Я крепче зажмуриваюсь и молчу. Хочу исчезнуть. Сжаться в комочек, скукожиться, занимать как можно меньше пространства.
– Ты заболела? – спрашивает мама уже у меня над ухом.
Я вздрагиваю и мотаю головой. Потом киваю, накрываюсь одеялом до самой макушки, глухо говорю оттуда:
– Болит голова.
Она бесцеремонно просовывает руку и трогает мой лоб. Заявляет безапелляционно:
– У тебя температура.
Я начинаю извиваться, пытаясь скрыться от ее касаний, попутно прислушиваясь к себе. Боль – чувствую. Отвращение – в наличии. Ненависть – тоже на месте. Температура? Может и так. Но мне плевать. Вдруг понимаю, что я сейчас слишком оторвана от физического восприятия своего тела.
– Хочу спать, – стараюсь говорить твердо, но голос срывается.
– Конечно, зайка, – отвечает мама участливо, но не уходит, поправляет мою подушку.
Я начинаю трепыхаться, как придушенная птичка, в жаркой тесноте одеяла, где вдруг становится нечем дышать, и повышаю голос:
– Уйди, мам! Уйди! Я хочу спать!
Она зачем-то еще ворочает мою подушку, и меня накрывает такое бешенство, что я кричу, срываясь на визг:
– Уходи!!!
Наконец слышу, как мама поднимается и покидает мою комнату. А я обессиленно рыдаю, прижимая кулаки к глазам. Слезы и сопли заливают лицо, и я чувствую такое отвращение к себе, которое размазывает меня, разрушает до основания. Я слабая. Я отвратительная. Жирная, мерзкая, бесцветная. Пустышка.
Я отнимаю кулаки от своих век, отвожу чуть в сторону и бью себя по голове. Раз. Другой. Третий. Продолжаю, пока не начинаю испытывать ощутимую боль. Только тогда сдаюсь и, сломленная, снова выпадаю из реальности.
Глава 48
Выхожу из аудитории, где два с половиной часа пересдавал контрольную работу, и со злостью швыряю рюкзак в стену. Меня отпустили последним, специально дождавшись, когда придет дружок отца, Лев, мать его, Дмитриевич, и лично меня выслушает.
Спохватившись, поднимаю рюкзак и нахожу там телефон. Нормально, не разбил. Включаю его и проверяю время, Женя скоро должна закончить репетировать. Надеюсь, они сегодня не освободились раньше. Ну вот, она мне уже писала. Она и… Долин?
Моя тревога, которая в последнее время немного задремала, резко просыпается и за секунду разгоняет сердце до сверхзвуковой скорости. Что-то не так.
Срываюсь с места и несусь в актовый зал. Может быть, я нагнетаю, и объяснение очень простое. Может, Гольцман действительно заболела и уехала домой. Но, как ни стараюсь себя успокоить, все равно шестым чувством знаю, что происходит что-то нехорошее. На ходу набираю Жене, но телефон выключен. Пишу пару сообщений, они улетают, но не доставляются. Сердце колотится уже почти болезненно.
Когда залетаю в зал, вижу Долина. Он устроился на первом ряду, закинув ногу на соседнее сиденье, смотрит в телефон. Больше никого нет, видимо, вся его команда уже ушла.
– Антох? – на нервах обращаюсь к нему.
Он поднимается на ноги и идет ко мне. В руках у него сумка Гольцман и бумажный пакет с формой.
Подходит ближе, и я вижу его обеспокоенное лицо.
– Все нормально было, она просто вышла в туалет. А потом, спустя минут двадцать, присылает какое-то сообщение странное. Пока увидел, спустился, ее уже не было, и куртки в гардеробе нет.
Несмотря на то, что в этой ситуации он явно за меня, все равно чувствую ощутимый укол ревности. И еще досаду – это я должен был ее искать. А вместо этого торчал в душной аудитории с выключенным телефоном!
Долин приподнимает руку, демонстрируя мне Женины вещи:
– И оставила все.
– Думаешь, она увидела? – спрашиваю сразу о самом очевидном.
– Либо это, либо ее похитили инопланетяне, – невесело усмехается он.
И тут с разницей в несколько секунд наши телефоны сигналят похожим коротким перезвоном. Я читаю и разворачиваю телефон экраном к Антону. Он делает то же самое. Два одинаковых сообщения. В груди резко что-то обрывается, как будто я с обрыва лечу.
– Она точно видела, – резюмирую хрипло, борясь с приступом неконтролируемой агрессии.
А когда уже в такси я открываю эти ублюдские чаты, мне становится так мерзко, что хочется орать. Такой грязи я раньше не видел. Все эти фотографии, все комментарии абсолютно точно пробили дно. И если Гольцман нашла хоть один из этих пабликов, я даже представить не могу, что она почувствовала.
А я? Ну какой же дебил! Старался держаться от проблемы подальше, игнорировал, типа я выше этого. Граф, блин, недоделанный. Я должен был найти и прекратить это!
– У следующего подъезда остановите, – говорит водиле Долин, наклоняясь вперед между кресел.
Мы выходим и в мрачном молчании следуем к нужному подъезду. Там нам везет, дверь открывается, и на улицу выплывает манерная старушка с трясущимся животным на руках, в котором смутно угадывается собака.
– Вероника Пал-л-лна! – кричит Долин, с обворожительной улыбкой растягивая буквы. – Придержите дверь, пожалуйста.
– Антоша, здравствуй! Ты к Женечке?
– Мы к Женечке, – упирая на первое слово, заставляю себя радостно улыбнуться.
Старушка смотрит на меня с прищуром, я же продолжаю растягивать губы в самой лживой на свете улыбке. Но она этого не чувствует, смотрит на мои приподнятые брови, на ямочки на щеках.
Для верности я показываю вещи и поясняю:
– Женя в колледже оставила, мы с Антоном решили занести.
– Молодцы, мальчишки, – старушка наконец сторонится, пропуская нас в подъезд, и бормочет уже не нам, – ну вот, Муся, а раньше за мной пацаны бегали, ох как бегали!
Долин фыркает, я закатываю глаза. Посмеялся бы, но не до того сейчас.
Когда выходим на седьмом этаже, я жму на звонок, но ничего не происходит. Тишина.
– Она же дома? – спрашиваю, нахмурившись.
– Почти уверен, что да.
Упираюсь пальцем в копку звонка настойчивее, потом еще и еще раз. Наконец слышим, как открывается дверь квартиры, как кто-то идет по общему коридору. Но это не Женя.
Открывает нам ее мама. Под мышкой у нее зажат какой-то блокнот. Она поджимает губы и интересуется:
– Молодые люди, чем обязана?
– Мы к Жене пришли, – выдаю почти злобно.
Долин пытается выступить буфером, снова демонстрирует свою лучшую улыбку, которой только что сверкал перед старушкой на улице:
– Ольга Андреевна, мы просто проведать. И вещи ее принесли.
– Женя болеет, навещать ее не нужно, – отрезает женщина, – тебе, Ярослав, здесь вообще делать нечего. Антон, ты чуть позже можешь отдельно зайти. Один.
От злости меня почти трясет, чувствую, что вот-вот потеряю контроль:
– Давайте вы это решать не будете?
Женина мама надменно пожимает плечами:
– Просто передаю то, что сказала моя дочь.
Я не верю ни единому ее слову. И все никак понять не могу, как можно так вредить собственному ребенку?
Блокнот у нее под рукой чуть съезжает в сторону, и я узнаю яркую фиолетовую обложку.
– Это что, – сиплю на пределе возможностей, стараясь контролировать свое тело, – Женин дневник?
Долин протягивает руку и сжимает мое плечо. Я бы его оттолкнул, но если начну двигаться, то вряд ли сумею потом остаться на месте. Боюсь, что могу сделать то, о чем сильно пожалею.
Женина мама сбивается всего на секунду, но затем говорит с еще большим напором и с ужасающим ядом в голосе:
– Да! Показать, что она о тебе пишет? До чего ты ее довел?
Она раскрывает блокнот и подносит к моему лицу исписанные страницы. Я уже не могу сдерживаться. Агрессивно вырываю дневник из ее тонких пальцев и прижимаю к себе:
– Что вы несете? Это вообще никто читать не должен! Ни я, ни тем более вы!
– Ярик, Ярик, тише, – бормочет Антон, оттесняя меня в сторону.
– Разговор окончен. Женя заболела. Сюда уже едет врач, который привык с ней работать. В вашей помощи мы не нуждаемся.
Она проворно захлопывает тяжелую дверь, и все, что я успеваю, это рвануться вперед и садануть по холодному металлу кулаком.
– Ярик, – говорит за моей спиной Долин.
– Подожди, – выдавливаю из себя с трудом.
Выдыхаю с хрипом, но не могу вдохнуть. Упираюсь ладонями в дверь, склоняю голову, пытаюсь успокоиться и втянуть воздух, но ничего не выходит. Из груди вырывается утробный стон.
– Яр, ты как? Шмелев, твою мать!
Я же пытаюсь вспомнить то, о чем когда-то мне рассказывала Женя. Крепко зажмуриваюсь в затопившей меня панике. Старательно сканирую свои ощущения, перечисляю про себя, что именно чувствую. Когда понимаю, что появляется возможность вдохнуть, дышу так, как учила Женя.
Кажется, вечность спустя я поднимаю голову и наконец прихожу в себя. Злюсь, конечно же. Сейчас вообще не время для подобных приколов! Как там Женя говорила, паническая атака? Мне нельзя пропускать удары, не в этот момент.
– Порядок, – произношу хрипло.
– Придурок, – выдыхает Антон, – напугал меня жесть как!
– Извини, – приседаю, чтобы подобрать с пола блокнот, который вывалился из рук.
– Что это было?
– Баг. Не парься.
Заталкиваю дневник Гольцман в свой рюкзак. Не знаю, насколько ее мать все переврала, и знать не хочу. Я доверяю своей девочке и не буду копаться в том, что она записывала только для себя.
– Мне кажется или она куда-то головой отлетела? – интересуется Долин, большим пальцем указывая на дверь.
Я хмыкаю и подпираю дверь спиной:
– А ты видел ее адекватной?
– Нормальная женщина всегда была, вопросов не возникало.
– Про какого, на хрен, врача она говорила?
Антон качает головой:
– Слишком абстрактно прозвучало.
– Но как будто бы не терапевт, да?
– Очень сомневаюсь в этом. Психолог?
– Боюсь, что психиатр.
Долин кидает на меня ожесточенный взгляд:
– Думаешь, она совсем уж чудовище?
– Да не знаю я!
– Что будем делать?
Я хватаюсь пальцами за переносицу и сжимаю до боли. Пытаюсь думать, но, кажется, я слишком растерян. Очень сложно включить голову, когда тебе семнадцать, и хочется просто бессмысленно долбиться в дверь.