Говорю:
– Доброе утро. Сколько времени?
– Пять утра.
Бросаю взгляд за окно в коридоре. Там действительно начинает заниматься рассвет. Вновь поворачиваюсь к Жениному отцу. Он замечает:
– Думал, вы уйдете.
– Мы упрямые, – хрипло отвечает Долин, с трудом усаживаясь рядом со мной, подтягивая к себе длинные ноги.
– Или глупые, – иронизирует Владимир Ильич, отпивая кофе из маленькой кружки, – пол холодный, могли застудить что-нибудь. Что-нибудь особо нежное, пацаны.
Он над нами насмехается, это понятно. Но я уже видел его злым. Сейчас он точно не злится, просто по-доброму потешается как взрослый состоявшийся мужчина над малолетними дураками. Смотрит с каким-то даже любопытством.
Откашлявшись, Тит приветливо улыбается:
– На нас, как на собаке, все заживает. Режим регенерации уровня безбашенный школьник. Здрасьте.
– Здрасьте, – приветливо кивает ему Ленин, а теперь против воли в моей голове маячит именно это прозвище, – вас стало больше, да?
– У Жени много друзей, – скупо поясняю я.
Ее отец зажимает сигарету губами и достает из кармана спортивных штанов зажигалку. А потом почему-то протягивает ее мне. Я поднимаюсь на ноги, морщусь оттого, что задеревенели все мышцы, прикуриваю ему.
– Итак, друзья Жени. Я впечатлен.
– Она в порядке? – перебиваю нетерпеливо. – Она дома?
– Она дома. Со вчерашнего дня спит. Расскажете, из-за чего?
Мы замолкаем и переглядываемся. Говорить никто из нас не хочет. Но не потому, что не доверяем.
Закусываю щеки изнутри. Потом неуверенно отвечаю:
– Женю кое-что расстроило. Но я не уверен, что можно обсуждать это за ее спиной. Она сама расскажет, если захочет.
– А если не захочет, но это важно?
– У вас ведь не было еще возможности пообщаться? – хмурюсь я. – Спросите ее. А потом посмотрим. Нужно будет – утаивать не станем. Но поговорите сначала с Женей.
Ленин кивает. Отпивает кофе, глубоко затягивается, щурится на нас сквозь дым и жестко интересуется:
– Это кто-то из вас, троих дебилов, ее обидел?
– Нет, – отбиваем нападку в три голоса.
Несколько секунд он всматривается в наши лица. Словно сканирует. А потом произносит:
– Идемте в дом, друзья Жени. Умоетесь, кофе попьете.
Мы резво поднимаемся, подхватываем вещи, включая Женины сумки.
Долин силится выглядеть добродушным обаяшкой, но в голосе явственно проступает неуверенность:
– А Ольга Андреевна… Она не будет против?
– Конечно будет, – беспечно отзывается Ленин, но уже топает вперед по коридору.
Снова переглянувшись, мы идем за ним. Сердце у меня в груди неистово колотится. Всю ночь я сдерживался, потому что надеялся, что с отцом Гольцман в безопасности. Но теперь я могу ее увидеть, и меня просто на части разрывает от волнения, беспокойства за нее и предвкушения. Я так соскучился!
В коридоре разуваемся, вешаем куртки. Пока Женин отец делает нам кофе, мы по очереди ходим умываться.
– Тоже чистил зубы пальцем? – шепотом спрашивает Вадик, когда я возвращаюсь в кухню.
– Нет, блин, украл зубную щетку у… – и кивком указываю на спину Владимира Ильича.
Втроем прыскаем.
– Боже, иногда жалею, что мне не семнадцать, – говорит он, не оборачиваясь, – а иногда сильно этому радуюсь.
Ленин распахивает холодильник и внимательно изучает содержимое. Странно же он, должно быть, себя чувствует. Это дом, который всегда был его, но теперь он не узнает продукты на полках. Хотя узнавал ли раньше? Женя рассказывала, он все время в командировках.
– Яичницу будете?
Мы реагируем, кажется, чересчур энергично.
– Да!
– С удовольствием.
– Конечно, Владимир Ильич.
Он достает из холодильника яйца, а я встаю, чтобы отдать ребятам кружки с кофе.
– Пап, давай я сама.
Оборачиваюсь и тут же шалею от радости. Это Женя, стоит на пороге в серых легинсах и голубом свитшоте. На лице никакой косметики, она смущенно убирает за уши русые пряди распущенных волос.
– Привет, Кнопка! Ты как? Чего подскочила?
– Так вы тут шуршите.
И здесь мое терпение заканчивается. Как в тумане, я делаю несколько шагов и заключаю свою хрупкую девочку в объятия. Крепко прижимаю к себе, опускаю нос в ее волосы, глубоко вдыхаю.
– Ярик, – пищит она, – задушишь.
– Извини, – чуть отстраняюсь и беру ее за плечи, обеспокоенно изучаю ее лицо, – ты как, маленькая?
В этот момент мне абсолютно плевать, как это выглядит со стороны. Я так сильно скучал, так волновался, и вот она передо мной, моя Женя. Я буду обнимать ее столько, сколько захочу! И говорить, не заботясь о чужом мнении.
Она неловко поводит плечами и отступает назад:
– Нормально. Садись, я вас покормлю.
Я позволяю себе последнюю вольность. Наклоняюсь и легко касаюсь ее губ своими. Она едва слышно вздыхает и отвечает мне. Меня торкает так, будто я севший телефон, который вдруг подрубили к «быстрой» зарядке. Едва сдерживаю стон удовольствия и облегчения.
Гольцман, смущаясь, снова отступает. Произносит тихо, но уже легко улыбаясь:
– Садись.
Я возвращаюсь за стол и даже не стараюсь сдержать шальную улыбку. Она тут, она в порядке, она все еще со мной. С остальным я точно смогу разобраться.
Ленин, подгоняемый дочерью, садится рядом с нами. Выглядит при этом как нашкодивший мальчишка.
Вчетвером притихаем, пока Женя гремит сковородкой и посудой. Она делает нам огромную яичницу с помидорами и ветчиной, раскладывает по тарелкам, но сама не ест. Прислоняется к холодильнику с кружкой кофе.
Я отодвигаю свою тарелку:
– А ты?
– Я не голодна.
– Жень, ты только проснулась.
– Я есть не буду! – отвечает Женя на надрыве, и глаза ее подергиваются пеленой слез.
Тогда я поднимаюсь, беру ее за талию и усаживаю на свой стул. В руку с силой втискиваю вилку. Наклоняюсь и шепчу ей на ухо:
– Если не поешь, я тебя в окно выкину. Ты же не приняла всю эту чернуху в сети за правду? Ты же умная девочка?
– Ярик.
– Ешь.
Нависаю над ней с суровым видом и случайно бросаю взгляд на ее отца. Он смотрит на меня со смесью удивления и одобрения. Зачем-то киваю ему и удостаиваюсь ответного движения головой. Мой папа был бы в ужасе. Его сын и Ленин пришли к общему знаменателю.
Гольцман берется за вилку, но, как обычно, начинает возить еду по тарелке. Группирует по кучкам, перемещает с места на место. Тогда я хватаюсь за вилку и направляю ей в рот. Так и продвигаемся. Как будто Жене два года, и она не знает, как обращаться со столовыми приборами, а я ей помогаю.
Когда заканчиваем, она оборачивается на меня. И такая боль плещется в ее огромных глазах, что у меня кровь циркулировать перестает. Все процессы приостанавливаются. Я целую Женю в лоб и хвалю:
– Умница.
– Откармливаешь? – с горечью спрашивает она.
Все внутри стынет. Конечно, она видела. И не справилась, прав был Долин.
Я склоняюсь еще ниже, касаясь губами ее уха, и шепчу со всей доступной мне искренностью:
– Я люблю тебя.
Она дергается и вся как будто сжимается. Не верит?
– Кнопка, есть разговор.
Я разгибаюсь. Владимир Ильич в очередной раз прищуривается, откидываясь на спинку стула. Прикладывает к носу новую незажженную сигарету и резко вдыхает, а потом убирает ее за ухо. Сам вспоминаю об электронке, которая лежит в кармане куртки. В моменте так хочется закурить, что аж пальцы в кулаки сжимаются.
– Сейчас?
– Лучше не затягивать. Чем быстрее будем действовать, тем больше себя обезопасим, – отвечает мужчина туманно.
Но звучит это так, словно он решился. Как будто он забирает Женю с собой.
Она беспомощно оглядывается на меня. Наш зрительный контакт обычно искрит, а тут и вовсе разлетается такими фейерверками, что у меня все внутри переворачивается.
– Я подожду тебя, – произношу твердо, – там, у лифта.
– Ярик, ты же дома не был? Вы все не были.
– И, кажется, от этого не умерли, – хмыкаю я, а потом добавляю громко, уже для всех, – я люблю тебя, я никуда не уйду.
Глава 50
Феникс – это мифологическая долгоживущая птица, возрождающаяся после гибели. Такое определение я прочитала в интернете. Если меня попросят объяснить своими словами, то я скажу, что птица феникс – это я. Старая Женя, предчувствуя собственную гибель, спалила себя в огне своих комплексов и домыслов, предварительно выблевав душу. А потом просто проснулась в новой ипостаси.
Я смотрю в зеркало и щедрым слоем наношу на лицо освежающую маску, которую достала из холодильника. Складываю губы трубочкой и посылаю воздушный поцелуй своему отражению.
Иду в кухню, даю «умной» колонке два важных задания – поставить таймер на десять минут и включить музыку. Плавно двигаясь под современный бит, начинаю готовить себе завтрак. Яичница и тост с авокадо. Кофе с молоком. Все старательно забиваю в приложение подсчета калорий. Но не для того, чтобы себя ограничить, а чтобы достичь необходимой дневной нормы. Иллюзий не строю, мне предстоит долгий путь к выздоровлению, но мы договорились, что пока папа ищет мне психолога, я буду контролировать себя сама. И не буду себе вредить. Это одно из условий.
Когда колонка сигналит о том, что прошло десять минут, я как раз заканчиваю сервировать стол. Фотографирую завтрак и отправляю папе и Ярику. Смеюсь, когда оба присылают мне в ответ «умничка» с разницей в доли секунды. Быстро смываю маску и сажусь есть.
Когда в кухню заходит мама, я вся внутренне напрягаюсь, но стараюсь вида не подавать. Качаю ногой в такт музыке и с показным аппетитом уплетаю яичницу. Потому что при одном взгляде на нее мне сразу же хочется отложить вилку.
– А воду с лимоном? – интересуется она, оглядывая стол.
– Уже пила.
– А где стакан?
– В окно выбросила, – отвечаю саркастично, вытирая масляные губы.
– Женя, смени тон.
Нарочито покорно склоняю голову и почти шепчу: