– Ну и славно, – тяжело опустившись на стул, Трапезников достал большой клетчатый платок и принялся промокать испарину на лбу. – Вот так вот, дружок, попросишь об одолжении, а потом припомнят. И ведь не отказать же старому дураку. Дудки. Больно уж крутые игроки уселись за шахматную доску и двигают нас, как фигуры, из угла в угол. Откажешь – всю жизнь испоганят, и не одному мне. У меня сейчас внучка в Оксфорде учится, на втором курсе, второй внук скоро школу заканчивает. Как говаривал один мой знакомец: плох тот дед, что внука до пенсии не дотянул. Тебе, кстати, что пообещали-то?
– Дело свое, – хмыкнул отставник, принявшись за разбор винтовки. – Я как в отставку вышел, никому не сгодился. Мыкался, искал работу, перебивался случайными заработками, пока не засел в ЧОПе.
– Это да, – налив из стоявшего на столе графина стакан воды, генерал одни махом его опустошил. – Нам, силовикам, на «гражданке» делать нечего. Не ценят нас цивилы, пренебрегают, ставят себя выше нас, и все тут. Пока хвост на кулак не намотаешь, добрых слов понять не могут. Да, Виноградов, операцию, что ты затеял, исполнить сложно. Понимаешь, что людей положишь?
– Так то же понарошку, – повел широкими плечами Всеволод. – В реальной же жизни никто не пострадает.
– А ты что думаешь? Там, – генерал ткнул узловатым пальцем куда-то вверх, – жизнь игрушечная? Такие же люди, с такой же, как у тебя, кровью в жилах. Порежешь палец – польется. И самое главное, сложа руки стоять не станут. Ты в них пулю, они в тебя две.
– Откуда вы это знаете, господин Трапезников? Бывали там?
– Да что я, мешком пыльным по голове стукнутый? Из наших разве что яйцеголовые туда свои любопытные носы совали, а мне и тут хорошо. То, что в тебя средневековый булыжник может из катапульты попасть или птеродактиль в темечко клюнуть, это, думаю, ты понимаешь, да и процент невозвращения существует. Маленький, конечно, почти незаметный, но, проклятый, покоя не дает.
– Удача смелых любит, – поморщился Всеволод, укладывая разобранную винтовку в картонную коробку.
– Так то – смелых, – покачал головой Трапезников. – Ты смелость-то, полковник, с безрассудством не путай.
Виноградов с Васнецовым в приемном зале все-таки не разминулись. Встретившись в тамбуре, начбез и генеральный обменялись взглядами и попытались выяснить, чей клиент более привилегирован.
Под конец, когда все разумные аргументы были исчерпаны, а дело шло к рукопашной, Мороз предложил подкинуть монетку.
Орел – вперед идет разведчик, решка – дорога ветерану. Ударили по рукам, подкинули, выпала решка. Мороз удовлетворенно кивнул и, поправив пиджак, покинул зону ожидания, торопясь к клиенту, а довольно ухмыляющийся генерал заглянул в экипировочный зал и поманил за собой стоявшего там Виноградова.
– Топай давай, – пробасил он, подталкивая переодетого и укомплектованного Всеволода в спину. – Ты теперь что первый космонавт. Ни пуха.
– К черту, – кивнул Виноградов и ступил в зал с хронокамерой.
– Господин Виноградов, – от толпы белых халатов отделился мужчина с чеховской бородкой, в очках в тонкой золотой оправе, и направился в сторону вошедшего. – Добро пожаловать в хронозал. Я – Прохоров, оператор вашего прыжка. Все действия до и после перехода теперь будут происходить под моим контролем.
Последовавший за ним помощник вынес на подносе маленькую круглую таблетку хронокапсулы, и Всеволод, не раздумывая, отправил ее в рот.
– Куда мне вставать? – он с неприязнью оглядел ровные ряды пластиковых прямоугольников и высокий сводчатый потолок.
– В центр. После того как вы проглотили таблетку, хронокамера начнет действовать и разрушать ассоциации вашей личности с данным временным отрезком. С платой в капсуле она отработает переход, и через несколько секунд вы окажетесь в том месте, которое запрограммировано.
– И что, горошина, которую я проглотил, способна забросить меня на пятьдесят лет назад?
– Да хоть на пятьсот, – пожал плечами ученый. – Тут главное – желание клиента.
– А если я захочу вперед? – решил поиздеваться над Прохоровым военный.
– Можно и вперед, – усмехнулся ученый, включаясь в игру, – вот только целостность вашего организма мы не гарантируем. Есть опытный образец, в данный момент мы его испытываем на приматах. В последние три захода возвратилась ровно треть мартышки, две трети, очевидно, плотно связались с будущим и остались при переброске на своих местах.
– А с прошлым, – струхнул полковник, – с прошлым такое возможно?
– Слава богу, нет, – улыбнулся оператор. – Серия испытаний на приматах и свиньях, а также порядка тридцати пробных заходов наших испытателей, добровольно участвовавших в программе, позволили свести риск к допустимому уровню. Травм при обратном перемещении выявлено не было. Более того, сохраняя физическое здоровье, клиент не утрачивал и мыслительную активность. Множество видных бизнесменов и политиков, побывавших под сводами хронокамеры, до сих пор здравствуют и ведут свои дела так же хватко и цепко, как и до путешествия.
Не сомневайтесь, господин Виноградов, вы защищены на девяносто девять и девять десятых процента, и это существенно безопаснее, чем поездка на автомобиле или полет на самолете. Если бы хронопутешествие и вправду чем-то угрожало, у нас не было бы такого потока посетителей.
– Хотелось бы верить, – поморщился Всеволод и, собравшись с духом, полез под прозрачный свод площадки. Разместившись поудобнее, он, строго следуя инструкциям Прохорова, одной рукой обхватил ценную коробку.
– Отсчет пошел, – услышал он глухой голос снаружи. – Десять, девять, восемь, семь…
Пространство перед глазами полковника поплыло, подернувшись рябью иллюзорного марева. Хаотичные молнии принялись плясать, тонкой яркой сетью оплетая скрючившуюся на площадке фигуру туриста. Волосы на руках и голове полковника зашевелились от избыточного статического разряда. Он, на всякий случай, плотно зажмурил глаза. Минута тянулась за минутой, но ничего не происходило. Ни каких-либо болезненных ощущений, ни яркой вспышки и взрыва, ничего. Вот только ветер дул, холодный, северный, пронизывающий до костей.
Досчитав до десяти, Всеволод приоткрыл один глаз и с удивлением уставился на картину, открывшуюся его взору. В качестве площадки приземления Виноградов случайно выбрал одну из многочисленных плантаций тюльпанов.
В следующий миг, как только нога хронотуриста шагнула в прошлое, временная ткань затрещала и принялась расходиться по швам. Не один, а целых три варианта развития событий теперь были в этом мире. Первый из них, единственный правильный, – исторически сложившийся факт. Второй, силовой, несущий боль и страдания. Третий же способен послужить примером тонкой интеллектуальной игры.
Несколько секунд Петр пребывал в прострации. Резкий, почти мгновенный переход от настоящего к прошлому не укладывался у него в голове. Только что он сидел под прозрачным колпаком, обхватив велосипед и снаряжение, а через пару секунд над головой его возникло чистое небо, и пронзительный холодный ветер трепал его безукоризненно уложенную прическу. Сглотнув набежавшую слюну, он принялся озираться, стараясь прийти в себя. Замешательство Петра можно было понять. По натуре прагматик и реалист, он до последнего момента сомневался в реальности происходящего. Но нет, небо над головой было самым настоящим, ветер холодил кожу, а асфальт был шершавым и твердым.
Приземление Васнецова произошло на пригородном шоссе, в десяти километрах от Гааги. Встав с асфальта, он отряхнул брюки и, выставив таймер на часах, начал собирать велосипед. На это ушли считанные минуты, и вот уже, бодро крутя педали, Петр продвигался по велосипедной дорожке, идущей вдоль шоссе, подсвечивая себе путь фонариком на передней раме.
Сумка с деньгами и оружием была плотно притянута резиновыми жгутами к багажнику, а в голове, все еще замороченной резкой сменой обстановки, выстраивался дерзкий план.
«Если вариант с реставратором не пройдет, – думал разведчик, – придется самому лезть в музей и вскрывать все охранные контуры». Задача эта не из легких даже спустя полвека. Каждый контур представлял собой либо цепь датчиков, либо электронные схемы, повреждение которых грозило включением тревожного сигнала.
Первый контур располагался на всех дверях и окнах и включался, как только последний музейный работник покидал выставочные залы. Второй, более сложный, контролировал объем помещения. Появление в залах любого существа крупнее кошки также приводило к включению тревожного сигнала. Третий контур отсекал все возможности отступления, перекрывая подсобные помещения, и сообщал на центральный пульт, куда мог деться злоумышленник. Вот эти три параметра и заботили сейчас вынужденного велосипедиста, ежившегося от пронзительного холодного ветра.
Четвертый контур, на взгляд Васнецова, был самым простым и поэтому бесполезным. Часть охранного комплекса была датчиком спутникового слежения. Выполненный в виде небольшой черной таблетки, он неустанно обменивался данными с висящим на орбите оборудованием, а оно, в свою очередь, передавало дублирующий поток военным.
Не заметивший эту маленькую особенность фактически подписывал себе приговор. Почему четвертый контур, являвшийся самым серьезным, Васнецов посчитал пустяковым, понять было просто. За те двадцать два часа, что предстояло ему провести в Голландии конца двадцатого столетия, можно было и покувыркаться. Побегать по городу, поводить ищеек за нос или вообще засесть в канализации, предварительно прихватив термос с кофе и теплый плед.
На дорогу до города пришлось потратить почти час. Крутя педали по пустынному шоссе, он наблюдал за оживающим автомобильным потоком. Трудолюбивые голландцы, собираясь на работу и заводя своих железных коней, выбирались на дороги. Вот мимо проскочил старенький пикап с дощатыми боками и дурацкой наклейкой на бампере, а вот мимо пронесся верх новаторства и элегантности того времени, «Альфасуд», поблескивая свежими от утренней росы лакированными баками.