Я не тороплю. Ем свой салат, подношу к ее губам вилку. Она поддается все еще со скрипом, но, кажется, уже легче, чем раньше. Все равно приходится следить за тем, сколько Гольцман ест. И, главное – действительно ли она ест, или просто возит еду по тарелке, разбивая на разные кучки и отвлекая меня трескотней. До сих пор не понял, честно говоря, насколько серьезно стоит воспринимать эту ситуацию.
– Нормально, – отвечает Женя в конце концов нехотя.
Дальше я не давлю, знаю уже, что не нужно. Просто протягиваю руку и заправляю ей за ухо светлую прядку.
Звякает колокольчик на двери, и я машинально смотрю на вход. Там стоит Долин.
Челюсти непроизвольно сжимаются, рука застывает в воздухе. Не появлялся же все это время, что ему сейчас-то нужно?!
Подаюсь вперед через стол и крепко целую Гольцман в губы, а затем откидываюсь на спинку своего стула, вызывающе глядя на Антона.
Он глаз не отводит. А потом… улыбается. Я немного теряюсь. Тем более, что он направляется прямо к нам. Вообще кофейня эта очень маленькая и удачно прячется во дворах рядом с колледжем. Студенты сюда обычно не ходят, потому что есть две другие точки чуть ближе. То, что Долин сюда заявился, точно не случайность.
– Привет! – говорит он радостно, и Женя, обернувшись, наконец тоже его видит.
Отвечает растерянно:
– Привет.
Я сдержанно киваю и подаю ему руку. Становится любопытно, зачем пришел.
– Я присяду?
Взгляд Гольцман стремительно перемещается к моему лицу. Она смотрит вопросительно, но не потому, что ждет одобрения, скорее просто не понимает, как правильнее будет себя повести.
– Конечно, – решаю за нас двоих.
Я этого парня не люблю, это все знают, включая его самого. Но по факту он ничего ужасного не сделал, глупо травить его только из-за своей ревности.
– Я вообще шутку подготовил, – говорит Долин, присаживаясь за наш стол, и выдергивает из кармана белый платок. Лениво взмахивает им из стороны в сторону.
Хмыкаю. Одобрительно киваю. Женя все еще потерянно хмурится:
– Антош, ты что-то хотел?
Она называет его так, как привыкла, когда они еще дружили. Я это понимаю. И все равно черная волна ревности обрушивается на меня. Хватаю Женю за руку и сжимаю пальцы так, что ей, должно быть, становится некомфортно. Она, кажется, считывает и касается моей щеки, прочертив замысловатый узор. Как будто написала что-то. Я задумываюсь, пытаясь разгадать слово, и теряю боевой настрой.
– Я с миром, как вы уже поняли, – Долин пожимает плечами и прячет платок в карман, – по делу пришел.
– Если это не криминал, готовы слушать, – стараюсь выглядеть беспечным.
– У нас через две недели кубок колледжей. Будем показывать ту же миниатюру, где Женя играла. Плюс еще две роли женские. Маленькие. Пацаны очень Женю просили. Нам с тобой комфортно. Играешь хорошо, часть материала знаешь, – он то обращается напрямую к ней, то поясняет какие-то вещи только для меня. Кажется, немного нервничает.
Я же пытаюсь подавить внутренний протест. Гольцман на сцене была хороша. Смотрелась органично и эффектно. Нельзя запрещать ей это, если она сама захочет. Да и вообще. Запрещать ничего нельзя. Женя – отдельный человек, у нее своя голова на плечах. Если мы хотим быть вместе, нужно помнить об этом. Не ломать, не подчинять, можно только попросить. Но и этого я делать не собираюсь.
Гольцман хмурится:
– Доль, я даже не знаю, ну какая из меня кавээнщица?
– Как оказалось, замечательная, – он снова открыто улыбается. – Придешь на репетиции пару раз, на редактуру одну нужно будет съездить. Недалеко, в наш ДК, там и кубок будет проходить. У тебя правда хорошо получается, и мы других девочек не захотели брать.
Мы с Женей переглядываемся. Чувствую, что ей хочется. Она говорила, что ей понравилось выступать. Именно поэтому я максимально закрываюсь и нейтральным взглядом скольжу по обстановке кофейни, которую и так прекрасно знаю. Гольцман сама должна определиться. Ей и так тяжело дается принятие любого решения, не хочу на нее влиять. Ей нужно учиться слушать себя и отстаивать свое мнение. Передо мной или перед матерью, не важно.
– Хорошо, – отвечает Женя тихо, но решительно.
Как будто заранее собралась бороться. Мне это определенно нравится. Снова думаю о том, что это может ей пригодиться в отношениях с мамой.
– А ревнушка твой не против? – со смехом интересуется Антон.
Я на пару секунд теряюсь. Никто еще не потешался надо мной так откровенно и так простодушно. Округляю глаза и чуть подаюсь назад, будто стремлюсь разглядеть его получше. Блин, что ни день, то новое испытание. Злость по привычке поднимается со дна души, щурится на свет, разглядывает Долина, прикидывая, куда его лучше ударить или как унизить. Гольцман, конечно, чувствует. Последнее время мы как будто только и делаем, что учимся чувствовать друг друга. Накрывает мою ладонь своей.
И я сдаюсь. Больно закусываю изнутри щеки, а потом сообщаю:
– Ревнушка почти в бешенстве, особенно из-за тупого прозвища. Но не против.
– Ярик! – она целует меня в губы, сжимает волосы на затылке, смотрит в глаза радостно и ласково. – Здорово! Придешь же на игру?
– Ну точно не пропущу.
– Я на минутку отойду, ладно? – говорит она мне, а потом поворачивается к Антону. – Я в деле. Круто, что позвали, я рада. Скинешь потом инфу про репетиции?
Вскакивает с места и идет в туалет. Почти уверен, что будет там смачивать ладони холодной водой и прикладывать к щекам, потому что переволновалась, а потом мокрыми руками соберет волосы в хвост.
Перевожу взгляд на Долина, который все еще остается за нашим столиком.
Зачем они все тут нужны? Разве нельзя, чтобы в наших отношениях были только мы?
А Антон, словно читая мои мысли, как-то враз становится мрачным, спрашивает:
– Чаты читал?
– Нет, я эту дрянь просматривать не собираюсь, – отвечаю резко, а потом нехотя добавляю, – слышал, что там какое-то говно. Женя, насколько я знаю, не в курсе.
– Пусть и дальше будет не в курсе. Остановить это невозможно. Но, если она это увидит, вряд ли справится.
– Ты ее недооцениваешь.
Долин жестко отрезает, снова взрывая меня изнутри:
– Я прекрасно ее знаю. Поэтому понимаю, о чем говорю.
– Я тоже ее знаю, – упрямлюсь, едва ли улавливая, что он имеет в виду.
– Слушай, я не претендую, честно, – Антон устало вздыхает, – волноваться тебе не нужно. Я вижу, как сильно Женя влюблена. Но просто вычеркнуть ее из жизни не готов.
– Откуда мне знать, что ты не собираешься ее просто дожать и дождаться?
– Ниоткуда. У тебя есть только мое слово. Но оно многого стоит.
Вцепляюсь в кружку с кофе и отстраненно наблюдаю, как белеют пальцы. Едва заметно киваю. Вообще не уверен, что он может увидеть это выстраданное движение, но он его замечает.
Долин поднимается на ноги и бросает напоследок:
– От чатов держи ее подальше. Не знаю, как. Но она не выдержит. За меня не переживай, вот тебе мое слово. Она мне только подруга. А тебя, вообще-то, поздравляю. Женя – прекрасная девушка, ты везунчик. Обидишь ее – пожалеешь.
Он говорит отрывисто, но я чувствую, что он много эмоций вкладывает в эти скудные короткие предложения.
– Долин, речь! – бросаю привычную ремарку. – Я ее люблю, обижать не планирую никогда.
А когда Антон уходит, упираюсь пальцами в виски. Наверное, я с ума сошел. Ну точно же. Люблю? Капец. Люблю. Оговорился, хотел поразить формулировкой, наврал. Да ведь?
Смотрю, как Гольцман возвращается за столик. Цепляюсь взглядом за шрамик на ее переносице. Она ударилась о большое блюдо, которое несла бабушка по коридору, было много крови. Женя плакала. Бабушки уже нет, блюдо стоит в каком-то серванте на даче, где я никогда не был. Осталась небольшая отметина. И именно она сейчас сигнализирует мне о том, что признавать попросту страшно. Люблю.
Глава 46
Никогда не думала, что мне может понравиться КВН. Мне казалось, это все настолько несерьезно, что и внимания не заслуживает. Но вот я уже с энтузиазмом бегаю на репетиции, выбираю одежду для выступления и пытаюсь балансировать между хобби и успеваемостью. Я ли это?
Ярик очень меня поддерживает. Ходит со мной на прогоны, когда может, или забирает после.
И это становится самым комфортным временем в моей жизни. Потому что, когда я возвращаюсь домой – там просто мрак. Отца нет, мама пьет вино и треплет меня морально. Допрашивает насчет оценок, все время язвит по поводу Шмелева. Я, если честно, едва справляюсь. Поэтому стараюсь проводить дома как можно меньше времени. В пятницу мы наконец встречаемся с отцом. Он уже сто раз переносил наш ужин, и я до последнего не верила, что он явится.
– Ярослав? – говорит папа, поднимаясь со своего места за столиком в углу нам навстречу, – очень приятно, Владимир.
– Взаимно, – Шмелев твердо пожимает ему руку.
Я волнуюсь. Была бы дома, металась бы по кухне и поправляла салатницы, но в ресторане это не представляется возможным.
– Пап, может, сразу что-то закажем?
– Кнопка, все хорошо, не нервничай, пожалуйста. Я взял на себя смелость сам сделать заказ.
Я послушно приземляюсь на стул. Смотрю на Ярика. Он выглядит непозволительно спокойным.
– Вы, значит, Ярослав, встречаетесь с моей дочерью? – интересуется папа, откидываясь на спинку стула.
– Встречаюсь.
– А фамилия у вас какая? – спрашивает, прищурившись.
– Шмелев.
И это простое слово вдруг производит странный эффект. Отец выразительно хмыкает, смотрит исподлобья. Взгляд мрачный, а улыбка становится кривой и неприятной. Такая реакция, очевидно, задевает Ярика, да и сама я не понимаю, чем это вызвано.
– Вам не нравится, как она звучит, – произносит Яр резко, – или вы знакомы с моими родителями?
– Знаком. Еще как.
– Расскажете?
– Нет ни малейшего желания, – папа крутит на блюдце полупустую кружку с кофе.