— Ладно, — наконец-то согласился тот. — Расскажу тебе все как есть, до копейки. Но только смотри: вякнешь где — обижайся, Валек, на себя. Я не посмотрю, что мы с тобой кореша с соплей. Попишу на глушняк! И всего делов.
Валентин заверил, что он — могила. И Лом рассказал ему всю правду.
Вот только, слушая эту правду, Данько чувствовал, что глаза у него вылезают из орбит, а уши… Слушать-то он слушал, а ушам своим не верил.
— Толян! — вскричал он чуть не в полный голос, оглянулся с перепугу, понизил тон: — Толян, это ты что, в самом деле что ли?!
— А чё? Я тебе чё, артист что ли? Массовик-затейник, блин!
— Да ты… Нет, Толян… да у меня это в башке не укладывается! Нет, ну это бред какой-то!
— Сам ты бред! Я ж говорю: этот мужик, он… да он не то что другие. Он круче всех! Когда я с ним, мне все, на хрен, по колено… Ну, это надо самого его видеть, так не скажешь. Ты бы увидел — и ты бы охренел. Это… — Здесь у Толяна словарный запас закончился, и он хищно раскинул руки. — Это… Это всем жопа! — заветные слова все же нашлись. — Всем ментам, всей этой херне! Понял?
Данько не понимал. И зря.
Игрок и джокер
Лом огляделся.
Голые стены. Голые лампочки на старых проводах. Какие-то портянки вместо штор.
Собственно, для Толяна такая обстановка была нормой. Более того, он же сам эту квартиру и нашел. Но странно, что Он так легко согласился на такую…
Он улыбнулся:
— Ты считаешь, что инициация должна происходить в более комфортабельных условиях?..
Фраза для Лома оказалась чересчур, но собеседник и сам это понял и, перейдя на лексикон попроще, пояснил, что именно здесь все и должно произойти.
— А-а. — Толян огляделся иначе, со смыслом. — Это те трое, пацаны?
— Да, они. Пусть это будет их обрядом. А нам с тобой это ни к чему, верно? Мы выше этого!
— Ну да, — польщенно кивнул Лом.
— А посему предлагаю по маленькой. Больше не надо. И обдумаем наши планы. Это большая работа, мужская работа, Анатолий… И красивая! Красиво, черт возьми! Мы с тобой красиво живем, в отличие от большинства. А вскоре возьмем этот мир вот так — мертвой хваткой. Он у нас и не пикнет. И будем держать! И гнуть его так, как надо нам, а не кому-то там!..
Потек словесный гипноз, от которого глаза Лома разгорались волчьим огнем, дыхание перехватывало, а в башке вспыхивал мутный восторг…
Время вперед
— Стой! — от волнения Игорь заговорил на «ты», но тут же выправился: — Погодите. Я хочу понять все. Значит, этот ваш Ломов познакомился с каким-то особенным типом…
— Да. Таким таинственным. Вроде он и возникал ниоткуда и исчезал в никуда. Всегда сам. Только сам. Сам найдет, даст задание и исчезнет. Фигура!
Огонь прошлого, давно потухший, вдруг неистово полыхнул в душе бывшего халдея. Пропала плавная велеречивость. Фразы стали кратки, резки, рваны. Глаза заблистали. Руки вцепились в поручни коляски.
Но и Коротина прожгло насквозь. Он ощутил, что его трясет, постарался совладать с собой:
— Так! Значит, этот тип собирал вокруг себя некую группу. Так?
— Да.
— Цель?
— Дрянная цель.
Молодой Валентин Данько был самым заурядным парнем. Но, правду говорят, должно быть, нет худа без добра. Многолетние скованность и одиночество привели к тому, что он стал читать и думать, думать и читать — много читать и много думать. И стал вполне умным человеком, то есть умел выделять главное, сопоставлять и делать выводы. А уж касательно тех сумрачных событий многолетней давности — так он о них думал, думал и думал.
И пришел к следующим выводам.
Некий очень одаренный, очень талантливый, вполне образованный молодой мужчина сумел объединить вокруг себя группу лиц с преступными целями. Зачем оно, казалось бы, высоколобому интеллектуалу?.. О, в этом-то и вся соль! Конечно, никакой банальной уголовщины. Дело здесь мрачное, мистическое и возвышенное. Из корявых пояснений Лома, а потом из собственных долгих размышлений у Валентина шаг за шагом вырисовалась фантастическая, но единственно достоверная картина.
В общем-то мотив старый, как философские подметки Макса Штирнера. Блестящий юноша решил сыграть с судьбой в Большую Игру. Он в свои годы понял так, что в этой жизни поднимается наверх тот, кто способен на сильный поступок. Сделай это — и судьба сама вознесет тебя в элиту! Как? А вот уж не твои заботы. Механизм готов, он ждет тебя. Только включи — и ввысь. Большинство, покорная тупая биомасса, опутанная запретами, законами и тому подобным, конечно, на такое не решится. Побоится. Да просто знать не знает о таком простом секрете. Но избранный! Единственный! Он сам себе закон. Он может все.
Сильный поступок. Самый сильный! Это что? Ясно что. Убийство.
Вот для того избранник и создал группу.
Как он подбирал подельников, одному ему известно. Трое юнцов-старшеклассников…
— Стойте, — хрипло сказал Игорь. — Здесь — стойте. Кто вам про них говорил?
— Да Лом же, — усмехнулся Данько. — А что, кто-то из них…
— Да, — твердо отсек Игорь. — Теперь — да. Один из них — мой брат.
— Вот как? — Валентин горько засмеялся. — Ладно, про этих малолеток я еще могу понять. Загадил им мозги дурной романтикой, они рты поразевали. Но Толян-то, дебил дебилом! Одна извилина, и та от кепки! Как Он сумел в нее попасть!..
Время назад
— Да ты сам дурак, — обозлился Лом. — Не знаешь ни хера! Этот парень, он же не то, что мы с тобой. Да он… Таких, как мы, ему в подметки разве что! А я у него правая рука, понял?
«Подметка» Валентина зацепила.
— Ты?
— Я!
— Ну и какая ты, на хрен, правая рука?
— А вот такая!..
Время вперед
— Разъяснил? — спросил Игорь.
— Разъяснил, — кивнул Данько.
Явно гордясь, Лом поведал, что трио юных недоумков используется лидером как расхожий подсобный материал. На них легло бремя исполнить первый ритуальный шаг, а Толяну для того было доверено выбрать жертву. Он и выбрал — горького пьяницу и бузотера Михеича, жившего мелкими безобразиями и памятью о хулиганской юности. Соседям он надоел до такой степени, что его давно уже почти не замечали, так же привычно, как не замечают грязь и плевки в подъезде. Сам же Лом этого старого синяка отчего-то сильно невзлюбил. Да и правду сказать, кому он вообще нужен, кто о нем заплачет?..
Игорь напрягся. По спине скользнул нехороший холодок.
— Минуточку. — Голос просел, Коротин откашлялся. — Я… вы хотите сказать, что ребята должны были… — Он не решился сказать.
Но Данько взглянул ему прямо в глаза, и как-то само собой все сказалось:
— …должны были убить того человека?
Данько разомкнул губы в жесткой усмешке:
— Почему должны? Убили.
Время назад
…Поддатый Михеич покачивался на стуле, рыгал для важности и учил жизни:
— …я, мать твою, всегда… как только какая сволочь хайло разинет, так сразу — в рыло! И он, сука, сразу с копыт долой. Ну, вы малолетки еще, не помните ни хера, только слыхали… А я в те времена!.. Весь город меня знал. Только скажи: Михей! У-у, мать твою… Всех вот так держал! За километр обходили. А почему? Да потому — жизнь знал. Себя поставил — и хер на всех ложил! Никому жопу не лизал. И никакая сука вякнуть рядом не могла!..
Саша смотрел на этого пьяного урода, пытаясь вызвать в себе холодное презрение и стальную решимость… Да куда там! Было страшно, смешно и гадко.
Он украдкой взглянул на друзей. Юра сидел с каменным лицом, смотрел точно в никуда. Сергей кусал губы. Глаза бегали. Наверное, дрожали руки, но он спрятал их под стол.
Михеич в очередной раз мерзко отрыгнулся.
— Н-ну, молодняк, чего замерзли? Наливай!..
— Сейчас, — сказал Юра пустым голосом и встал.
Сердце Саши забилось так, что он испугался. «А ну, кондрашка схватит…» — мелькнула глупая мысль.
Юра вернулся, поставил бутылку на стол.
— А-а, — возрадовался Михеич. — Давай!
Юра шагнул ему за спину. Сергей сильно побледнел.
Саша моргнул — и все стало точно не с ним, хотя ничего никуда не делось. «Вот он я весь! Сижу, вижу, слышу. Я здесь. Но разве это я?!»
Лицо Юры жутко изменилось. Исчезла детская мягкость черт. Кожа как будто обтянула череп, он предсмертно оскалился, глаза налились безумием, а в руках неизвестно откуда взялась веревка, многопрядный, плотно скрученный линь.
И время как бы утонуло в гиблой пелене. Медленно, очень медленно Юра стал заводить левую руку за дурную голову Михеича, еще медленнее, словно преодолевая внезапно возникшую вязкость среды, правая рука стала подниматься… провисший линь стал натягиваться… натянулся — да так, что Саше почудилось: вот-вот, и он услышит его звон, как звон струны. И…
И — разрыв гиблой ткани!
— Хватай! — диким шепотом рявкнул Юра.
Сергея и Сашу сорвало с мест. Оба схватили концы веревки, захлестнувшей грязную дряблую шею.
— Х-х-х-ы-ы-ы!.. — страшно захрипел Михеич, выкатив мертвые, как у Вия, глаза.
Зажмурившись, Саша изо всех сил дернул линь. И тут же раздался тонкий режущий визг. С перепугу Саша открыл глаза. «Башку оторвали?!» — чуть не опрокинула его дурная мысль.
Но это визжал Сережа. Он бестолково схватил жертву за грязные космы, а другой рукой не столько душил, сколько тянул веревку вниз. И визжал, визжал, визжал — уши отрывало напрочь.
«Услышат…» — как-то вяло, и скучно, и ничуть не боясь, подумал Саша.
— Заткнись! Заткнись, идиот! — Юра схватил руку Уварова с веревкой, сильно рванул вверх.
Визг не прекращался. Юра тычком, без взмаха, сунул Сереже кулаком в зубы. Есть! Заткнулся.
Тут мозг отключился. Саша вздрогнул — и увидел, что Юра держит его за плечо.
— Все, Саня, — тихо сказал он. — Очнись! Все. Готов.
Саша отпустил линь. Тело мягко, с какой-то противоестественной грацией повалилось на пол.
— Серега… где? — спросил Саша.
— В ванной, — сказал Юра. — Блюет.
— Истерик, — зло скривился Саша.
И тут в комнату шагнул Он. Ребята невольно подтянулись.