и все сразу исчезнет… Исчезнет, как дурной сон».
После контузии память плохо возвращалась к нему — какими-то кусочками странной мозаики, которая никак не могла собраться и рассыпалась на маленькие фрагменты после очередного приступа головной боли. Тело то жгло, будто что-то внутри закипало, то знобило, словно какая-то ледяная рука касалась его. Нога, перевязанная грязной тряпкой, нестерпимо болела — через пару часов могло начаться заражение, которое потом уже ничем не остановить…
Кошкин услышал, как с глухим рокотом сдвинулась плита входного люка. Слышал чей-то голос, но не мог разобрать и понять язык говорящего — слишком тихо тот произносил слова, да и дверь хорошо глушила все звуки.
Возвратился монстр?
По телу побежали холодные мурашки.
Или кто-то другой проник в помещение командного пункта?
Господи! Он даже встать не может — монстр крепко связал его.
Капитан осмотрелся.
Вокруг — пустая, темная и холодная комната, когда-то служившая для хранения оружия и боеприпасов. Свет едва проникал сюда из коридора через маленькое зарешеченное окно, покрытое пылью. Рядом, метрах в трех, сидел человек в какой-то странной шапке на голове, мерзкой на вид. Сидел неподвижно уже несколько часов, будто маленький остров, заброшенный посреди океана, и, по всей видимости, ничего не слышал и не видел. Глаза незнакомца, остекленевшие и огромные, как шары, смотрели в пустоту, а губы слегка подрагивали, будто тот хотел что-то сказать, но вместо слов с губ слетало какое-то непонятное шипение. Он был худ, но с распухшим животом. Если бы капитан не видел его шевелящиеся губы и вздымавшуюся, подобно древним треснувшим мехам, грудь, то он бы подумал, что человек мертв. Это был даже не человек, а скорее его оболочка, умершая много лет назад, но по каким-то причинам не утратившая способность дышать.
Где-то за дверью добавились голоса: теперь их стало больше. Один — принадлежал женщине. Или ему это почудилось? Сейчас он ни за что не мог поручиться.
Кошкин слегка приподнялся, прижавшись спиной к стене. Покалеченная нога отозвалась тупой, резкой болью. Капитан поморщился и тихо застонал.
В этот момент в комнату ворвался оглушительный вой сирены, от которого в висках капитана застучала кровь, и очередная волна боли вырвалась изо рта диким криком. Он был на грани помешательства от душераздирающего звука, сознание ломалось под его натиском.
Когда рев сирены оборвался, окружающее пространство погрузилось в звенящую тишину.
Капитан собрал последние остатки силы и воли. Кто находился там: свои или чужие? Ему уже было безразлично. Главное — возможное спасение. Главное, что это люди, а не монстр. И крикнул:
— По-мо-ги-те!
Снова послышались голоса — в этот раз тревожные.
Скрипнула дверь, ведущая в коридор.
Кто-то осторожно приближался.
— Я здесь, — прохрипел капитан. Больше он не мог произнести ни слова — тяжелый комок образовался в горле. Дыхание от волнения сперло. Он лежал на полу — с ужасом, и в то же время с нетерпением — ощущая, как кто-то тихо подкрался к двери. Звук шагов по каменному полу отчетливо слышался.
Лязгнул засов. Кто-то толкнул дверь. Она поддалась плавно, почти без скрипа.
В дверном проеме стояла высокая тень.
Яркий свет от фонарика ударил в глаза Кошкину — он зажмурился и услышал, как клацнул выключатель. На потолке загорелись две лампочки. Успокаивающая волна света залила сумрак комнаты. Когда капитан раскрыл глаза, то увидел удивленное человеческое лицо и услышал знакомый голос:
— Жив, чертяка!
* * *
Шельга шагнул в комнату, погасил фонарик, включил свет и огляделся. На полу, жмурясь, лежал связанный капитан Кошкин, в углу сидел другой человек — без движения, как будто не замечал его появления. Помещение пустовало и предназначалось явно не для жилья. Повсюду валялись пустые деревянные ящики со скомканной промасленной бумагой, которой обертывают оружие для длительного хранения, по обе стороны стояли стальные шкафы с открытыми дверцами. Вероятно, когда-то здесь находился арсенал.
Кошкин открыл глаза, заморгал и попытался что-то сказать, но изо рта вырвался лишь хрип, будто его голосовые связки были парализованы.
— Жив, чертяка! — обрадовался майор.
Кошкин узнал Шельгу и попросил:
— Развяжите меня, майор…
В комнату вошли еще трое.
Шельга обернулся и приказал:
— Профессор, побудьте в коридоре. Не хотелось бы по собственной беспечности оказаться в мышеловке.
— Есть, командир! Я осмотрю остальные помещения, — ответил Боголюбов, тут же исчезнув за дверью.
Майор склонился над Кошкиным. Щелкнул нож.
Капитан почувствовал, как путы ослабли, и он смог двигать руками и ногами. Тело затекло и не желало слушаться, каждое движение отдавалось жуткой болью. Шельга помог ему подняться и сесть на один из ящиков.
— Пить, — попросил Кошкин. Он тяжело дышал. В комнате было довольно прохладно, однако по лбу капитана скатывались крупные капли пота.
Воронов протянул флягу с водой.
Кошкин жадно приложился к горлышку и оторвался от него после того, как фляга полностью опустела.
— Спасибо, — сказал он, переводя дыхание. Глаза стали влажными и наполнились живым блеском. — Я едва не умер от жажды.
Шельга указал на странного человека у стены:
— А этот откуда взялся?
Капитан покосился на незнакомца:
— Понятия не имею. Тварь притащила его сюда несколько часов назад. Меня вот связала, а его — нет. Сидит, как истукан, даже не ворочается. Не знаю, что с ним происходит…
— А сам как здесь оказался? — спросил майор. — Мы думали, все погибли… там… наверху.
Лиса подошла поближе к капитану.
— Он ранен, командир. Позвольте, я осмотрю?
Шельга кивнул в знак согласия и отошел немного в сторону.
— Так, Кошкин, — строго сказал он, — давай рассказывай, что произошло в оазисе и как ты сам-то очутился в этом месте. Подробно, в деталях. Как вы так оплошали?
— Я не знаю, товарищ майор, — признался капитан. — Все произошло слишком неожиданно. Они подобрались к нам незаметно, скорее всего, пришли пешком, потому мы их вовремя и не обнаружили. Работали снайперы. Нас постреляли, как куропаток. Сперва сняли часовых, затем принялись за тех, кто отдыхал после караула. Мы с сержантом Харламовым еле ноги унесли. Пошли по вашим следам, спустились по вентиляционной трубе вниз — хорошо, что я альпинистское снаряжение успел с собой прихватить. Сержант был тяжело ранен в бою и умер по пути. А меня схватила какая-то тварь. Как я здесь оказался, не помню.
— Это он вас ранил? — спросила Лиса, посмотрев на ногу капитана.
— Кто? — не понял Кошкин.
— Охотник.
— Нет, задело осколком гранаты.
— Ясно. — Шельга нахмурился. — Придется тебе писать рапорт по возвращении. Люди погибли, сам понимаешь.
— Товарищ майор… — Кошкин застонал и едва не потерял сознание, когда Лиса сняла перевязку, разрезала штанину и ощупала ткани около раны. В нос майору ударил тяжелый гнилостный запах.
— Что? — спросил Шельга, с тревогой посмотрев на Лису.
— Все очень плохо, командир, — быстро ответила девушка. — У него начался некроз тканей…
Нога капитана опухла и имела серо-зеленый оттенок.
— Гангрена?
Лиса кивнула.
— Спасти ногу сможем? — поинтересовался майор.
Лиса приложила ладонь ко лбу капитана, затем пощупала пульс и покачала головой:
— Боюсь, командир, уже слишком поздно. Пульс учащен, температура повышена… Рана — сами видите. Все симптомы на лицо.
В воздухе на пару секунд повисла тишина.
— Я… умру? — тихо спросил Кошкин. — У вас есть антибиотики?! Вы хоть что-то можете сделать, чтоб спасти мою жизнь?
— Аптечки имеются у каждого из нас, — ответила Лиса. — Я могу сделать вам необходимые уколы, но это не поможет. Лучше ввести дозу морфина, чтобы облегчить страдания. В вашем случае нужны хирургическое вмешательство и интенсивная терапия: широкое вскрытие всех подозрительных участков, переливание одногруппной цельной крови или эритроцитарной массы. До Новолазаревской вы едва ли дотянете — состояние к тому времени станет критическим; да и на станции не смогут оказать вам своевременную и высококвалифицированную помощь. Через пару часов вам станет совсем дурно.
— Скверно, — констатировал до сих пор молчавший Воронов. Ему искренне было жаль капитана.
— Может, ногу ампутировать? — предложил Шельга. — Это остановит процесс?
— Нет. Начался сепсис. — Лиса тяжело вздохнула. — Даже если иссечь все нежизнеспособные ткани, эффекта это не даст. А введение сыворотки в данном случае повлечет тяжелые осложнения вплоть до анафилактического шока.
— Колите морфин, — обреченно выдавил Кошкин. Он чувствовал себя зверем в капкане, из которого нельзя вырваться. Умереть для него было не тяжело, но умирать медленно и страшно ему вовсе не хотелось.
Лиса тяжело вздохнула и кивнула в ответ:
— Простите, но я…
— Я знаю, — коротко сказал капитан. Проявив мужество, натянуто улыбнулся. — С детства прививки не люблю, но отдавать богу душу в мучениях не очень приятное занятие.
Лиса разрезала ножом штанину чуть выше раны, достала из аптечки шприц и ввела дозу обезболивающего в мышцу. По лицу капитана прошла волна дрожи. Он закрыл глаза, проваливаясь в воронку блаженства — морфин подействовал быстро. В этот момент Шельга спросил:
— С ним все в порядке? Все нормально?
— Да, — ответила Лиса. — Сейчас ему станет хорошо. Нужно перебинтовать и обработать рану, пока он будет в наркотической отключке.
— Надолго?
— Нет. — Лиса достала из аптечки бинт и антисептик.
Едва она закончила перевязку, как на ее лице появилось странное выражение. Девушка подскочила и стремглав выскочила из комнаты.
— Эй, да что с тобой? — крикнул ей вслед Шельга, ничего не понимая.
В дверном проеме появился Боголюбов.
— Ее тошнит, командир, — сказал он. — Я обследовал все смежные комнаты — они пусты, а в конце коридора имеется герметичная дверь, закрыта изнутри.