсь и сипло уточняю:
– Нет. Я не об этом.
– А о чем? – флегматично интересуется мама, никак не комментируя мое поглощение вина.
– Зачем ты говоришь, что он уходит от нас?
– А разве это не так?
Короткий обманчивый миг нашего единения тает, как мартовский снег. Она снова манипулирует, снова давит. Но теперь я это вижу и не собираюсь прогибаться.
– Не так. Он уходит от тебя. Мне жаль. Но использовать себя в вашей войне я не позволю.
– Зайка, нет никакой войны.
– Да, кроме той, которую ты сегодня начала. Он мой отец, и им останется. С детьми не разводятся, мам.
– Я ничего подобного и не утверждала.
– Как же, – невесело усмехаюсь я и сердито вытираю слезу, которая сбегает из правого глаза и катится по щеке.
Я бы тоже хотела так удрать сейчас.
Мама прослеживает этот мой жест и участливо складывает брови домиком. Это вызывает лишь вспышку раздражения. Почему нельзя быть искренней? Напейся, рыдай, кричи, что жизнь несправедлива! Даже это было бы лучше для меня.
– Я понимаю, что ты расстроена.
– Так это ты меня расстраиваешь, мам. Ваш развод – это ваше дело, меня вмешивать туда не надо.
Резко разворачиваюсь и наконец сбегаю. Иначе не смогу сладить со своими эмоциями. Единственный глоток сухого вина жжет горло и приятно греет желудок. Мой внезапный союзник в этой странной битве. Уже у себя в комнате я прислоняюсь спиной к закрытой двери и прикладываю пальцы к щекам – мокрые.
Разводятся. Боже мой. Что теперь будет?
Чувствую, что стремительно опускаюсь на дно. И дело не в том, что рушится наша семья. Она давно уже развалилась на куски. Я просто пытаюсь осознать, что эта новость может означать для меня. По всему выходит, что ничего хорошего.
Телефон вибрирует в заднем кармане джинсов и резко выдергивает меня в реальный мир. Рукавом вытираю нос и читаю сообщения, которые пропустила.
Я приближаю фото и вижу, что Де сидит в тачке бизнескласса, с чувством демонстрируя в окно Ярику свой средний палец. Несмотря на ужасное настроение, я громко смеюсь. Боже, этот дед просто потрясающий! Вытираю слезы, на этот раз выступившие от смеха.
Откидываюсь на спину на кровати. Бесконечную минуту просто пялюсь в потолок. Размеренно дышу, перебираю в голове наш с мамой разговор.
Потом беру телефон и пишу Ярику сообщение.
Не особенно понимая, что делаю, кидаю в рюкзак какието вещи типа белья и запасной футболки, а еще кладу свою рабочую тетрадь.
Выхожу в коридор и с непроницаемым лицом валю к входной двери. Мама выходит из кухни, когда я уже хватаю куртку.
– И куда ты собралась?
– Куда нужно, – отрезаю я.
– Женя! А ну вернись! Переступишь порог – сильно об этом пожалеешь!
– Удивительно, – выдаю мрачно, – я уже за порогом, но ничуть об этом не жалею.
– Женя, это просто смешно! Включи мозги! Куда ты? К Шмелеву? Ты хоть понимаешь, кто он такой?! – несется мне вслед.
Но я уже лечу вниз по лестнице, не дожидаясь лифта. Ботинки отбивают торопливый ритм, а сердце заходится странной дрожью. Не хочу быть дома, не хочу ее видеть. На минуту всего поверила в нашу связь, в нашу любовь. Но их уже не разглядеть за ее манипуляциями.
Сидя в машине, я достаю телефон и решительно открываю список контактов. Минуту вожу пальцем вокруг слова «папа», но в итоге нажимаю.
– Да?
– Пап, можешь говорить?
– Конечно, Кнопка, в чем дело?
– Пап, – тяжело сглатываю, – я могу жить с тобой?
Глава 43
Нервно расхаживая перед подъездом, кручу в пальцах электронную сигарету. Курить не курю, но и выбрасывать не хочется. Слишком большой у меня стаж, чтобы безболезненно от этого избавиться. Иногда все равно делаю несколько затяжек. Но не при Жене, ее расстраивать не хочется. Ведь она не просто так мне нотации читает, а действительно переживает.
Достаю телефон, чтобы еще раз проверить приложение такси. В этот момент падает сообщение от Тита.
Сплетники долбаные. Все, включая самого Ктитарева. Ненавижу всю эту тусовку, жадную до чужой крови. Мы в свое время с Вадиком с лихвой этого хлебнули. Он там не ради свежих сплетен, пусть не звездит. Там поначалу очень живо обсуждали его отца и все его загулы. Скидывали статьи и фотки. Мы регулярно с Титом ходили морды бить за это. Чаще, чем на лекции. Ну, тем, кого могли вычислить, интернет обожает анонимность. Потом до людей понемногу дошло, что чужое грязное белье нельзя полоскать безнаказанно. И притихли. А Вадик не успокоился. Шерстит, ждет на низком старте, когда его фамилию по новой трепать начнут. На самом деле он, конечно, прав, Гольцман лучше этого не видеть. А мне? Стоит ли мне почитать?